Сегодня она спала почти до двенадцати — счастье, выпадающее в последнее время не чаще, чем пару раз в месяц. К тому же ей не пришлось вставать среди ночи, разбуженной капризным плачем Максимки, — вчера мать забрала Макса к себе на два дня, решительно заявив: “Отдохни чуток, на тебе уже лица нет, смотреть страшно!” — и категорически отвергнув все доводы о вреде искусственного питания. Юля даже не услышала будильника, по которому Валерка вставал на работу, не услышала его быстрых сборов и тихого щелчка закрывшейся двери.
Просыпалась Юля медленно и неохотно, пытаясь вернуть оборванный и тут же забытый сон, в котором — она это точно помнила — было что-то очень-очень хорошее. Но сон не возвращался, вместо него в дремотное сознание, безжалостно развеивая безмятежную расслабленность, ворвалась куда менее приятная мысль: “Сегодня семнадцатый день после аварии, значит, осталось ещё тринадцать. Тринадцать дней до назначенного Зубилой срока. Тринадцать дней относительно спокойной жизни, после чего...”
Привычно запретив себе думать о том, что они с Валеркой будут делать после наступления роковой даты, и мгновенно избавившись от остатков вялой сонливости, Юля быстро поднялась и, накинув халат, отправилась в ванную.
Дни полной свободы, когда мать ненадолго забирала Макса к себе, выпадали так редко, что Юля, отвыкшая от праздного безделья, каждый раз испытывала некоторую растерянность и даже лёгкое чувство вины от отсутствия хлопот, связанных с уходом за ребёнком. Вот и сейчас, зайдя на кухню и поставив на плиту чайник, она уселась на табуретку и бездумно уставилась в окно, выходящее на небольшой дворик и стену недавно построенной напротив девятиэтажки. В уме вяло ворочались цифры ежедневной, нехитрой калькуляции: идти в магазин сегодня смысла нет, ни на что серьёзное денег не хватит, а с ужином она что-нибудь сообразит. В холодильнике ещё есть полбанки тушёнки, макарон тоже пока хватит, из круп осталось только немного риса, но с этим придётся потерпеть до Валеркиной зарплаты, которую, кстати, он обещал сегодня принести.
Обещать-то он обещал... “Нет, сегодня точно дадут, — старательно убеждала себя Юля под тихий пока свист закипающего чайника. — Четыре месяца уже, если и сегодня не дадут — это просто будет свинство. Сейчас июнь, должны же хотя бы за март что-то дать”. Правда, из этой невеликой суммы нужно будет умудриться вернуть долг Кудряшевым, не весь, конечно, но что-то отдать надо, а то больше не дадут. Что ещё? Квитанция за квартиру? Это пока подождёт. Пелёнки у Макса совсем застиранные, придётся прикупить хоть пару штук. По продуктам надо запас сделать, — неизвестно, когда в следующий раз Валерка принесёт денег. Из одежды-обуви вроде в ближайшее время ничего не понадобится. Максу тоже летом много не надо, и как всё-таки повезло, что у Дашки пацан на год старше, хоть с детскими вещами забот меньше.
О главной проблеме, ворвавшейся в их жизнь семнадцать дней назад, Юля привычно запрещала себе вспоминать, с самого начала как бы прикрывшись от неё железным аргументом: “Это не женские дела, пусть Валерка разбирается, мужик он, в конце концов, или где?”
В прихожей раздалось пронзительное дребезжание телефона (старый аппарат с расколотым корпусом давно нужно было менять, но о покупке нового пока нечего было и думать), Юля вздрогнула, вырвавшись из глубокой задумчивости, неохотно поднялась с табуретки, погасила огонь под закипевшим чайником и направилась в коридор.
— Этот на работе? — не здороваясь, поинтересовалась Светка заговорщицким тоном.
Юля невольно улыбнулась — её почему-то развлекала та искренняя и глубокая, возникшая с первого же дня знакомства неприязнь школьной подруги к Валерке. Для упоминания Юлькиного мужа у Светки существовало лишь два определения: “этот” и “твой”. Надо сказать, неприязнь была абсолютно взаимной, и сам Валерка за глаза называл Светку исключительно “шалавой” или “драной кошкой”.
— Где же ему быть?
— Отлично, значит, можем нормально поговорить. Макс у бабки?
— Да, вчера забрала.
— Вообще супер! — в голосе Светки прорезался радостный азарт. — Всё так сложилось — это судьба, Юлёк, однозначно. Короче, помнишь Фёдора, того, из Сибири, ну, я тебе рассказывала, как он меня в Парке Горького склеил, а потом триста баксов отвалил? Так вот, он с утра звонил, вечером будет в Москве, да не один, а с корешем. Они в АБВГДейке остановятся...
— Где?
— Ну, блин, ты чего, с Луны свалилась? В Измайлово, короче. Он на меня запал тогда не по-детски, сегодня сказал к семи подваливать к корпусу “Альфа” и ещё сказал, чтобы подружку не забыла для кореша его. Да, тариф тот же — триста баксов. Триста, Юлёк! Ты знаешь, я на точках не стою, но девчонки есть знакомые, рассказывали: с Тверской за сто пятьдесят, а то и за сто увозят на тачках, а дальше — как повезёт, на кого нарвёшься. Стрёмно это, я на такое никогда не подписалась бы. А тут — гостиница, мужики-бизнесмены, всё цивильно, никакого риска.
— Послушай, Свет, я тебе уже говорила...
— Нет, это ты меня послушай, подруга, — жёстко оборвала Светка, и Юля поняла, что сегодня ей предстоит выдержать далеко не первый в последние месяцы, но, возможно, самый жёсткий прессинг. Нужно было отдать Светке должное — убеждать и подчинять собеседника своей воле она умела.
— Ты сейчас чем занимаешься? Дай-ка угадаю. Наверно, сидишь, пригорюнившись, размышляешь: принесёт сегодня твой ненаглядный очкарик в дом бабки или его опять пошлют лесом. А очкарику похер на твои заботы, он звёздочки на небе изучает, они для него важней семьи, а что вечером жрать будет, так жёнушка безмолвная всё равно чего-нибудь сообразит. Юлька, едрит твою за ногу, у тебя гордость есть вообще?
— Трахаться за деньги — это гордость?
