I

Олме нравилось похожее на затопленную бочку просторное помещение дельфинария. В бочке жили афалины: Ева, Зевс, Альфа, Уран, Антей и маленькая Сиси. Старый и хитрый Зевс слыл лентяем. Уран высоко прыгал и умел делать сальто. Антей возил на спине двух дрессировщиков, отнимал рыбу у Сиси, долго гонял Альфу и Еву по бассейну, топил девчонок и делал с ними секс, почти как человек.
Любовные игры самцов и самок возбуждали юную женщину и погружали в безысходную тоску. Она сочувствовала дельфинам в той мере, как понимала себя и обстоятельства, в которые попала. Афалины работали здесь как бесправные мигранты, осуждённые судьбой на пожизненное пребывание в бочке. Она чувствовала, что звери понимают и жалеют её.
Олма легла на край бассейна и опустила руки в воду. Все документы, миграционная карта, паспорт, регистрация, полис остались у мужа. Где он?! Она не знала, точнее не хотела знать и пыталась забыть его и всех...
Когда погиб сын, закрылся горизонт, и дорога провалилась под ногами. Олма перестала понимать: жива она или всё, что будет, — уже было. Когда бросила мужа, открылась пустота, лишённая смысла и желаний. Душа не болела, совесть не мучила. Прежняя Олма вся без остатка утонула в прошлом, в тёмной воде, похожей на бездонное ночное небо, в глубоком мраке которого сварщики зажигают слабые звёзды. От этих звёзд к земле летят огненные иглы. Овладеть такой иглой можно лишь в момент зачатия, да и то на время. Ребёнок после рождения уносит её с собой, это его кут — его небесная сила. Незнакомая и непонятная самой себе женщина лежала на краю глубокой чаши. Её кут бросил её, оставил слабое грешное тело, и прелесть одиночества овладела пустым сердцем.
Слёзы капали, вода стекала с пальцев в бассейн, Олма плакала. Она цеплялась глазами за блики и чувствовала, что неведомый страх душит её с такой силой, будто она на глубине, под водой, куда не проникают лучи солнца, нечем дышать, и под ногами нет опоры. Маленький Тоджи мёртвыми руками обнимает и тянет на дно. Всё небо мира сворачивается в бездонную точку и пропадает в мёртвом теле. Она кричит и не слышит своего голоса. Вода заполняет лёгкие, душит и леденеет. Олма сквозь лёд видит злое лицо мужа. Упреждая удар, она говорит ему, только ему слабые слова, которые он не слышит и не понимает: “Он мёртв, Тоджи умер, не трогай его, не бей!” Турсун укладывает ребёнка на клочок травы, берёт его за руки и пытается своим дыханием наполнить лёгкие Тоджи, затем переворачивает на живот, надавливает на спину, изо рта сочится вода, немного, столовая ложка воды. Тоджи умер от того, что она долго смотрела на белый огонь сварки, потом думала, что мальчик играет в прятки, не откликается на голос. Она медленно его искала, будто перебирала белые волосы на голове сына, и нашла, когда страшные картины его гибели образовали адский круг, бежать из которого было некуда. Тоджи лежал на дне большой бочки с водой. Турсун напрасно тревожил мальчика, вглядывался в белёсые глаза, теребил его седые волосы.
“Постриги, постриги его!” — кричал он всякий раз, когда приходил с работы и Тоджи лез к нему на руки. Утром забывал свои слова, гладил спящего мальчика по голове и нежно глядел на Олму. Она не прятала глаза, не отводила в сторону и не опускала в пол, в эти минуты она страстно желала мужа. Олма обнимала его и так сильно прижималась всем телом, что Турсун отрывал её от земли, и она готова была висеть на его жилистом и крепком теле вечно, и страдать, как Иисус на кресте. Всякий раз, может быть, не обязательно всегда, но, когда Олма видела распятого пророка, она начинала думать о муже и любви. О неприкаянной любви, существующей где-то между ними... О любви, которая связывала её и мужа, как верёвки и гвозди — тело и крест! О рукотворной любви без любви — созданной волей родителей, обычаями махалли (общины) и условиями никаха (брачного договора)?
Через девять месяцев после свадьбы Олма родила мальчика-альбиноса. Турсун не сразу принял странного ребёнка, отказал в близости, замкнулся и замолчал. После разговоров с имамом он переменился и сильно привязался к ребёнку. Тоджи мог ударить мать и обзывать её бранными словами, — отец не кричал на него и не наказывал. Мальчик носился по дому, как шайтан, и непрерывно смеялся, в ангела он превращался лишь во сне. Олма сносила от своих мужчин всё безропотно и покорно, её тяготило чувство вины. За что и перед кем!? Она не знала и не понимала, просто чувствовала, что она плохая, никудышная и несчастная! Несмотря на то, что муж стал внимательнее и добрее в обращении с ней, она не могла более забеременеть вторым ребёнком.
— Надо ехать в Россию, там хорошие врачи, — советовал Олме отец. — Скажи своему: пусть ищет работу, да и Тоджи не будут дразнить русым. Там много таких.
— Тоджи — особенный, коронованный ребёнок! Тоджи — альбинос, а не русый, у него глаза прозрачные, красные, — возражала Олма.
— Ну, и что, сама видишь, на солнце ему плохо. Махалля думает, вам лучше уехать...
Так Олма оказалась в России.

