Я возвращалась домой из Москвы. До Череповца за час летает и самолёт, но я на него не успевала. В поезде было мало людей.
– Ого, Магнитогорск.
– Ага.
– Далековато от нас будет.
– А что удивительного?
– Я оттуда же. Не ожидала, что встречу земляков так далеко от родины, здесь.
Милая проводница закрыла мой паспорт и вернула вместе с билетом. Я вспыхнула улыбкой и посмотрела на неё:
– Мы жили в палатке…
Она ответила:
– С зелёным окошком…
– Промыты дождями,
– Просушены солнцем.
Дальше читали вместе:
– Да жгли у дверей золотые костры
На рыжих каменьях Магнитной горы!
– Хорошей дороги вам!
– Спасибо.
Это стихотворение знает каждый житель моего родного города. Его написали на памятнике, а рядом стоит скульптура – ладонь с куском магнитной руды. Своя земля и в горсти мила.
Да, место рождения – город Магнитогорск, Южный Урал. Езды два дня на поезде, две тысячи километров. Мне было десять лет, когда мы переехали. Сначала папа, потом мы с мамой, потом бабушка и старшая сестра с мужем. Дом продали соседям. Вместе с собакой. Я плакала, когда мы ехали на вокзал. Плакала, когда ехали в Череповец. Плачу иногда сейчас.
Состав ушёл за горы, спрятался. Если вся жизнь – игра, то непременно игра в прятки. Я начинаю считать со ста. Девяносто девять, девяносто восемь, девяносто семь… Стук колёс сливается в колыбельную. Сон – это маленькая смерть, но сон о родном – маленький рай.
Мне снится наш старый дом, недавно проверяла. Когда кто-то или что-то снится, значит, вспоминает тебя. Там, где встречаются Европа и Азия, в древних горах, Уральский хребет шевелит позвонками. Разморившись от полуденного зноя, серебристая степь дышит мягкими кисточками ковыля.
Цвет Севера – белый от снега и красный от клюквы. Небо похоже на синяк: жёлтое, синее, зелёное от фонарей завода. Цвет Урала – зелёный от листьев, змеевика, малахита, золотистый от пшеничных пашен и яшмы, чёрный, графитовый, рыжий от труб – ГЭЦ, ТЭС, АЭС, – как заклинание.
– Что тут, что там промышленная грязища, – сказал как-то мой знакомый.
– Тебя воспитали трубы, а меня – горы. Мы разные, как математик и мать-и-мачеха.
– Не понял.
– Ты – цифра, а я – цветок.
"Каждую ночь я горы вижу, каждое утро теряю зренье". Конечно, счастье не за горами, оно в горах. Мы часто ездили с бабушкой на электричке в соседнюю Башкирию. Сижу на скрипучем сиденье и не достаю до пола ногами. Когда нам навстречу идёт другой поезд, я считаю его вагоны: пятьдесят пять, пятьдесят четыре, пятьдесят три… сбилась. С бабушкой мы гуляли по небольшим горам, скорее даже высоким холмам: бархатным, свежим, звенящим. Я тогда любила мультик о Шёлковой Кисточке, которая пела о сказочном цветке.

Бабушка говорила, что этот цветок – эдельвейс. Я искала его, но не находила. Зато помню, как мы встретили змею. Медуницу. И ящерок видели. Бабушка говорила, что это Хозяйка Медной горы. Я ей верю.
А ещё помню, как училась кататься на коньках. Лёд на реке застывал крепкий. Спасибо зиме, что разрешает ходить по воде. На живом катке было много людей. Я как-то заметила там застывшую лужу крови и чей-то зуб. Не думала ещё, что красный и белый – цвета Севера – такие жестокие. Если откатиться подальше от толпы и лечь на лёд, то можно услышать, как он трещит – с тобой разговаривает. Снежный плед хрустит, когда уже по темноте возвращаешься с мамой домой. Глядишь в тёмные складки двора, становится страшно, но знаешь, что мама сильнее всех в мире. Ложишься спать, считая овечек. Двадцать, девятнадцать, восемнадцать…
Я проснулась во время стоянки. За окном суетились белые мухи, будто телевизор потерял сигнал. Полупустой вагон спал. Я смотрела в окно и думала…

Мне сделалось тоскливо. Наверное, это ужасно грустно, когда в зимний вечер никого нет дома, когда тебя никто не ждёт на кухне или в гостиной, когда ночью становится так тихо, будто ты оглох. Даже зимний день – и тот один. Я чувствую это, когда родители уезжают в Петербург. На это время не выключаю свет ночью и сплю на их кровати, а утром кормлю кошку сметаной с руки. Она слизывает шершавым языком холод с ладони, сладко поджимая усы. Мне от этого легче. Сегодня утром меня ждут родители, старшая сестра, бабушка и белая кошка. Дом – это всё-таки не "что", а "где": "Там, где дочек в Москву провожают,/Там, где я никому не чужая".
Мы переезжали через мост. Хорошо, что у нас его не разводят, как Дворцовый. Снежная гладь была тихой и походила на спину спящей белой медведицы в звёздных блёстках. Город на другом берегу спал. Я прислонилась лбом к холодному окну. Наверное, так же рано просыпаются влюблённые, чтобы смотреть, как спит их самый дорогой человек. Питер любить легко: он красивый, с мечтательным именем и кудрявым профилем. А ты попробуй полюбить этот неказистый городок, который ночью тихонько дышит бронхами заводских труб и раз в полгода плачет кислотным дождём.
Подъехали к платформе. Окно медленнее перелистывало картинки. Тёмно-синие улицы, вышитые золотой тесьмой фонарей, расправлялись. Стук колёс стал отмерять темп вальса. Раз-два-три. Раз-два-три. Раз. Два. Три. Я в домике. Три. Два. Один.
– Ч-ч-ч-ч. Я иду искать. Помоги мне, Господи.