— Трахаться за деньги — значит, выживать в этом скотском мире, который не мы с тобой таким сделали. А если подходить с умом, то не просто выживать, а вполне достойно жить. Ты знаешь, сколько я подняла денег за прошлый месяц? Полтора косаря! И заметь — без всяких “тверских” и “ленинградок”. А сколько твой в прошлом месяце принёс в дом — хер на блюде? Я вообще не знаю, на что ты живёшь. Короче, так: в шесть тридцать у метро. Причепурься там, как сможешь, помню, платьице у тебя красненькое было, коротенькое такое — думаю, подойдёт.
— Да погоди ты, как я смогу на ночь-то?.. — начала Юля, тут же осеклась, осознав, что уже невольно изыскивает возможность дать согласие, и вдруг почувствовала быстро растущее в душе раздражение на свою настырную и пробивную подругу, зарабатывающую в месяц полторы тысячи долларов, не думающую о том, чем накормить и во что одеть семью и точно знающую, чего нужно хотеть от жизни.
Она уже собралась выдать сгоряча какую-нибудь злую колкость про “вписавшихся в рынок” проституток, но Светка её опередила:
— Юлик, я уже всё за тебя придумала. Короче, скажешь своему, типа, у Маринки матери поплохело, а ей на палатку в ночную, Гарик — хозяин её — говорит: чтобы ночью торговля была, или на хер иди. Ей сейчас, сама понимаешь, даже такую работу терять вообще не в дугу, короче, она тебя попросила у неё переночевать, за матерью присмотреть, “скорую”, если что, вызвать. С Маринкой я договорилась, у неё дома телефона нет, так что твой и проверить не сможет.
— Значит, всё за меня решила? Даже с Маринкой договорилась? — почему-то именно этот факт вызывал в душе особенно резкий протест. — И она теперь в курсе, что я с тобой “в ночное” собралась? Скоро весь район в меня пальцем тыкать начнёт.
— Не дури. Маринка — девка с понятием. Думаешь, Гарик её только как продавца использует? И думаешь, Димка её ни о чём не догадывается? Догадывается, только помалкивает, потому что на какие шиши ему ещё бухать?
— Валера — не Димка, — взвилась Юля.
— Правильно, — мгновенно отреагировала Светка. — Твой — не Димка, твой гораздо хуже. Димка алкаш конченый, с него хрен ли взять? Он, даже если захочет, ничего тяжелее стакана не поднимет. А твой — молодой, здоровый мужик, хоть и очкарик. Захотел бы — нашёл себе нормальную работу. Короче, Юлик, мне с тобой сейчас за жизнь трещать в лом, в шесть тридцать жду у метро.
— Да не собираюсь я... Вот, блин, прицепилась. Свои проблемы решу сама, поняла?
Несколько секунд в трубке висело гробовое молчание, потом раздался очень спокойный и, показалось, абсолютно равнодушный голос Светки:
— Поняла. Жду пятнадцать минут, потом еду одна. Мне-то за двоих отрабатывать не впервой, а вот ты, подруга, учти: больше я тебе таких предложений делать не буду. Всё, пока.
Вернувшись на кухню, Юля, забыв о том, что собиралась завтракать, и даже не взглянув на закипевший чайник, вновь уселась на табуретку, задумчиво рассматривая нехитрый урбанистический пейзаж за окном. Разговор со Светкой оставил в душе тяжёлый осадок, но что-то незначительное, какая-то мелкая деталь этого разговора ранила почему-то особенно больно, и Юлька не сразу поняла причину столь резко испортившегося настроения. Платье. Красное платье, купленное ещё в относительно благополучные времена, которое она успела надеть всего два раза и в котором, краснея от удовольствия, ловила на себе похотливо-восхищённые взгляды знакомых и незнакомых мужчин, уже месяц как было сдано в комиссионку.
Тётя Клава с третьего этажа вывела во двор внука Борьку — трёхлетнего бутуза, проявлявшего, несмотря на разницу в возрасте, неизменный интерес к Максу и каждый раз пытающегося вовлечь маленького соседа в свои игры. Борька красовался в пёстрой, явно новой футболке, которую Юлька, всегда обращавшая ревнивое внимание на одежду чужих детей, на нём раньше не видела. “Макса одеть к осени во всё новое — это раз. Заплатить долг за квартиру — два. Самой, в конце концов, чего-нибудь купить. Может, и на продукты какие долгоиграющие хватит — гречка, там, макароны... Тьфу, ты, блин, — она вдруг поняла, что уже фантазирует, как пристроит те триста долларов, которые ей предложила заработать подруга. — Светка, зараза, сама шлюхой заделалась, так теперь не угомонится, пока меня не пристроит. Чтобы, значит, у самой на душе поспокойней было, типа: а я чего? Все так делают, даже, вон, замужние”.
Юля вскочила с табуретки и, зло поджав губы, занялась приготовлением своего нехитрого завтрака.

* * *

На пороге последнего десятилетия двадцатого века страна бурлила, как огромный, готовый взорваться котёл. Жизнь менялась так стремительно, что ошалевшие от перемен люди едва успевали подстраиваться под новую реальность. На национальных окраинах уже разгорались кровавые конфликты, а в крупных центральных городах начинали бойкую торговлю первые ларьки, “народные целители” с телеэкранов излечивали все болезни разом, а со страниц расплодившихся, словно плесень, печатных изданий, похожий на зловонный поток нечистот, на головы доверчивых читателей обрушивался вал откровений о недавнем прошлом. Страна трещала по швам, но это мало кого волновало, — демократия, гласность и рождение частного бизнеса представлялись той целью, ради которой не жалко расплеваться с прошлой жизнью, презрев всё, что в ней было, — и хорошее и плохое.
Валера Ненашев, студент пятого курса МИФИ, мало интересовался происходящими в стране переменами, не участвовал в бурных обсуждениях солженицынских разоблачений, не загорался идеей открыть кооператив и “начать рубить бабло”, оставался равнодушным к газетным сенсациям и бурлящей политической жизни. Ещё на третьем курсе он всерьёз увлёкся физикой плазмы и теперь, готовясь засесть за диплом, подбирал тему, способную заинтересовать один очень престижный НИИ, который уже несколько лет работал над проектом запуска автоматического зонда для исследования Солнца. Валера мечтал поучаствовать в проекте, и, казалось, ничто не способно было сбить его с намеченного пути, поэтому резкая смена жизненных приоритетов, как это часто бывает, застала его врасплох.