II

Врач сказала Турсуну, что Олма — здоровая женщина и у них будут ещё дети, возможно, дети будут альбиносами, вероятность такая есть. Семью взяли на учёт как носителей необычных генов и завели карточку. “Вы же верующий человек, молите Аллаха, и у вас всё получится”, — эти слова врача не понравились ему. “Женщина не может знать того, что будет”, — дальше мысль не двигалась, размышлять о воле Господина судного дня, пославшего в мир пророка, Турсун не мог.
Работа бетонщика — тяжёлая, трудная. Турсун не думал об этом, держался замкнуто, так, будто молчанием замаливал грехи или изживал душевную рану. В бригаде было много неверующих, поэтому его уважали за строгость в обычаях и побаивались без дела задирать сильного и праведного человека. Турсун монтировал опалубку и заливал стены бетоном из длинной и гибкой трубы. Олма гуляла с малышом на стройплощадке, чтобы муж мог их видеть.
— Смотри, слон приехал, — говорила она сыну, когда появлялся бетоновоз. Вдвоём они долго наблюдали подачу жидкого камня на верхние этажи, потому что там, на конце громадного хобота работал папа. Олме больше нравились сварщики, огонь, который они извлекали из железа. Она хотела, чтобы Турсун стал сварщиком и научил этому ремеслу Тоджи. “Сварщикам платят хорошие деньги, и работа лёгкая”, — так думала Олма.
Она нигде не работала, когда жила с родителями, потом появился муж. До свадьбы она видела его на улице, но и думать не думала, что Турсун возьмёт её замуж, потому что ему уже было под тридцать, а ей шестнадцать. Когда это случилось, она старалась быть для мужа верной и преданной женой. Даже когда он бил её, Олма не пыталась убежать и защитить себя, мысли такой не было. Она знала: Турсун читает Коран, по пятницам молится в мечети, живёт по закону. Во всём она винила себя и никогда не упрекала мужа.
От людей Олма слышала, что в молодости Турсун воевал с неверными, где и с кем, она не знала и не стремилась узнать, этот вопрос был личной тайной мужа. Когда он играл с Тоджи, то называл ребёнка воином, говорил, что каждый мусульманин — воин, если не воевал, значит — не мужик. Русское слово “мужик” ему нравилось, и он его вставлял, когда хотел кого-либо похвалить. Улыбался сдержанно, не открывая рта. Взгляд был нехороший, недобрый, он долго смотрел прямо в глаза и молчал. Смотрел так, что даже собаки поджимали хвост. Подруги нашептали Олме, что на войне он пытал людей и потом убивал. Слухи такие были, так это или не так, Олма не думала, но, возможно, от этой невнятности в отношениях и любовь у них не получилась такой, о которой мечтала невеста.
Олма не была красавицей, лицо вытянутое, как дыня, губы тонкие, широкие сросшиеся брови. Её красота и сила таилась под платком, в косах. Иногда она распускала густую гриву, долго расчёсывала её и ложилась в постель к Турсуну. Он осторожно и ласково скручивал волосы в плотный жгут и наматывал его на шею. Он мог задушить её волосами в любой момент, и это так возбуждало Олму, что она закрывала глаза и замирала, сдерживая бушующую внутри страсть. Она боялась открыть ему свой дар яростной любви, проявить чувства, на которые была способна, разумно полагая, что муж оскорбится и посчитает её развратной, нечистой и, хуже того, психически больной женщиной.

