Когда чувствовался благоухающий аромат весны, в небе устало взмахивала крыльями пара птиц. Дети, ведомые свойственным им любопытством, выходили на крыльцо, умилённо наблюдали за их плавным полётом, радовались:
– Аисты прилетели. Какие они верные! Они прилетели из чужих стран, чтоб почтить нас. Раз прилетели, добро пожаловать!
Птицы несколько раз медленно описывали круги вокруг величавого платана, а затем заглядывали в своё прошлогоднее гнездо, сохранённое в целости. Они запрокидывали головы, выгнув стройные и красивые шеи, и стучали длинными клювами. Как будто возвещали о своём прибытии. Затем замолкали, неподвижно смотря вдаль, погружались в грёзы. Осторожно оглядывались вокруг. Будто внимательно смотрели на изменения, произошедшие в этих местах, пока они находились в дальних странствиях. Аисты осматривали бетонные плотины перед рекой Баргюшад, которая днём и ночью пела колыбельную посёлку Губадлы, новые здания, возведённые на берегу, расширяющиеся дороги. Они хлопали крыльями, стоя на месте. Как будто приветствовали подвиг умелых людей, живущих и творящих в этих краях.
Немного отдохнув, птицы величаво поднимались в воздух, парили в небе, удаляясь, уменьшаясь в размерах, становились точками, исчезали из поля зрения. Вскоре они возвращались назад. Приносили хворост. Несли мягкую траву, делали раствор. Начинался ремонт в гнезде, покинутом осенью. Выравнивали своё подпорченное снегом и дождём жилище, ведомые желанием завести птенца, тоской по потомству…
Сколько птенцов вылупилось в этом круглом прохладном гнезде! И каждый раз родители думали: "Пусть гнездо будет для них уютным, мягким. Пусть беда не настигнет наших детёнышей, явившихся в этот мир, среди зелёных ветвей родного платана".
Конечно, у аистов были свои заботы. Прокормиться самим, помочь подняться птенцам, воспитать их… Когда нежный рассветный ветерок колыхал густые листья старого платана – свидетеля веков, они покидали гнездо, бродили по лужам, купались в голубых волнах Баргюшада, охотились, принося в клюве запасы корма для своего потомства.
Только что вылупившиеся птенчики, как правило, казались неуклюжими. Но они были дороги своим родителям. Аисты с утра до вечера лелеяли их. Неустанно приносили корм. Детёныши быстро подрастали, покрывались чёрно-белыми пёрышками, становились красивыми – и постоянно прихорашивались, приглаживали своё новое одеяние едва затвердевшими клювами. И ноги их, и глаза с каждым днём становились всё красивее, и птенцы всё больше походили на своих родителей, радуя их. Взрослые аисты часто щёлкали клювами, будто выражая гордость своими детьми, которых с трудом вырастили и воспитали.
Аисты привыкали к людям. Кружились вокруг пахарей – никто их не обижал, не поднимал на них руку. Когда накрывали дастархан, не забывали и птиц. Им выделяли отдельную долю.
Как только приближалась зима, аисты сразу снимались с места, перебираясь всей семьёй в жаркие страны, в чужие края. Отлёт птиц сильно огорчал детей. Но они находили утешение, глядя на оставленное гнездо.
Так было всегда – десять, сто лет назад. Может, ещё больше. Может быть, вечно…
А три года назад... Вытянув вперёд длинные клювы, откинув назад неуклюжие лапы, взмахивая большими крыльями, они снова прилетели. Но однажды где-то разразилась гроза. Или чьи-то пальцы легли на спусковой крючок винтовки – и у какого-то негодяя внезапно вылетела пуля... Или, может, виной всему хищные птицы, которых здесь много и которые устраивают засады на отвесных скалах... Кому из них он попал в когти?!
Никто не знал этого! Знали только, что одна из птиц не вернулась в своё гнездо. Мать-аист осталась одна-одинёшенька…
Она села на край гнезда. Грустно-грустно огляделась вокруг. Больше не расправляла крупные крылья, не наклоняла кокетливо тонкую шею и не стучала клювом. Всем своим видом выражала скорбь. Даже принесённые тонкие прутики не положила в своё гнездо. От обиды отбросила их в сторону. Одна длинная крестообразная палочка свисала с ветки платана…
Мать-аист ждала долго, до самого утра. В волнении переминалась с ноги на ногу и не сомкнула глаз. Её тревожный взгляд блуждал высоко-высоко в небе, а слух сосредоточился на щебетании птиц. Но никто ничего не знал о нём. Отец-аист не вернулся.