В последнее студенческое лето Валерка с двумя одногруппниками отправился побродить по крымским горам, чтобы после недельного похода ещё неделю поотмокать на пляже. Такие выезды стали регулярными со времён начальных курсов и с успехом заменяли Валерке любые более традиционные виды отдыха.
С яйлы спустились в районе Фороса — грязные, небритые, благоухающие неделей горных переходов с тяжёлыми рюкзаками — и привычно направились к давней знакомой — бабке, у которой все предыдущие годы за копейки снимали угол в древнем сарае, служившем когда-то курятником. В сарае не было ничего, даже отдалённо напоминающего спальные места, что совершенно не смущало неприхотливых туристов, зато стоило такое жильё в разы дешевле любой комнаты “с удобствами”...
Когда Светка узнала, что её лучшая подруга записалась в секцию скалолазания, она некоторое время смотрела на Юльку с испугом и состраданием, как на внезапно помешавшегося человека, а потом понимающе усмехнулась: “Мужика решила там найти? На филфаке-то твоём, поди, с этим туго, а если и есть кто, так одни задроты-ботаники. Понятно. Только ты, Юлёк, и с альпинистами-скалолазами этими поаккуратней — они же все на голову больные”.
На самом деле Светка угадала лишь частично. На “факультете невест” при почти полном отсутствии парней было действительно скучновато, Юля это предвидела, ещё подавая документы, но других вариантов поступления особо не просматривалось: во-первых, математика всегда вызывала у неё священный ужас, поэтому о “мужских” вузах — всяких МАИ и МВТУ — нечего было и думать; во-вторых, многолетняя работа матери в библиотеке МГУ делала перспективу поступления в главный вуз страны реальной, и упускать такой шанс было бы глупо.
В секцию скалолазания Юльку привёл сиюминутный порыв — увидела по телевизору короткий репортаж о соревнованиях, вспомнила, как любила в детстве лазать по деревьям, причём делала это получше многих пацанов, и — тут Светка была права — испытала вдруг острое желание немного разбавить привычный, но уже порядком надоевший круг общения.
На летних сборах, неизменно проходивших в Крыму — этой Мекке скалолазов, — жили в палаточном лагере, разбитом прямо у подножья почти отвесной скальной стены, из которой местами торчали, клонясь вершинами в сторону моря, редкие чахлые деревца. Специально для таких, как Юлька, новичков на стене было несколько проложенных маршрутов с заранее вбитыми крючьями и даже провешенными верёвками.
Валерка с друзьями приходили на пляж ранним утром, расстилали на гальке походные карематы, чтобы не заморачиваться с лежаками, и здесь, лениво потягивая пиво, часто наблюдали за мелкими букашками, усыпавшими гигантскую стену и упорно, часами, карабкающимися вверх от одной торчащей из скал сосны к другой.
— Охота им там весь день висеть.
— Каждый сходит с ума по-своему. Тебе охота в жару по перевалам с рюкзаками таскаться?
Заведения для вечернего отдыха — небольшие кафешки под тентами — были немногочисленны и заполнялись задолго до наступления темноты; чтобы добыть столик, тем более у ограды, с видом на море, приходилось заранее, сразу после возвращения с пляжа засылать гонца, чтобы держал место.
Юлька появилась у входа с двумя подругами (как-то получилось, что и в новом для себя коллективе, где парней было большинство, она всё равно больше общалась с девочками) в то время, когда под низким навесом уже вовсю гремела музыка, заглушавшая пьяную многоголосицу, официантки с застывшим на лицах остервенением сновали между переполненных столиков, и с первого взгляда было понятно, что о свободных местах нечего и думать. Растерянно потоптавшись у входа несколько секунд, девушки уже собирались двигаться дальше, чтобы попытать счастья где-нибудь ещё, когда Юлька заметила за дальним от входа столиком, за которым расположились трое молодых ребят, вскинутую в приглашающем жесте руку.
Пришлось срочно отыскивать три дополнительных стула, чтобы, изрядно потеснившись, усесться вшестером у маленького, рассчитанного на двоих, стола. Знакомство прошло быстро и непринуждённо, а известие о том, что девчонки живут в альплагере, обитателей которого парни ежедневно наблюдают на скалах, сразу создало ту особую, неповторимую атмосферу, всегда возникающую при встрече людей, предпочитающих горные тропы и крутые скалы “овощному” пляжному отдыху.
Последний, преддипломный семестр запомнился пропущенными лекциями, мучительными пересдачами заваленных зачётов, лихорадочным подтягиванием хвостов, невнятными оправданиями перед научным руководителем: “Замотался чего-то, Андрей Михайлович, к среде, кровь из носу, всё будет!” — и перед самим собой: “Фигня, пару ночей посидеть — всё успею”. “Валерка, тебе ведь, наверное, идти пора, сам говорил — к завтрашнему семинару обязательно подготовиться нужно”. В голосе Юльки звучала озабоченность, но в глазах легко читалось: “Но ты же можешь забить на всё ради меня? Можешь ведь? Ты же у меня умненький, потом всё наверстаешь”.
Позже, уже после защиты, Валера осознал, по какой тонкой грани он прошёл в самый ответственный для будущей карьеры момент. “Госы” удалось спихнуть с огромным трудом и с совсем не блестящим средним баллом; руководитель дипломной практики, наблюдая за резким падением успеваемости любимого студента и принимая это за потерю интереса к изучаемой теме, обиженно советовал Валерке, пока не поздно, сменить направление исследований.
Однако в итоге всё прошло по плану — и защита, и приём на работу в вожделенный НИИ, и прямое попадание в лабораторию, занимающуюся нужной тематикой.
Здесь было всё, о чём Валерка грезил последние годы, — вполне достойное, хоть и не самое новое оборудование, коллектив увлечённых единомышленников, многие из которых стояли у самых истоков изучения физики плазмы, солидный, исправно финансируемый план исследований на несколько лет вперёд.