III

В день гибели Тоджи Турсун отказался от ужина и сказал, что отец велел хоронить Тоджи дома, возле деда. Олма вопросов не задавала, молчала.
— Ему я купил билет и цинковый ящик... Он полетит отдельно, на другом самолёте... на грузовом... Мы простимся с ним, когда гроб будут закрывать... Собирай вещи... Махалля соболезнует нам, будет много народа, все любили Тоджи. — Турсун говорил и смотрел мимо Олмы, прятал глаза.
Она ожидала, что муж будет жестоко её бить, бить ногами, может быть, даже забьёт насмерть как убийцу сына, но он не касался её одежды даже взглядом. Молча курил и молча молился, опять курил и снова молился. За стеклом, в слабых порывах ветра, несущих сигаретный дым, она чувствовала его тяжёлое дыхание. Олма жевала губы, кусала пальцы, грызла руку — боль утешала. Ей чудилось, что муж задумал что-то страшное, более ужасное, чем её смерть, такое, что она не может понять и представить себе, поэтому он молчит, молчит, молчит. Она тоже пыталась молиться, но не могла согнуть спину в поклоне и опуститься на колени.
“С какими словами может обратиться к Аллаху грешница и убийца сына?! Может ли она теперь молиться, когда муж отвернулся от неё...” — так думала Олма, когда бежала из дома без денег и документов. Она шла неведомо куда, пока её не подхватил первый троллейбус. Там, в тёплом салоне, она успокоилась и уснула. На конечной остановке её встретило яркое солнце. Олма умела смотреть прямо в глаза солнцу. “Там, в море света, живёт Аллах. Он не оставит меня без помощи”, — других мыслей о жизни не было. Благо день только начинался, и неизвестно ещё, чем он закончится.
Олма села на один из ящиков у дороги. Скоро выяснилось, что она попала на торговый пятачок, на котором местные жители продавали овощи и фрукты. Женщина в белом платке торговала вязаными носками и шерстяными вещами. Олма обратила на неё внимание. “В начале августа тёплыми вещами не торгуют”, — подумала она и сообразила: “Белый платок здесь главный”.
Чужая девушка в вишнёвом, расшитом золотыми нитками платье привлекала внимание, прохожие косились, а торговки начали цеплять её вопросами: кто она и откуда? Олма верила в Аллаха и ожидала его милости, просто сидя на ящике. Объяснить это она не могла, поэтому сказала, что ждёт мужа, он приедет за ней на машине. После того, как солнце вошло в зенит, соседка по ящику выставила возле Олмы ведро и сказала:
— Накось, сиди и торгуй моей картошкой.
Когда Олма продала два ведра, а муж так и не приехал, она призналась соседке, что бежала из дома, что ей негде ночевать, и получила верный совет:
— Вона, тебе к ней, у которой носки... Дашь денег, она сховает, у неё муж — вор, она прятать умеет, хоть что... Её Ольгой зовут.
Денег у Олмы не было, поэтому она честно покаялась Ольге обо всём, рассказала про Тоджи и попала на постой к смотрящей за уличным рынком. Они сошлись на том, что Олма пойдёт в работницы к Ольге, будет вязать носки на продажу и прибираться в квартире.
Собак и кошек в доме не было, не было цветов и милых вещей, которые создают уют. Хозяйка поселила работницу в кладовке, для острастки сообщила, что мотала срок, что черти, слава Богу, мужа прибрали, так она сказала и ещё добавила:
— Твой приедет, будет искать, жди.
— И что будет?
— Ушла в развод — терпи, работай. Видишь, шерсти сколько! Много, будь она проклята, устала я с ней...
В том, что нитки краденые, Олма не сомневалась. Если в квартире на виду лежат ворованные вещи, значит для неё это место надёжное и безопасное. На том она и успокоилась.
Новая жизнь настолько увлекла Олму, что она быстро забыла Тоджи и Турсуна. Тётя Оля собрала у соседей одежду и переодела беженку. Хозяйка советовала остричь волосы и покрасить их, чтобы ни один узбек не узнал! “Будешь татаркой, а не узбечкой”, — говорила она, но Олма отказалась, она ежедневно молилась и прикрывала волосы большим платком. Она вязала носки, смотрела сериалы, иногда торговала на пятачке. Там она узнала, что в городе есть дельфинарий, находится он недалеко, но билеты дорогие.
Олма нашла дельфинарий, зашла в кассы, увидела объявление: “Требуется уборщица”. Хозяйка дала разрешение на работу и установила плату за проживание в половину зарплаты. Олму в дельфинарий взяли, даже паспорт не стали спрашивать, когда там узнали, что живёт и работает она у тёти Оли.

IV

Афалины настолько очаровали новую уборщицу, что на работу она брала шерсть и спицы, вязала носки и часами любовалась работой стаи людей и дельфинов. Сотрудники дельфинария в друзья не навязывались, чай, кофе не предлагали. Дрессировщикам Олма помогала мыть и разделывать рыбу, иногда они разрешали ей кормить зверей. С дельфинами она сошлась быстрее, чем с людьми. Оказалось, что на морду они все разные, по уму похожи на лошадей, любят работать, только глухие, как рыбы. По мере погружения в атмосферу праздничного водного шоу её воспоминания о прошлой жизни, волшебном мальчике и грозном муже, в тени которого она долгое время существовала, стали чаще всплывать в памяти и наполняться добрым светом.
С другой стороны, Олме открылось, что она потеряла Турсуна и Тоджи навсегда! Это “навсегда” не давалось её уму и сердцу, как и слово “смерть”. Она не говорила и не думала об этом, но “оно” лезло само, помимо воли и желания: зачем ему бесплодная неверная женщина?! Он её бил, бил за нелюбовь. Бросила мужа в трудный момент, он не простит предательство, даже если на то будет воля родителей. Она была плохой женой, плохой любовницей, потому что не любила мужа и злилась... Сын ушёл от неё навсегда! Она обижалась на него, когда Тоджи болел, капризничал или повторял за отцом ругательства. Олма была плохой мамой.
Похожее на затопленную бочку просторное помещение под полукруглым сводом нравилось ей. В полумраке барабан потолка вращался, разворачивая ленту воспоминаний и потерь. Женщина лежала неподвижно и думала, что в прошлом всё было одно и то же, а сейчас — она не понимает, где находится, видит небесные иглы и надеется, что одна из них поразит её, а может быть, даже убьёт, ну и что? Всё вокруг переменилось. Открылись соблазны, которых она не знала. Главный — это свобода. Ты никому не нужна и тебе никто не нужен. Потом — шерсть и спицы? Она не умела вязать и научилась, спицы дают деньги. И дельфины, эти морские зубастые собаки? Почему они здесь, возле неё, кто их послал и зачем?