Мать-аист навсегда утратила надежду увидеть своего любимого. Их родное тёплое гнёздышко, в котором она всегда находила покой, уже казалось ей чужим и холодным. Это была тяжёлая утрата. Птица тоскливо взмахнула крыльями и покинула гнездо, навсегда попрощавшись с платаном. Одинокая мать-аист переселилась на верхушку большой железной трубы, которая высилась в небе на окраине посёлка. И с того дня ни разу даже не взглянула в сторону своего бывшего дома.
Когда наступила осень, в мрачном небе появились стаи перелётных птиц. И аисты, и ласточки отправлялись в чужие страны... Но одинокая птица не улетела. Осталась навсегда.
Алипанах – житель Губадлы – говорил, что мать-аист жила так три года. На рассвете она, горюя, уходила куда-то, а когда стемнеет, появлялась на своей трубе. Тихо, беззвучно. Только после полуночи её хриплый и печальный крик нарушал звенящую ночную тишину. Кто знает, о чём она голосила?! Может, изливала свою боль в безмолвные глубины ночи, жаловалась на свою судьбу?!
Алипанах говорил, что с того дня, как пропал отец-аист, она не приближалась ни к людям, ни к птицам, даже к своим собратьям-аистам. Отстранилась, бродила в одиночестве. Днём её обиталищем становились неизвестные безлюдные пустоши, а по ночам – эта железная труба. Так и проходили её дни на протяжении трёх лет…
Алипанах-киши рассказал о жизни матери-аиста, похожей на его собственную жизнь, и замолчал. На бледной, испещрённой глубокими морщинами щеке старика застыла слезинка. Он облокотился на свой посох, стоя в густой тени старого платана. Его дом стоял недалеко от подножия холма, но старик с самых детских лет имел обыкновение останавливаться и отдыхать здесь. Как сейчас. Здесь много больших деревьев, густой тени. Но нигде ему так не нравилось, ничто так не успокаивало его душу, как прохлада этого старого платана. И хотя его возраст приближался к ста годам, он всегда искал в тени старого платана комфорт, весёлое настроение, радость – и находил их здесь.
Алипанах задумался, мысленно возвращаясь в свои детские годы. Прищурившись, вспоминал разные забавы, особенно игру в колотушку: как перед наступлением праздника Весны – Новруз байрам они разбивали крашенные матерью в луковой шелухе яйца, выигрывая друг у друга разными способами…
Когда он стоял рядом с платаном, старым другом, на плотном теле которого однажды оставил неизгладимые следы острием ножа, казалось, что он возвращается в те времена. Находит потерянную молодость, переносится в детство. Туда, где мысли легки, а он снова бегает, падает, не чувствует боли в коленях, ударившись о землю, не замечает царапин на локтях, не говорит, что устал, не знает покоя…
После рассказа об одинокой птице Алипанах-киши, сделав глубокую затяжку из своего кальяна, спокойно продолжил:
– Второй раз становлюсь свидетелем такого события. Не могу простить себя. Тогда мне едва исполнилось десять лет. На деревьях только распускались почки. Это было время гнездования птиц. Соседские бедовые дети сбили меня с толку – руки чесались похулиганить. Мы забрались на этот платан. Взяли одно из яиц аистов, а на его место положили воронье яйцо. Затем спрятались за углом. Ждали прилёта птиц. Аисты вернулись. Сели на своё гнездо. Когда заметили чужое яйцо, сильно заволновались. Отец-аист с отвращением отошёл в сторону. Затем в обиде и гневе поднялся в воздух. Как улетел, так и не вернулся. Мать-аист осталась одна, осиротела. Засуетилась вокруг своего гнезда...
Прошла целая неделя. Она больше не подходила к своему гнезду, где было чужеродное яйцо. Как будто поняла подозрение отца-птицы. Вела себя как виновная, словно совершила преступление. И было видно, что она искала возможность смыть свою вину.
И нашла. В один моросящий день мрачная птица-мать взлетела в небо. Описала круг над посёлком. А потом внезапно сложила крылья и стремительно стала падать головой вниз. Прямо в раскалённый тандыр, который горел во дворе нашей соседки Асмеры... Так мать-аист погубила себя. Только густой дым взвился на небо. И осталась от неё горсть пепла…
Алипанах-киши прервал свой рассказ. Его грудь тяжело опускалась и поднималась. Он с трудом выдавил из себя:
– И вот теперь второй раз вижу одинокого аиста…
Когда Алипанах-киши смотрел на платан, казалось, что он читает юношеские рассказы, выгравированные на его жилистых листьях, изогнутых ветках, морщинистом стволе. Как будто перелистывает удачные и неудачные страницы своей жизни, проведённой в заброшенных гнёздах…
1982 г.