Изменения начались так плавно и на начальных этапах были столь незначительными, что воспринимались многими как небольшие временные трудности или досадные недоразумения. Сначала всему институту стали урезать премии — понемногу, зато регулярно. Потом выяснилось, что из научного плана почему-то исчезли самые перспективные и, соответственно, самые затратные темы. Постепенно некоторые работы стали останавливаться по причине вывоза в неизвестном направлении необходимого для них оборудования. Появились сотрудники, которым оказалось нечем заниматься. Они надолго уходили в курилки или спускались на первый этаж, где были установлены два теннисных стола, и устраивали турниры по пинг-понгу, иногда пытались помогать тем коллегам, кому ещё было чем заняться.
Когда исполнился год с момента прихода Валерки в институт, было объявлено о полной отмене премий, составляющих почти половину суммарного заработка. Это событие словно явилось сигналом к действию: люди стали увольняться. Первыми поняли, что происходящие перемены — всерьёз и надолго, как всегда, те, кто помоложе. Они уходили на “вольные хлеба” в попытке как-то устроиться в новой реальности, “пока башка соображает и руки на месте”. Сотрудникам постарше, чья трудовая биография прошла под надёжными сводами советской фундаментальной науки, было сложнее. Чувствуя свою полную неподготовленность к условиям недоразвитого капитализма, они ещё на что-то надеялись, взахлёб ругали новую власть и новые порядки, предсказывали скорую кару всем “ворам и жуликам”, но в этих предсказаниях всё чаще звучало откровенное отчаяние. Вместе с ними надеялся и Валерка. Он упрямо не хотел “предавать дело, которому решил посвятить жизнь”, с презрением относился к бывшим коллегам, ушедшим в частный бизнес в качестве работников или начинающих торговцев, и неизменно отвергал их предложения о трудоустройстве.
Зарплату стали выплачивать редко, как придётся, а бешеная инфляция быстро превращала её в откровенную насмешку; закрылись почти все темы, а вскоре объявили, что в связи с тяжёлым финансовым положением института четыре из девяти этажей когда-то престижного и сверхсекретного НИИ отдаются под аренду офисов частных фирм. Нашлись оптимисты, усмотревшие в этом хорошую новость: возможно, теперь появятся деньги хотя бы на зарплату. Но когда всё руководство института, как по команде, поменяло машины, а директор отпраздновал свадьбу дочки в “Метрополе”, стало окончательно ясно, что деньгам арендаторов найдено более достойное применение.
Скромную и тихую свадьбу сыграли через полгода после защиты Валеркой диплома, и в тот момент будущее молодожёнов выглядело вполне безоблачным. Жених владел доставшейся от матери “двушкой”, что избавляло от необходимости решать извечную проблему молодых семей — “где жить?” Отец, исчезнувший в неизвестном направлении, когда Валерке было три года, и даже не явившийся на похороны бывшей жены (Валерка тогда учился на втором курсе), неожиданно объявился перед давно забывшим его сыном, подогнав к подъезду канареечно-жёлтую, свежеокрашенную, прилично выглядящую и, как выяснилось, ещё очень шустро бегающую “копейку”. “Ты, сын, во взрослую жизнь вступаешь, вот я решил, так сказать...” — пряча глаза, неуверенно промямлил отец. Валерка, так и не поняв цели столь неожиданного визита, от подарка отказываться не стал, но от приглашения на свадьбу своего загулявшего на двадцать лет папаши воздержался.
Любимая жена, своя квартира, машина, грядущая научная карьера — что ещё нужно человеку для чувства уверенности в завтрашнем дне?
Рождение ребёнка подгадали к окончанию Юлькой университета. К тому моменту Валеркин институт уже вовсю “переходил на рыночные рельсы”, денег в семье заметно поубавилось, и Юлька в глубине души жалела, что так и не успела никуда устроиться, чтобы, выходя в декрет, оставить за спиной место, на которое можно будет вернуться. Она оказалась куда более осторожной и практичной, чем её эмоциональный и восторженный муж, но в тот момент, о чём впоследствии неоднократно пожалела, поддалась неудержимому оптимизму Валерки, выражавшемуся, главным образом, в нехитрой формуле: “Фигня, прорвёмся”. Возможно, они действительно прорвались бы, не случись аварии, погрузившей молодую семью в такую финансовую пропасть, подняться из которой не смог бы никакой Бэтмен.
Расходы на Макса несколько превзошли ожидания, посильная помощь, оказываемая Юлькиной матерью, положения не спасала, зарплату задерживали всё чаще, и пришлось залезать в долги, которые, стоило им только появиться, стали непрерывно и угрожающе расти.
Валерка относился к нарастающим финансовым проблемам с философской стойкостью, и, если бы не Юлькин напор, продолжал бы спокойно мириться со скудным рационом, изношенной одеждой, невозможностью съездить в отпуск и прочими мелкими неудобствами, воспринимая жизнь такой, какая она есть. Но Юлька очень быстро поняла правоту любимого Светкиного изречения: Твой муженек — птица гордая, пока не пнешь — не полетит”, — и всё активней требовала от Валерки если не найти нормальную работу, то хотя бы устроиться на любую подработку. Сама она, регулярно размещая объявления в газете с идиотским названием “Из рук в руки”, пыталась заняться репетиторством по русскому и литературе, но оказалось, что даже с университетским дипломом это не так просто, количество обнищавших филологов явно превосходило количество платежеспособных родителей, и без опыта и рекомендаций найти клиентов пока не удавалось.
Валерка вяло отбивался, неизменно обещая “чего-нибудь поискать”, но однажды, когда Юлька категорически потребовала продать, наконец, никому не нужную машину, вдруг проявил несвойственную ему и неожиданную для жены инициативу:
— Слушай, а зачем её продавать? Она ещё послужить может. Я тут вот чего подумал: попробую-ка я на ней “побомбить”. А что — машина на ходу, куплю карту, вечером после работы часика на два-три буду выезжать. Надо завтра прокатиться на ней, хоть вспомнить, чему в автошколе учили.
Трудовая деятельность новоиспечённого таксиста закончилась быстро, уже на второй вечер. Пассажир — укушавшийся в хлам дядька лет пятидесяти, которого Валерка подобрал голосующим у дверей ресторана и вёз в далёкое Свиблово, — мирно спал на заднем сиденье. Направляясь в незнакомый район, Валерка часто сверялся с разложенной рядом картой, пытаясь разглядеть в полутьме салона мелкие названия улиц. Подъезжая к очередному перекрёстку, он, не совсем уверенный, в какую сторону нужно поворачивать, вновь отвлёкся на карту и не заметил, как двигавшийся впереди “Мерседес” начал тормозить перед включившим красный светофором.