V

“Было хорошо”, — размышляла Олма. Ей чудилось, что она не одна, что здесь обитает свободная душа мальчика с прозрачными глазами. Это Тоджи играет бликами, прячется в воде и терпит боль. Как он умирал?! Судорога исказила лицо Олмы. Это Тоджи ударил её, он здесь, говорит, что ему больно от одиночества, что души умерших не рады вечной жизни, они страдают в разлуке с близкими людьми.
За сценой светилась белая стена, на которой суетились, играя друг с другом, светлые пятна бликов. “Это души дельфинов играют друг с другом, они дети, — подумала Олма. — Тоджи тоже там”. Под водой мелькнула тёмная тень, морда афалины появилась возле Олмы так неожиданно, что она не успела испугаться.
— Уран, Уран, — сказала Олма и протянула мокрую руку. Она хотела погладить дельфина, но он исчез. Затем в бликах дежурного света она увидела плавник. Дельфин шёл вдоль бортика по кругу, зверь разогнался и обрызгал Олму водой, она вздрогнула и не поднялась. Уран медленно, враскачку, пошёл на второй круг. Пугливые блики исчезли, когда он скрылся с поверхности и вода успокоилась.
Внезапно сверкнул круглый лошадиный глаз афалины. Олма не сразу сообразила, что дельфин прихватил зубами руку, сдёрнул с бортика и увлёк её в глубину. Плавать Олма не умела и моментально потеряла сознание. Уран поднял тело на поверхность и затеял сексуальную игру с интересной игрушкой. Вспенивая воду, возбуждённый зверь тёрся то боком, то брюхом о жертву. Лежащая на дельфине бесчувственная женщина то поднималась над водой, то исчезала. Платок на голове развязался, и длинные чёрные волосы рассыпались по воде.
Спугнул дельфина Вагин. Ночной директор дельфинария прыгнул в бассейн в остатках одежды, тех, что не успел скинуть на пути. Дельфин оставил свою жертву, и Олма моментально ушла на дно. Николай Николаевич сверкнул пятками и устремился следом, но к погружению на пять метров он был не готов.
— Э-э-э!!! На помощь!!! — зычным голосом распорядился Николай Николаевич и нырнул второй раз. “Надо лом на пожарном снять и с ним на дно, она там уже...” — он думал наперёд и отчаянно грёб руками и ногами, пока головой не уткнулся в дельфина. Внезапно вода вокруг вскипела, и стая афалин подняла его на поверхность. Рядом он увидел оранжевую робу уборщицы, схватил Олму за волосы, и дельфины вытолкали тонущих людей на пологий берег сцены.
Николай взял Олму за ноги, поднял вверх и стал трясти. Сколько было дельфинов за спиной, он не видел, но воды из девчонки вытекло порядочно. Искусственное дыхание и все реанимационные процедуры Николай Николаевич провёл чётко. Двадцать два года армии, чеченские командировки и звание майора обязывали к решительным действиям.
Узбечка очнулась, но вида, что жива, не подавала, ей было страшно и стыдно. Николай перекрестился, перекрестил утопленницу и отнёс её к себе в каптёрку. Там он раздел Олму, растёр полотенцем и завернул в одеяло. Раньше Вагин не замечал новую уборщицу: ну, мол, узбечка, зовут Олей, много таких, но теперь рука сама скользнула под одеяло. Влечение он почувствовал, когда реанимировал сердце и дышал рот в рот, тогда было ещё непонятно: жива ли? А теперь? “В конце концов, имею право, спас жизнь, вовек не забудет”, — оправдал себя Николай и решительно воспользовался беспомощным состоянием Олмы.
— Ты меня слышишь, я знаю, и видишь это, — он поднёс к её носу кулак, — что здесь было — молчать, прибью! — Олма ещё плотнее сжала веки. — Я сейчас вызову “скорую” и сдам тебя в больницу. Запомни: ты мыла бортик и упала в бассейн по неосторожности, понятно! Повтори по-русски: по неосторожности я упала в бассейн!
— Нет, нет, я сама пойду. — Олма открыла испуганные глаза. — “Скорую помощь” нельзя, не вызывай “скорую помощь”!
Николай почувствовал, что она вцепилась ему в руку, и увидел открытые глаза.
— Чего боишься?
— У меня паспорта нет, карты нет. Полиция домой отправит.
— За казённый счёт ласточкой полетишь, даром! Не сомневайся.
— Там муж, я боюсь, он убьёт...
— Не верю, не верю, что убьёт. Убивать грех! Понимаешь, убивать грех! Он же человек. Если блудила, то всех вас можно резать, но не нужно... понимаешь, зачем?! В бассейн прыгать тоже нельзя, запрещено! Ты же плавать не умеешь?!
— Нет, нет! Это Уран зубами схватил. — Олма показала правую руку с царапинами.
— Ладно, давай ключ от своего ящика, я эту одежду в сушку положу, а тебя запру, чтобы никто не пришёл, сиди в темноте.
Николай обошёл дельфинарий: входная дверь на замке, кругом тихо, ни души. Вышел к бассейну, на сцене у самой воды нашёл головной платок и маленькую тапочку. “Умные звери, соображают, что улики надо прятать”, — улыбнулся он и, когда вернулся в каптёрку, то, не зажигая света, навалился на маленькую уборщицу ещё раз.
— Осторожно, чайник горячий, — успела она сказать и опять притворилась мёртвой.

