Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

ИЛЬЯ КАРАМЫШЕВ


Илья Карамышев (1993) — родился в Рыбинске. Окончил бакалавриат и магистратуру математического факультета Ярославского государственного университета и аспирантуру философского факультета МГУ. Кандидат философских наук. Автор книги рассказов "Исключения".


Только не говори



Рассказы



Бесконечные радуги


С Полиной мы "просто друзья". Причём, не "остались друзьями", а сразу ими стали, без всяких романтических прелюдий. И без иллюзий, кажется.
Была осень, шёл дождь, а я сидел на подоконнике и читал книжку.
— Илюшкин, привееет! — это Полина позвонила. Радостно, задорно. Она всегда так здоровалась. Спросила, как я, и принялась рассказывать о себе.
Я слушал в пол-уха и дочитывал страницу, чтобы не искать потом, где закончил.
— Ну, что? Приедешь?
Я понял, что всё прослушал, и попросил повторить.
Полина приглашала к себе посмотреть фильм. Это о нём она так долго и увлечённо рассказывала. В кино наши вкусы не совпадали, да и дождь хотелось переждать, и я ответил, что приехать смогу только часа через три.
— Поздновато, конечно. Ну, ничего. Фильм тогда можем не смотреть.
На том и сговорились.
А дождь сразу же закончился.
По дороге я купил её любимую яблочную пастилу.
Полина открыла не сразу. Вышла в белом махровом халате и с феном в руке.
— Ты же через три часа должен был освободиться.
— Да я забыл.
— Освободиться забыл? — Полина понимающе улыбнулась и делово осмотрела меня, — Не промок? Разувайся и проходи. Я сейчас.
Она скрылась в ванной. Оттуда загудел фен.
Я разделся и пошёл на кухню. Фен заглох.
— Чайник пока поставь!
Фен снова загудел.
На кухне всё было по-новому: обои, линолеум, люстра. Я осмотрелся и потихоньку начал хозяйничать.
— Илюшкин, ну, как тебе?
Полина успела принарядиться. С убранными сзади в пучок волосами и в лёгком тёмно-бордовом халатике без капюшона она выглядела по-домашнему нестрого, но элегантно.
— Ты про себя?
— Если бы "про себя", ты бы ничего не услышал. — Полина оценивающе дотронулась до только что вскипевшего чайника и бросила на стол два лоскутных ланчмата. — Люстру вон вчера только прикрутили. Не знаю… Я по-другому себе представляла.
— Мне нравится. Стильно, но при этом спокойно, уютно.
— Долго с этим со всем провозились. Не получалось там у него чего-то.
— У кого?
— Да у мастера. И он ещё близко так подходил, когда мы разговаривали. Неприятно. От него ещё сигаретами воняло так и пóтом ещё, — Полина заглянула в чашки, которые я успел достать до её прихода, и решила слегка сполоснуть их в раковине — Смотри, как она может: — Алиса, включи синий свет!
За окном уже потихоньку начинало темнеть. А в комнате всё приобрело холодноватый синий оттенок.
— Ничего себе!
— Нельзя так говорить. Ой! Пастила моя любимая. — Полина полезла в шкафчик над раковиной за блюдечками и ножом.
— А ты видел радугу сегодня? Я вот почему-то в последнее время только обрывки вижу. С одной стороны города — начало радуги, с другой — конец. А середину стёрли как будто. У тебя не бывает такого?
— Ты как дирижёр из "Приключений Буратино". Сразу две радуги вместо одной.
— Илюш, тебе имбирь добавить в чай?
— Как хочешь. Я думаю, где-нибудь должен жить человек, который наоборот, видит только середины радуг. Такие бесконечные радуги.
— Бесконечные? — Полина улыбнулась. — Да… А что если они кончаются?
— Кончаются?
— Ну, я вижу обрывки радуг, потому что целых уже не осталось. И обрывки тоже скоро закончатся.
— Тогда и законы природы должны закончиться. Ну, или измениться. В таком случае есть повод для опасений.
— Да нет. Законы-то ладно. Я боюсь, что просто перестану замечать их. Даже обрывки.
— Закончатся радуги, другое что-нибудь начнётся…
— А ты не боишься, что атомная война начнётся? Неожиданно я, да? С темы на тему.
— Не начнётся.
— Ты так сразу ответил. Обычно всё думает. Не дождёшься от него ответа. А тут так уверенно. А если завтра начнётся всё-таки атомная война… ну, предположим… ты чем будешь заниматься в оставшееся время?
— Я же сказал, что не начнётся.
— Ты иногда такой скучный.
— Да я не вижу разницы особой: в подъезде оступиться и затылком о ступеньку или от ядерного взрыва.
— В подъезде ты один, а тут сразу все погибнут.
— По-моему, так всё равно.
— То есть тебе всё равно: умру я или нет?
— Живому, конечно, не всё равно. А мёртвым я ещё не был пока.
— Ну вот и не говори, о чём не знаешь.
— Придумал. Я бы, наверное, пригласил тебя на танец. — Я встал и подал Полине руку.
— Нет. Я сейчас не хочу.
— А когда, если не сейчас? — с неожиданными для себя уверенностью и настойчивостью я поднял Полину со стула.
— Без музыки? — Она положила ладони мне на плечи, но не сверху, а спереди, как бы сопротивляясь.
— А зачем нам музыка? — Мы начали неуклюже двигаться по кухне. — Почему ты отталкиваешь меня? Я что, тоже воняю, как твой мастер?
— Нет. Ты не воняешь. У тебя голос сейчас такой, как у злодея из фильма. Это комплимент, если что. — Полина оставила одну ладонь на моём плече, а второй взяла меня за руку и повела в танце.
Я остановил и поцеловал её.
— Куда ты так торопишься? Война ещё не началась.
— Сладко. Это паста у тебя такая?
Она положила голову мне на грудь, и мы продолжили танцевать.
— Ты любой момент умеешь испортить своими дурацкими комментариями, — прошептала она мне в плечо.
— У тебя, кстати, тоже комплименты на любителя.
— А ты, я так понимаю, не большой любитель, да? Чай уже остыл, наверное. — Полина подошла к столу и сделала небольшой глоток из своей чашки. — Ну конечно, остыл.
— Ничего страшного. Я не люблю очень горячий.
Полина выплеснула содержимое моей чашки в раковину и снова включила чайник.
— И пастилу не порезала.
— Я не хочу. Спасибо!
— Я зато хочу. И я вообще не понимаю, чего ты хочешь. — Она распаковала пастилу и принялась нарезать её на блюдце небольшими кусочками.
— Если я чего-то хочу, я этого добиваюсь. Рано или поздно.
— Ты такой самоуверенный становишься, когда нервничаешь. Что, прям, всегда добиваешься?
— Почти всегда. Иногда я просто понимаю, что мне это больше неинтересно.
— Например, что?
Полина замолчала. И я молчал.
Ещё два ритмичных удара ножом по блюдцу.
— Зараза!
На месте пореза выступила кровь. Тёмная, густая. Видимо, глубоко.
— Где у тебя аптечка?
— Ватные диски в ванной у зеркала.
Несколькими быстрыми шагами я добрался до ванной и начал поочерёдно хлопать дверцами небольших шкафчиков.
— Они на полке, справа от зеркала. Нашёл?
— Да, иду.
— Воду что ли отключили? Не вовремя, как всегда, — Полина держала приподнятый вверх палец над раковиной. Кровь капала на выплеснутый вместе с чаем тоненький кружочек имбиря. Он становился всё темнее.
Первым диском я вытер кровь, а вторым закрыл место пореза. Полина прижала ватку пальцами:
— Скоро остановится. Спасибо!
Я крепко обнял её.
— Пойдём? А то опять остынет.
— Да. Насыщенный у нас получился вечерок.
— Включаю режим "вечеринки", — неожиданно ответила колонка.
Комната поочерёдно окрашивалась во все цвета радуги. Мы с Полиной пили чай и ели пастилу. А война так и не началась.