“Шестисотый мерин” — непременный атрибут “новых русских” и нерядовых бандитов, знак успешности и крутизны, наглядное свидетельство того, что его хозяин уже взял от этой жизни всё, но, если не окажется раньше срока на кладбище, намерен взять ещё больше.
Валерку даже не стали бить, к чему он морально подготовился, ещё вылезая из машины. Очевидно, водитель “мерина” с первого же взгляда на растерянного виновника аварии решил, что здесь не стоит тратить ни эмоциональную, ни физическую энергию. Невысокий, “профессионально” бритый крепыш в неизменной кожаной куртке, трениках и кроссовках “Адидас”, старательно перемалывая челюстями жвачку, мрачно осмотрел прилично вмятый багажник с изогнувшейся дугой крышкой, треснувший бампер и разлетевшиеся мелкими осколками фонари, перевёл на Валерку долгий взгляд чуть прищуренных глаз и выпустил на асфальт длинную струю слюны.
— Ну чего, чмошник, попал ты, — равнодушно констатировал он. — Права давай.
Валера машинально протянул ему права, потом, спохватившись, попытался повернуть разговор в правильное, как ему казалось, русло:
— А... это... ГАИ, наверно, надо?..
Он лихорадочно огляделся в поисках телефонной будки.
— Ты чего, лошара, какое тебе ГАИ? — Казалось, водила “мерина” был на самом деле удивлён таким предложением. — Меня зовут Зубила. Я тебе теперь и ГАИ, И ФСБ, и папка с мамкой, понял? Ты теперь, пока бабки не отдашь, подо мной будешь. Живёшь где?
— А вам... тебе зачем? — чуть осмелел немного пришедший в себя Валерка.
Увидев признаки сопротивления, Зубила лишь криво ухмыльнулся.
— Ты откуда, в натуре, такой лох нарисовался? Я твой адрес, один хрен, через мусоров пробью, а сколько им отдам — тебе же в счётчик включу. Так что лучше не залупайся, залупаться сейчас дорого. И стрёмно.
Проводив тоскливым взглядом отъехавший “Мерседес”, Валерка только сейчас осмотрел разбитый капот собственной машины и, глубоко вздохнув, направился к задней двери, чтобы разбудить до сих пор безмятежно спавшего пассажира.

* * *

Зарплату не дали. Юля поняла это сразу, едва взглянув на лицо вернувшегося вечером мужа.
— Нет, Юль, ты прикинь, Митрофанов, козёл этот, заходит и говорит, типа, институт в любой момент разгонят, денег на счету нет и не предвидится, если не нравится — силой никого не держим. Он, похоже, и на работу приехал только затем, чтобы это сказать. Через десять минут его уже и в институте не было — сел в свою “Волжару” и укатил, гад.
Как обычно, приходя домой в день зарплаты без денег, Валерка, стараясь не глядеть на жену, выражал бурное негодование в адрес начальства, и Юлька, подавив в себе тоскливое разочарование, обычно ему подыгрывала, вяло возмущаясь открытым разворовыванием института жирными котами из руководства. После такой “пятиминутки ненависти” Валерка, побыв в роли невинной жертвы и чувствуя явное облегчение, быстро успокаивался, Юлька же погружалась в мрачные раздумья о том, что бы сообразить на завтрашний ужин и где взять деньги на замену совсем износившихся туфель.
Но сегодня она почему-то совсем не была настроена ему помогать.
— Конечно, ему, Митрофанову, чего? — Валерка метался по тесной кухне, словно лев в клетке, активно жестикулировал, рискуя снести с плиты чайник или задеть висящие над раковиной полки. — Начальник сектора, он из директорского кабинета не вылезает, наверняка в доле. Все они — директор, главный конструктор, начальники секторов, все — одна шайка. Мафия, блин. В Союзе такими ОБХСС занимался, сажали, расстреливали даже, а теперь капитализм. А хорошо было бы всех их...
— Вот, приготовила из того, что есть, — кивком головы Юля указала на стол. — Сахар кончился, чай так попьёшь.
Оставив растерянно замершего посередине кухни Валерку, она медленно прошла в комнату, переступив порог, на секунду замерла, словно о чём-то размышляя, после чего резким движением закрыла за собой дверь, при этом хлопок получился несколько сильней, чем она ожидала. Устало опустившись на диван, она протянула руку к низко висящей книжной полке, вытащила первую попавшуюся книгу — это оказался Стендаль — открыла примерно на середине, поправила подушку под спиной и замерла, механически пробегая глазами по знакомым строчкам.
Валерка появился через пару минут, к ужину он, похоже, так и не притронулся. Тихо открыв дверь, крадучись, словно вор в незнакомой квартире, подошёл к дивану, осторожно примостился рядом с женой и, после секундного колебания, приобнял её за плечи. Не отрываясь от книги, Юля сбросила его руку и чуть отодвинулась в сторону.
— Юль, ну, не переживай ты так. Ну, заплатят же они, в конце концов. Заплатят, никуда не денутся.
— Я не переживаю, — отозвалась она спокойно и равнодушно. — Я просто пытаюсь сообразить, у кого бы ещё занять до получки, — в последних словах прозвучал ехидный сарказм, — чтобы любимый муж, приходя с работы, имел хоть какой-то ужин. Да, ещё у Макса каши заканчиваются, а о новых вещах я уже не говорю.
— Слушай, ну, это... — Валера беспокойно заёрзал, словно мягкий диван внезапно стал очень неудобным, — ну, придумаем чего-нибудь.
— Придумай, — тут же подхватила она, резко отложила книгу в сторону и повернулась к мужу, глядя на него с вызовом и с трудом сдерживая слёзы. — Придумай, Валера. Ты мужчина, а я устала. Понимаешь, устала считать копейки, выкручиваться, занимать, унижаться.
— А знаешь, я, кажется, кое-что придумал, — загадочно проговорил Валерка. — Слушай, а давай у Митрофанова “Волгу” его уведём?
Свести всё к шутке — ещё один приём, к которому он нередко прибегал, чтобы снять напряжённость при обсуждении финансовых проблем семьи.
— Я знаю, где он её ставит на территории, завести смогу, тебе нужно будет только на стрёме постоять. “Волжара” новая совсем, с этим, как его, Зубилой рассчитаемся, глядишь, ещё на жизнь останется.