VI

Вагин был семейным человеком, случайные женщины в его жизни появлялись редко, обычно такие, что вспоминать стыдно. Жена ему не докучала ревностью, знала, что бесполезно. Он отдал ей пенсионную карточку и самостоятельно распоряжался зарплатой. Николай Николаевич был настоящим ночным директором. Пришёл на должность сторожа и создал в дельфинарии отдел охраны, реорганизовал штат, взял под личный контроль систему сигнализации и видеонаблюдения.
Импозантный мужчина в камуфляже благотворно влиял на публику и коллектив. Он встречал и провожал зрителей, его присутствие в зале добавляло артистам уверенности. Директор ценила его предприимчивость и энергию. Николай по своей инициативе освободил её от ряда хозяйственных вопросов, но когда он влез в закупки рыбы, то крепко дала по физиономии. Вагин не обиделся, бизнес есть бизнес, ничего личного, он разбирался в понятиях.
Особый шарм майора состоял в том, что он бросил пить, когда вышел в запас. Завязал с напитками и медицинскими настойками абсолютно, но выглядел так, будто последний стакан выпил вчера, говорил медленно, неразборчиво и громко. Мнение майора имело вес в коллективе.
Вагина интересовала спецлитература по безопасности и борьбе с терроризмом. Он научился читать по губам, понимать человека, когда он молчит, и самостоятельно овладел системой рукопашного боя, разработанной в Моссаде. “О-о-о, — улыбался он в глаза зарвавшимся клиентам, — мне драться нельзя. Служил в разведке, могу убить по неосторожности, — и медленно поднимал руки вверх, то есть становился в боевую позу медведя. — Ты в Пентагоне в каком весе выступал? A-а, не слышу? Я, видишь, в тяжёлом...” Так это или не так, никто не знал и проверять не пытался.
В новогодние каникулы дельфинарий работал ежедневно. Спектакль “Ёлка в подводном царстве” имел успех. Ставили шоу своими силами, роли распределили между сотрудниками, работали под фонограмму. Николай Николаевич в зелёной бороде, с посохом в виде трезубца изображал Царя подводного мира. Главным злодеем был Красный краб. В бассейне Краб катался на Антее, а на сцене ему подпевали и подтанцовывали четыре наяды в костюмах с крылышками. Они изображали летучих рыб.
Праздничная программа стартовала 20 декабря, а через неделю Николай Николаевич отозвал Олму в сторонку и тихо спросил:
— Видела сегодня утренник?
— Да, я все спектакли смотрю.
— Видела на сцене три наяды, а не четыре. Это плохо, понимаешь, магия чисел нарушается. Четыре — это плохое число, а три хорошее. Краб — злодей, поэтому в сценарии у него прописаны четыре наяды, а у Снегурочки в свите три зайца. Я поговорил с Кариной, она возьмёт тебя в группу.
— Наташа заболела, я слышала.
— Вот, вместо неё ты и выйдешь. Я уверен, у тебя получится. За каждую ёлку премия будет, понимаешь? Найди Карину, скажи ей, что можешь выйти на сцену, про меня — ни-ни.
— Да, товарищ майор, — взволнованно ответила Олма и покраснела, как от сладкого вина.
Рябиной на коньяке её угощал Николай в каптёрке. Говорил, что для храбрости надо выпить, говорил, что свою бочку уже выпил и потому не может составить ей компанию. Олма не боялась и не стыдилась его, Николай Николаевич был нужным для неё человеком, через него она надеялась получить карту мигранта или паспорт, он обещал. Иногда Вагин приносил хорошую селёдку, говорил: “Возьми, посолишь, хозяйку угостишь”. Ещё он покупал для неё шоколад, виноград и бананы.
Олма стеснялась есть в каптёрке в его присутствии, говорила: “Потом, потом”, — складывала угощение в сумочку, выпивала стаканчик настойки и закрывала глаза. Это был знак. Николай гасил свет, ставил её на стул и начинал раздевать, каждую вещь он аккуратно складывал и убирал в сторону. В абсолютной темноте томительная медлительность и мягкие прикосновения приводили её в состояние душевного трепета. Олма дрожала всем телом, в руках и ногах начиналось судорожное подёргивание, которое Николай принимал за приступы страха. Он называл её Зайкой, Рыбкой, Ягодкой... и наваливался.
В объятиях Вагина Олма забывала себя и превращалась в героиню пошлых фильмов — широкозадую, грудастую блондинку с распахнутым, как у дохлой рыбы, ртом. Она видела себя со стороны, ей не требовался свет и зеркала, у Олмы был актёрский дар. От Аллаха или Иблиса? Николай Николаевич не задавался праздным вопросом. В роли роковой разлучницы она делала всё, что видела по телевизору, один в один копировала сексуально расторможенных порноактрис, прикусывала губы, стонала и смеялась от счастья. Узбечка Вагину нравилась, и он был уверен, что с ролью наяды она справится.