Удобно ли в линзах плакать?


Когда я родился, мне сразу же пожелали побед над собой. Победил. Всё началось, когда побеждённый принялся задавать вопросы.
Я просыпаюсь и моюсь. "Моюсь" звучит как "молюсь". Но я моюсь, а не молюсь. Собираю пылесосом с подоконника накопившиеся за ночь трупики насекомых. Хожу по комнате в шерстяных носках. Без них ноги мёрзнут.
Утренняя сводка: "Откат… Отвод… Плановая перегруппировка в район… для наращивания усилий на направлении…" А у меня в микроволновке лососевые порции в панировке.
"Рывки", кивки, обрывки…
Мне по утрам не спится. Снятся яблоки и колокольня без колоколов. А слышится "Балаклея".
Не расклеиться! Собраться и по делам!
Поделом? Подло?
А что я могу знать? Что должен делать? На что смею надеяться?
Непреднамеренный эффект преднамеренных действий. Или бездействий?
Забыться!
Цинично закрыть глаза?
Забытая за бытом жизнь. Забитая событиями пустота.
Гордо иду по городу. По миру. В меру бурный поток машин. На обочине облысевшие газоны. А над крышами полотно: плотно замазанное тучами небо.
Не бывает такого, чтобы мест хватило на всех. Кого-то везёт автобус, кому-то не везёт. Или всем везёт, но не все вывозят?
Не всех вывозят.
А я уступаю своё место. Уступаю безадресно. На остановке только притормозили, а я уже встаю и отхожу.
Женщина садится в автобус. На моё место садится. Рядом встаёт мужик и кладёт ей на шею руку. Как собаке. Ей почему-то непротивно. Она оробевшая, с огрубевшими чертами лица. Цепляюсь взглядом. Думаю: что с ней? Привыкла довольствоваться малым? Просто чувствует себя в безопасности рядом с ним? Не знаю, но, как и все, "всё понимаю".
Мужик второй рукой берёт трубку:
— Да… Да я сорок лет Володя… Довольствие денежное… Ведомости оформляли, говорят… Да не в деньгах же дело… Не хочу больше, нет… но поеду. Надо!
Женщина испуганно смотрит на него.
Автобус снова притормаживает.
— Выходите?
Я? Хожу. Не вижу, правда, ничего без очков. А оправа жмёт.
Может, линзы попробовать?
Линзы?
А если плакать?
Локтями отталкивая, протискиваюсь сквозь толпу. По краю тротуара дохожу до конца улицы. Церковь. Возле входа, на паперти, потрёпанная картонка. На картонке на коленях бабушка. Во всём чёрном. Молится. Осеняет себя крестным знамением. Медленно, размеренно.
Кладу на картонку помятую сторублёвую купюру. Не обращает внимания. Вынимаю из кошелька ещё одну:
— Бабушка!
— Чего тебе? — Не поднимая взгляда, продолжает креститься.
— Помолитесь, пожалуйста…
— За кого? — поворачивается, смотрит внимательно и строго. — За тебя? А сам чего не помолишься?
— За раба Божия Владимира.
— Сам-то? Сам-то не умеешь что ли?
— За раба Божия Владимира и за народ его.
— Забери, — указывает бабушка на сторублёвую бумажку, — нечего тут.
Начинает бормотать молитву.
Ветер за оградой обрывает с деревьев сухую листву.
А я всё думаю: удобно ли в линзах плакать?