На этот раз испытанный приём не сработал, Юля уткнулась взглядом в давно закрытую книгу и тихо всхлипнула.
— Юль, блин, но что я могу сделать? Я же не виноват, что нашу тему закрыли...
— У тебя закрыли тему! — В её голосе уже не звучало просительных нот, он стал таким непривычно жёстким, что Валерка, удивлённо глядя на жену, даже забыл убрать с лица улыбку, с которой планировал угон машины начальника. — У Борьки Анисимова, твоего, между прочим, одногруппника, вообще институт разогнали. Два месяца помыкался, всё с лазером своим передовым носился, красным дипломом светил, везде послали, так ничего — на Луже сейчас продавцом вкалывает. Там, небось, зарплаты не задерживают. Да и зарплаты там — не чета твоей.
— Я торговать не пойду, — огрызнулся Валера, упрямо насупившись. — Не для того я пять с половиной лет учился и тему свою дипломную не для того пробивал. Палатки, прилавки, шмотки китайские на столиках валяются, и я такой: “Мужчина, купите маечку, ваш размерчик имеется”. Ты вообще можешь меня представить в такой роли?
Она долго молчала, и Валере уже показалось, что очередная гроза миновала, сейчас можно будет постепенно перевести разговор на более спокойную тему, и, возможно, на ближайшие пару дней, как это обычно и бывает, в семье воцарится мир.
Я сейчас очень хорошо представляю тебя в другой роли, — начала Юлька спокойным, даже, казалось, скучающим тоном. — Я представляю, как придёт Зубила и скажет, что эта квартира уходит в оплату его разбитого “Мерседеса”, а ты начнёшь клянчить у него ещё несколько дней, чтобы собраться. Потом мы переедем к моей матери, и я хорошо представляю, как мы будем там жить вчетвером в двадцатиметровой однушке, а ты, возвращаясь по вечерам, утомлённый непосильным трудом, будешь рассказывать нам с матерью, как все разработки твоего института продали американцам, поэтому работы никакой нет, а значит, нет и зарплаты. Я представляю, как мы будем жить на пенсию матери и моё репетиторство, если, конечно, я найду клиентов, а ты при этом продолжишь делать вид, что тебя, великого учёного, не волнует, откуда на столе появляется жратва. Всё это, Валера, я очень хорошо себе представляю. Конечно, тебе не место за прилавком с китайскими шмотками.
— Нет, Юль, погоди, ну, ты это... ну, не так всё мрачно.
За два года хронического безденежья и за семнадцать “послеаварийных” дней Валерке не приходилось слышать от жены столь беспощадных в своей правдивости слов. Обескураженно почесав затылок, несколько раз промычав невнятные “ну...” и “это...”, он, наконец, оправился от удара и кинулся в контратаку.
— Да ты чего, Юль? Ты всерьёз считаешь, что у нас отнимут квартиру? — он вскочил с дивана, встал перед Юлькой, по-прежнему не отрывавшей взгляда от лежащей на коленях закрытой книги. — Да чтобы ты знала, я уже поговорил с нашим безопасником, а ты в курсе — это же все комитетчики бывшие. Он сказал: с этими бандюками отмороженными всё порешаем. Ты же, говорит, Валерка — наш, а мы своих в беде не бросим. И вообще, институт наш, между прочим, собираются возрождать, уже есть решение там, — он выразительно ткнул пальцем в потолок, — там же не дураки сидят, всё понимают. Наши разработки уникальны. Да, продали америкосам, но, говорят, того, кто продал, скоро посадят, а америкосы без наших спецов всё равно ничего не поймут и до ума не доведут, у нас же целая школа по этой тематике сформирована. Скоро всё наладится, Юль, понимаешь? Всё будет — и зарплата, и работы много, нормально скоро заживём. Просто потерпеть надо немного, понимаешь? Ты, главное, верь — я всё решу.
Он так эмоционально жестикулировал, так восторженно и убедительно говорил, что очень хотелось ему верить, но...
Там действительно сидят не дураки, там очень хорошо понимают свой интерес, поэтому не пройдёт и двух-трёх месяцев, как Валеркин институт окончательно прикроют. Тех, кто продал за бугор многолетние научные разработки, никто не посадит, они сами кого хочешь посадят. Комитетчик-безопасник действительно в состоянии помочь “своему” человеку, только цена такой помощи хоть и будет меньше суммы бандитских претензий, но всё равно останется нереальной для их почти нулевого семейного бюджета. После закрытия института Валерка некоторое время ещё будет обивать пороги подобных научных учреждений, и, возможно, где-то ему даже предложат место за такую же мизерную и, главное, виртуальную зарплату. А если не предложат...
О том, что будет делать её муж, так гордящийся уникальностью своей работы, когда окончательно поймёт, что все его знания, вся фанатичная преданность науке, все захватывающие перспективы новых тем нигде и никому не нужны, Юлька не хотела даже думать. Потому что вариантов оставалось не так много, и любой из них не сулил для их семьи ничего хорошего.
— Что ж, решай, — равнодушно произнесла она и, взглянув на настенные часы, торопливо отложила книгу в сторону и вскочила с дивана. — Блин, с этими твоими Митрофановыми я совсем забыла... Я же Маринке обещала с матерью её посидеть сегодня ночью. У Маринки ночная смена в палатке, подменить некем, а мать плохая совсем, в больницу ложится ни в какую не хочет. Короче, подежурю у неё сегодня.
Распахнув дверцы шкафа и мгновенно оценив его содержимое, она вытащила лёгкий белый сарафан и стала торопливо переодеваться. Валерка, вновь усевшийся на диван, молча наблюдал за её лихорадочными сборами.
— И Маринка больше не нашла, к кому обратиться, кроме матери полугодовалого ребёнка?
— Да я сказала ей, что Макса мать забирает, погоди, не мешай, а то чего-нибудь забуду.
Она вышла в прихожую, стараясь не глядеть на мужа, который теперь стоял на пороге комнаты, сложив руки на груди, села на пуфик и стала надевать туфли. Ремешок никак не хотел пролезать в предназначенное для него ушко; Юлька чувствовала, что суетится, злилась на себя, и от этого её движения становились ещё более бестолковыми и торопливыми.