VII

Турсун понимал то, о чём люди не говорили, в том, что Тоджи погибнет, никто не сомневался. Вокруг мальчика-альбиноса роились разные слухи, других альбиносов не было ни в городе, ни в районе. Несомненно, рождение Тоджи — это знак родителям и, возможно, всем жителям. Добрый знак или предостережение? Так или иначе, но все почему-то ожидали гибели коронованного ребёнка. Неясным оставался вопрос: где, когда и по какой причине это произойдёт? Гибель русого ангела, так его называли в городе, могла принести несчастие родственникам и соседям, более того, проживание в соседстве с Тоджи могло стать причиной той или иной неудачи, именно поэтому Турсун увёз семью в Россию. И вот когда всё свершилось, вина Олмы в гибели сына озадачила махаллю.
Похороны Тоджи фактически превратились в похороны его матери. Ребёнок погиб по неосторожности, такое бывает, странно другое: мать не приехала. Отец Олмы выглядел битым псом, он прятал глаза в землю. Дочь опозорила его в такой момент, когда должна омывать слезами могилу сына и молить мужа о прощении. Он не мог поднять головы, видел лишь обувь гостей, лично ему никто не сочувствовал.
Все знали, что Турсун неразговорчив, но многие пришли, чтобы услышать его слово. Очерченное прямыми складками лицо окаменело, он молчал. Турсун не походил на убитого горем отца Олмы или того хуже — униженного, брошенного мужа. Голову держал высоко, на уровне с уважаемыми людьми и почётными гостями. Людей, солидарных с Турсуном и желающих поддержать его, было много, они ожидали, что он скажет?! Снести дом неверного! Забить камнями! Денег надо! Бараны нужны? Белая лошадь? Для искупления нужна жертва...
Отец Турсуна знал, что людей на похоронах будет много, очень много. По мнению махаллы, Олма разрушила семью и превратила прощание с Тоджи в судебное дело о разводе. Родственники Олмы не участвовали в подготовке прощания, поэтому он заказал церемонию по закону в уважаемой фирме, чтобы не было лишних разговоров.
Турсун вышел на могилу, и люди притихли в ожидании. Он молчал, даже дыхание его остановилось. Минуту молчал, две минуты. Возможно, он хотел сказать — талак (развод), слово, которое звучало в голове каждого мужчины, но произнести его не смог. Турсун бросил в могилу первые комья земли. Он держался крайне сдержанно, что вызывало уважение и понимание махаллы и в то же время беспокойство отца. Отец видел, что сердце сына пригорело, что ему больно, говорил:
— Не думай мстить, она женщина. Не надо её убивать, оставь. Скажи талак, не ищи её. Не думай: жива она или нет её. Она не твоя жена, талак!
Турсун уходил от ответа и перебирал дни и ночи, как бусы на чётках.