Только не говори


Сегодня ему приснилось, что умерла мать. Дождь, крышка гроба, и он идёт в носках по сырому асфальту. Толпа людей, и слёзы на глазах отца. Никогда не видел его плачущим. Проснувшись, открыл сообщения от мамы, отправленные в четвёртом часу утра:
ещё не поздно отказаться? Скажи, что передумал
соври, что заболел
можно уехать куда-нибудь в конце концов
приезжай домой. Мы тебя любим и ждём
Вечером встретились с Улиткой. На фуд-корте в Ауре было полно народу. О ковиде напоминал только пункт вакцинации, здесь же, на третьем этаже, среди кафешек.
Он взял гречу и чай, осмотрелся. Нелепые пластмассовые стулья. Крышка стола белая, круглая, деревянная. Окно с видом на Свободу панорамное. В очередной раз разблокировал экран телефона: Улитка опаздывала уже на семь минут. А он всё не мог решиться съесть третью ложку. Голод сам себя не утолит, но и встречать даму, сидя перед пустой тарелкой, ему не хотелось.
— Енотик, у тебя карта есть? — Улитка появилась как всегда неожиданно. — Не принимают уже с телефона.
Он резко вскочил, едва успев подхватить спинку опрокинувшегося стула.
— Да куда ты? Кто бы мне просто так заказ выдал? — Она поставила свой поднос на середину стола. — Давно ждёшь?
Улитка посмотрела на него с улыбкой, слегка прищурившись. Набежавшие на уголки глаз морщинки пытались спрятаться в голубоватой тени бережно растушёванных полупрозрачных стрелок. Он поймал сползшую с её плеч куртку и повесил на спинку стула, а Улитка расправила на шее недавно подаренный им синий платочек с енотиками. Каждый енотик как-то особенно смотрел на него и ждал.
— Зара, Бершка, Страдивариус — везде закрыто, — бегло оглядев обстановку, Улитка приземлилась на пустовавший стул. — Сашка моя говорит, их отстранили на три месяца с сохранением. Но ты не завидуй, им копьё платят. Чё-то бледный какой-то сегодня. Всё нормально?
Он выудил из тарелки чёрненькую крупинку и начал выдавливать её из лузги. Она медленно выползала, словно улитка из ракушки.
— Улитка, мне приснилось сегодня, что я иду в одних носках по мокрому асфальту. А потом…
— И соус только сырный остался. На, попробуй крылышко. Ой, всё забываю. У тебя же пост. Скоро все поститься будем.
Улитка старательно разжевала крылышко и продолжила:
— Ни сахара, ни соли в магазинах уже. И гречу твою любимую по три упаковки на руки выдают. Так чем сон-то закончился?
— Да ничем. Проснулся просто.
— А я утром сегодня пила раф на кокосовом. Слышал новости-то последние?
— Да. Я как раз …
— В выходные ретрит по йоге. Я вот думаю абонемент взять, пока дефолт не начался. И холодно ещё. Снег на восьмое марта. Отличный подарок. Да, Енотик?
— Улитка, послушай.
— Чувствуешь: пахнет чем-то? Да, что ты хотел?
— Я академ решил взять.
— Зачем академ?
— Послушай меня.
— Только не говори… Енотик, ты новости слышал? У Сашки моей парень…
Улитка вдруг замолчала. Он посмотрел на стакан чая, медленно поворачивая его к себе то одной, то другой стороной.
— Ты с ума сошёл? Да тебя не возьмут. Ты был в деканате уже? Не вздумай! У тебя же зрение. Сколько у тебя? Енотик, скажи, что ты шутишь. Ты и в военкомате уже был?
Он сжал стакан. Чай расплескался по столу. Улитка медленно встала, стянула с шеи платок и начала тщательно вытирать им круглую, белую крышку деревянного стола.