— А чего же ты даже книжку с собой не возьмёшь? — поинтересовался Валерка. — Маринка твоя разве что “Робинзона Крузо” за всю жизнь прочитала, не думаю, что у неё дома библиотека имеется.
— Ой, и правда. Не подумала об этом.
Юлька протиснулась в комнату мимо посторонившегося Валерки, схватила так и лежавшего на диване Стендаля, с трудом засунула книгу в сумочку, отчего та стала похожа на маленький, раздувшийся баул.
— Так, вроде всё. — Она вновь посмотрела на часы. — Маринке скоро уходить, как раз успеваю. Утром буду. Не скучай тут. Пока-пока.
Уже в дверях она торопливо чмокнула Валерку в щёку, при этом ей показалось, что в самый последний момент он непроизвольно подался назад, словно пытаясь уклониться, и именно в эту секунду она всё-таки встретилась с ним взглядом. Резко развернувшись, Юлька решительно распахнула дверь и ступила за порог.

* * *

— Привет, Юлёк. Так и знала, что одумаешься, наконец.
Критически осмотрев подругу с ног до головы, Светка слегка скривилась.
— Ничего посовременней не могла подобрать?
Юлька вспыхнула, готовясь ответить резкостью, но Светка примирительно хлопнула её по плечу:
— Ладно-ладно, не менжуйся, шмотки — дело наживное, а в нашей работе главное — не одежда, а то, что под ней. Пошли, а то опаздываем.
Прямоугольные корпуса АБВГДейки — построенного к Олимпиаде-80 гостиничного комплекса “Измайлово” — тридцатиэтажными громадами возвышались над подпирающим их зелёным массивом Измайловского парка и своей белоснежной монументальностью сразу притягивали взгляд любого, кто выходил из тяжёлых дверей метро.
— Нам нужен корпус Гамма-Дельта, — деловито произнесла Светка. — Это вон тот.
Перейдя через широкую дорогу, по которой к конечной остановке подъезжали полупустые в этот час автобусы, и начав подниматься по пологой лестнице, девушки увидели перед собой с десяток женщин — в основном, скромно одетых тёток среднего возраста, выстроившихся в почти идеально ровную шеренгу и словно фильтрующих текущий через них поток людей.
— В гостиницу селиться... номера любого уровня, недорого... заселение без наценки... заселение и временная регистрация, — заученно повторяли тётки, почти не глядя на проходящий мимо народ. Одна из них сделала шаг к Юльке со Светкой.
— Девушки, номер не нужен? Могу предложить... — начала она, но вдруг запнулась, бросила оценивающий взгляд на Светку, быстро скользнула глазами по Юльке и, явно потеряв интерес к потенциальным клиенткам, тут же метнулась к пожилому лысому мужичку, с трудом тягающему по лестнице огромный чемодан.
“Она поняла, кто мы такие и зачем идём в гостиницу, — метнулась в голове Юльки паническая мысль. — Поняла с первого же взгляда. Неужели это так заметно? Смотрите, люди: вот идут две проститутки! У них сегодня наклёвываются жирные клиенты, давайте пожелаем им успеха в нелёгком ночном труде!”
Почувствовав, что у неё начинают пылать щёки, Юлька уставилась себе под ноги, боясь поднять глаза, чтобы не встретиться ещё с чьим-нибудь понимающим взглядом. Светку, похоже, абсолютно не волновало мнение о ней окружающих: ни на минуту не замолкая, она продолжала наставлять свою неопытную подругу:
Взяла бабки, отработала и свалила — это, Юлёк, для тех, которые на точках стоят, а мы с тобой — девушки порядочные, — короткий смешок, — нам общение требуется. А общение — это что? Правильно — нормальный ресторан. Тут, кстати, в Бетте есть местечко классное — уютное такое и выпивка не палёная, меня Федя там в прошлый раз выгуливал. Так что вечер обещает быть томным. Пойдём в кабак — выпей там нормально, чтобы расслабиться, тебе, как я погляжу, это не помешает. И я тебя умоляю — будь с ними попроще, не замыкайся, не молчи. Больше улыбайся и болтай, болтай и улыбайся. Ладно, думаю, в кабаке оживёшь немного. А вот мы и пришли.
Вращающиеся стеклянные двери вели в просторный сверкающий холл. Справа от дверей за крохотным столиком едва умещался охранник — огромный детина в строгом чёрном костюме.
— Добрый вечер, — с ленивой вальяжностью произнесла Светка. — Мы гости в 2815. Нас ждут.
Охранник окинул девушек равнодушным взглядом, чуть склонился над лежащим на столике толстым журналом, перевернул пару разлинованных и исписанных страниц, вероятно, отыскивая нужную запись. На его невозмутимом лице не промелькнуло и тени каких-либо эмоций, но Юлька вновь почувствовала предательский жар на щеках. Охранник медленно водил по странице журнала пальцем, а ей казалось, что все девушки за ярко освещённой стойкой ресепшен, гости, расположившиеся на широких кожаных дивана, бармены и посетители бара, конечно, не сводят сейчас понимающе-насмешливых глаз с этих двух застывших у входа девиц.
— 2815, два человека, — наконец произнёс охранник и поставил в журнале короткую отметку. — К лифтам — прямо и направо.
В лифтовом холле толпилась шумная группа англоязычной молодёжи. Двери одного из лифтов разошлись, и молодые иностранцы, отчаянно галдя и толкаясь, стали заполнять кабину.
— Погоди, пусть уедут, — притормозила Светка ускорившуюся было Юльку. — Следующего дождёмся.
В ярко освещённой, с зеркальными стенами кабине Светка уверенно ткнула пальцем в кнопку с цифрами 28, с понимающей улыбкой посмотрела на напряжённое лицо подруги.
— Не робей, девочка, — весело подбодрила она Юльку. — Напомни потом, расскажу, как у меня первый съём прошёл. История вышла — обхохочешься.
Юлька её не слушала, она заворожённо смотрела на загорающиеся друг за другом маленькие квадратики с номерами этажей, и, как всегда в моменты волнения, крутила на пальце обручальное кольцо. Кольцо!
— Блин, чуть не забыла, — нервно выдохнула она, сорвала с пальца кольцо и раскрыла сумочку, выбирая, в какой бы кармашек его запихнуть, чтобы не потерялось.