VIII

На время новогодних праздников бухгалтерия превратилась в гримёрную и костюмерную. Олму усадили напротив стенного шкафа, в котором было большое зеркало.
— Ну и ну, какая красота, — приговаривала Карина, расчёсывая густые и длинные волосы Олмы. — Наш паричок тут не годится. Надо стричь.
Вокруг Олмы собрались все наяды. Воцарилась пауза, будто кто умер....
— Может, пусть танцует с распущенными волосами, будет как русалка, — раздался неуверенный голос.
Неожиданно в дверях появился Николай Николаевич и заржал:
— Басурманку стричь под ноль, а волосы мне на бороду!
— Вроде трезвый, а дурень! Куда вломился, понимаешь? — Карина не вздрогнула, хотя была в трусах, что было не смешно, в свои сорок она имела идеальную фигуру. — Выйди, здесь дело серьёзное. Волосы в жизни женщины — это судьба, у меня линии на ладони изменились, когда я постриглась.
— Надо, чтобы все в синих париках были! Опа-опа-опа, — Вагин начал скакать по комнате, как наяда.
— Уймись и не мешай! Возбудился, хрен... — Карина осадила Вагина и обратилась к Олме: — Если уберём волосы, ты разом помолодеешь лет на сто. Я тебя потом в салон отведу, там из тебя конфету сделают. Надо стричь.
— Надо стричь, — как эхо откликнулась Олма. Она уже давно была готова и согласна, ей очень хотелось примерить синий парик и увидеть ту, другую женщину, которая жила в ней.
На сцене Олма от нервного напряжения впала в транс, когда увидела полный зал зрителей. Старые тапочки остались за кулисами, из куколки на сцену выпорхнула бабочка. Музыка в зале уже звучала не из динамиков, а изнутри, опьяняя сердце забвением. На сцену наяды выходили мелкой трусцой, как лебеди в балете, а потом начинался лошадиный галоп. Вместе с Красным крабом они изображали квадригу, запряжённую четвёркой. Олма не смотрела на Карину и не повторяла её движения, как советовал Николай Николаевич. Руки и ноги двигались сами собой следом за музыкой, опережая одну-единственную мысль: как бы не поскользнуться на мокром полу. Она всё время косила глазами вниз, два раза падала, и как резиновый мячик отскакивала от пола. В этот момент зал бурно смеялся и хлопал.
После спектакля наяды долго хохотали в бухгалтерии и корчили рожи, передразнивая Олму. Оказалось, что она все время танцевала с каменным лицом, задрав нос, и косыми в пол глазами. Наконец Олма осмелилась и спросила:
— Я хорошо танцевала?
— Как прима, — ответила Карина.
— А кто такая прима?
— Значит главная, первая, скоро будешь вместо меня зажигать.

IX

Турсун вернулся на работу в автохозяйство. Большую часть дня он крутил баранку, мотался туда-сюда и к общению с людьми не стремился. В молчании он ожидал, что Аллах обратит на него внимание и укажет путь, или... Олма вернётся. Иногда диспетчер пересаживал его с фургона на пригородный автобус. Однажды на конечной остановке незнакомый парень отвёл Турсуна в сторону и сказал:
— Олма устроилась на работу в дельфинарий. Она танцует на сцене в синем парике и в колготках.
— Сам видел?
— Нет, знакомый рассказал. Он подругу водил туда и узнал Олму.
— Она просила что-нибудь передать мне?
— Не знаю, про это он ничего не говорил.
— Спасибо, друг. Прошу тебя, никому не рассказывай про Олму, не надо, — Турсун достал немного денег, что были в кармане, и отдал их парню.
— Зачем это, я так, — удивился незнакомец.
— Хорошее известие принёс, — улыбнулся Турсун.
— Ещё. Я не уверен, говорят, что она сошлась с охранником.
Турсун продолжал улыбаться, но парень понял: продолжать не следует,
и так сказал лишнее.

X

О связи Вагина и Олмы в коллективе знали и опасались шутить. Николай Николаевич считал себя великим психологом и опытным следователем, вёл наблюдение за сотрудниками, знал их дела и делишки, круг интересов и знакомств. Кое-что доносил до директора, получал премию и таким образом держал всех за язык.
Для посетителей дельфинарий работал по выходным и праздничным дням. Вагин присутствовал на каждом представлении. На входе он осматривал зрителей, оценивал потенциальные опасности. Иногда вступал в разговоры с людьми с целью разведки. Во время представления присматривал за публикой, у него было несколько точек наблюдения, и он их менял по ходу действия.
Чужого человека он приметил уже в зале, долго вспоминал и думал, почему не заметил на входе. Мужчина пришёл один, без детей и женщин, что сразу его выделяло в массе посетителей. Потом, одет он был в длинный коричневый пиджак, с двумя пуговицами, таких пиджаков в городе уже давно не носят. Чужак не смеялся и не аплодировал, видно было, что пришёл не на дельфинов посмотреть.
Вагин не знал, что Турсун прилетел в будний день. В дельфинарий он не пошёл, чтобы не привлекать внимания и не светиться на камерах, а весь день дежурил и наблюдал снаружи, но Олму не встретил. На представление Турсун явился рано, зашёл с первыми зрителями, поэтому Вагин его не заметил.
В бассейне работали дрессировщики и дельфины. Накатанная программа шла спокойно. Антей катал людей на спине, Уран прыгал через кольцо. Альфа и Ева играли в мяч со зрителями. Турсун скоро убедился, что театрального шоу не будет. Звери его не интересовали. Он улучил момент, когда охранник отвлёкся, и покинул зал. У него не было однозначного плана, он хотел посмотреть на Олму и сказать, что приехал...
Когда Вагин увидел пустое кресло, сразу понял, что чужой — это муж Олмы. В его воображении образовался “объект №1”, которому требовался персональный телохранитель, и он начал действовать сообразно инструкциям.
Вагин нашёл Олму на кухне, она помогала дрессировщикам готовить ужин для дельфинов, мыла рыбу и никак не отреагировала на его появление. “Хорошо, — подумал Николай Николаевич, — значит, не знает, что мужик её здесь”. Он закрыл дверь и занял позицию справа от входа, под правую руку для удара, так, чтобы противник не заметил его в момент входа в помещение. На столе у Олмы лежал нож для разделки рыбы. “Неплохо, пригодится ей в случае самообороны”, — оценил позицию Вагин. Оружия при себе он не имел, на поясе носил старомодный телефон с антенной и верил в “психологию”. Сначала он думал, что надо изолировать Олму, вычислить чужака и поговорить с ним, но он не был уверен в поведении Олмы. Потом вспомнил, что грешен сам, и решил: пусть будет, что будет, брать — так на живца, но ситуацию надо держать под контролем.
Сначала Вагин затеял разговор с женщинами про селёдку, которой кормили дельфинов, потом сделал вид, что осматривает помещение с целью установки на кухне камеры. Эта тема не понравилась дрессировщикам, они стали энергично возражать. Вагин слушал и тянул время. Олма молчала, не участвовала в разговоре. Когда дверь неожиданно открылась, он перехватил её взгляд. Она развернулась спиной к двери. Вагин понял, что гость на пороге, и внезапно перекрыл вход. Улыбнуться и поднять руки для дружеских объятий он не успел. Турсун нанёс ему удар ножом, Вагин глубже навалился на нож и провёл удушающий захват. Противники лежали в проходе. Женщины кричали и визжали, они не могли выйти из кухни. Турсун не мог подняться и наносил удары ножом в бок. Вагин держал его в захвате и продолжал душить.
Появились люди, мужчины пытались вмешаться в драку, кричали:
— Брэк, Николай, брэк, хватит, отпусти его!
Когда Турсун выронил нож, они попытались поднять Николая и не смог ли разомкнуть руки. Он оставался в сознании и продолжал бороться.
“Скорая помощь” появилась быстро. Вагина погрузили на носилки и унесли.
— Ас этим что? — спросила директор.
— Всё, не жилец, вызывайте полицию и “скорую”, — сказала врач.
— Зачем “скорую”?
— Они констатируют, нам протокол выписывать некогда!
Директор побежала провожать Вагина, следом за ней потянулись остальные.
Олма всё это время тихо стояла у стены, смотрела в пол и боялась обнаружить своё присутствие. Когда она увидела Турсуна в кухне, то поняла, что он не объявил талак. Прилетел сюда, потому что любит её и убьёт по праву как свою жену. Убьёт двоих, её и ребёнка, которым она беременна. А если не убьёт, то не переживёт позора измены и рождения другого ребёнка. Она погубила мужа, она погубила сына, и горе её впереди, потому что Аллах оставил её. Так думала новая Олма и не верила сама себе. Старая Олма знала, что муж простит её и увезёт домой, если... если она согласится, но это невозможно, потому что развод на деле устроила она, воспользовалась смертью сына... и сбежала. Теперь пусть так, он не знает, что случилось с ней, и ему хорошо, так Аллах распорядился.
В минуту, когда отъезжала “скорая помощь”, они остались вдвоём. Олма упала на окровавленное тело. Слёзы хлынули из глаз, как вода, проломившая ветхую плотину. Звериным воплем начала она плач, положенный умершему мужу, и в то же время... рука её скользнула в грудной карман, она обыскала пиджак Турсуна, нашла свои документы и деньги.
Олма оплакивала мужа до тех пор, пока не появились полиция и директор дельфинария. Их встретила уже не запуганная узбечка, которая нанималась в уборщицы, а самостоятельная и уверенная в себе женщина. Слёзы и акцент не мешали Олме говорить и не умаляли достоинства, упреждая вопросы полиции, она сказала:
— Меня зовут Олма. Он мой муж — Турсун. У нас утонул ребёнок в прошлом году. Мы не жили вместе восемь месяцев. Муж хотел убить меня. Майор Вагин остановил его. У меня будет русский ребёнок от майора Вагина. Я хочу жить здесь. Вот мой паспорт.
Когда она остановилась и замолчала, директор дельфинария обратила внимание на стрижку Олмы: причёска такая же, как у Карины!