— Дура, ты чего? Надень. Надень, говорю, — тут же вмешалась Светка. — Ты ничего не понимаешь, замужние — это же самый цимус, некоторые клиенты за это даже доплачивают.
Номер 2815 находился в самом конце длинного коридора, пол которого покрывал мягкий, глушащий шаги ковёр. Фёдор оказался невысоким жизнерадостным толстячком с рано обозначившейся лысиной и прищуренными, смеющимися глазами. С восторженным возгласом: “Светик, душа моя!” — он прямо на пороге крепко обнял Светку и, чуть приподнявшись на носках, смачно чмокнул её в губы. Оценивающе, с ног до головы оглядев Юльку, он весело подмигнул Светке, не особо скрываясь, показал ей большой палец и, повернув голову, прокричал в глубину номера:
— Аркаша, ты посмотри, какие девчонки нас посетили!
Посторонившись, Фёдор пропустил девушек в номер, при этом довольно
грубо, что никак не вязалось с его добродушным поведением, ухватил за задницу проходившую мимо Светку.
Аркаша оказался почти полной противоположностью своему приятелю — высокий крепкий мужик лет сорока с окладистой седеющей бородой, он не очень убедительно изобразил приветливую улыбку, бросил короткое: “Привет. Я — Аркадий!” — и точно так же, как Федя несколько секунд назад, окинул девушек взглядом покупателя, выбирающего товар, и Юлька, всегда любившая самые откровенные купальники и тихо млевшая от удовольствия, когда мужчины на пляже не могли оторвать глаз от её фигуры, сейчас почувствовала лёгкий неприятный озноб. Стоявший перед ней мужик явно остался доволен увиденным, но её это впервые не обрадовало.
— Ну что, мальчики-девочки, время ещё детское, полагаю, было бы неплохо вспрыснуть, так сказать, встречу и знакомство. — Федя вкатился в комнату, как колобок, потирая пухлые ладошки и не спуская со Светки плотоядного взгляда. — Вечер предстоит долгий, для создания романтического настроя предлагаю отужинать, так сказать, при свечах.
— Да уж, неплохо бы, — капризно протянула Светка. — От бокала хорошего вина не отказалась бы.
— Минуточку, — торжественно, словно готовясь сделать важное сообщение, провозгласил Фёдор, укатился в коридор, порылся в карманах висящего на вешалке пиджака и вернулся, держа в каждой руке по белому почтовому конверту.
— Как учит мой незабвенный друг Аркадий, все деловые вопросы нужно решать до начала, так сказать, неофициальной части мероприятия. Прошу вас, мадемуазель. — Он галантно поклонился Юльке, подавая конверт, и тут же поправился, увидев на пальце протянутой руки кольцо: — О, прошу прощения, мадам.
Юлька, ни на кого не глядя, взяла конверт, раскрыла опухшую от Стендаля сумочку — проклятый француз тут же вылез на всеобщее обозрение, — суетливыми движениями сложила конверт пополам и запихнула прямо между страниц.
— Ну, и вас прошу, дамочка.
Федя развязной походкой подошёл к Светке и, игнорируя уже протянутую руку, вдруг стал пихать конверт за глубокий вырез платья.
— Мужчина, что вы себе позволяете?! — С деланым возмущением она отбросила его руку, выхватила конверт и деловито запихнула в сумочку. — Хам!
Федя, казалось, был очень доволен её реакцией, вновь потёр ладошки и, похабно хихикая, подмигнул Юльке.
Аркадий, не обращая никакого внимания на кривляния друга, — видно, давно привык, — сидел на диване, откинувшись на спинку, и Юльке казалось, что всё это время он смотрел только на неё. С его лица не сходило выражение расслабленности и добродушия, но во взгляде сквозило что-то смутно знакомое, что Юлька не смогла бы объяснить словами, и это что-то заставляло её нервно теребить ремешок сумочки, натянуто улыбаться, пряча глаза, в общем, ощущать ещё больший мандраж, чем на подходе к гостинице. Она вдруг представила себе, как выглядит в глазах этих двух мужиков: проститутка пришла к клиенту, мало того, что с напяленным на пальце обручальным кольцом, так ещё и с толстенной книгой, — интересно, когда она собралась её читать?
— Светик, а чего это твоя милая подружка такая грустная? — с невинным видом поинтересовался Федя. — Может, ты ей что-то нехорошего про нас наговорила?
— Чего-чего, охренела от твоей активности, — добродушно проворчала Светка. — Не успели войти, сразу руки распускать, кобель такой. Что приличная девушка должна подумать? А вообще, по-моему, пора накатить, обещали ужин при свечах — ведите.
Свечей в ресторане не имелось, зато имелась живая музыка — молодой парень восточной внешности за электронными клавишами негромко напевал попсовые шлягеры, — но за столом их почти не было слышно, — здесь солировали Федя и активно подыгрывающая ему Светка. Федя, то и дело требуя от Аркадия подтверждения своих слов, рассказывал какие-то фантастические истории, в которых он неизменно демонстрировал свою находчивость, знание людей и способность “сходу просечь фишку”. Удивительная особенность всех этих рассказов, как быстро подметила Юлька, заключалась в том, что по каждому из них в отдельности и по всем, вместе взятым, было совершенно невозможно определить, чем же всё-таки занимается в этой жизни ушлый мужик Фёдор. Светка оказалась благодарной слушательницей, заливисто хохотала над смешными моментами, трагично охала в моменты напряжённые и восхищённо таращила глаза, слушая благополучную развязку.
Аркадий говорил мало, Федины истории выслушивал с доброжелательным терпением, как человек, знающий наперед всё, что скажет оратор, но не мешающий ему получать удовольствие от реакции слушателей. Вообще он производил довольно благоприятное впечатление — солидный бородатый дядька, уже начавший седеть, но видно, что сохраняющий хорошую форму; неторопливый в словах и движениях, явно знающий себе цену и презирающий бессмысленную суету. Его вполне можно было бы принять за добившегося серьёзных результатов учёного из Валеркиного института в лучшие времена этого учреждения, если бы не глаза... Юлька никак не могла понять, что же такое неуловимо знакомое и пугающее прячется в его взгляде. Она как будто пыталась вспомнить недавно приснившийся и мгновенно забытый ночной кошмар.
— А вообще, мы с Аркашей ещё и не такие проблемы разруливали. Скажи, Аркаша, — обратился к другу уже порядком захмелевший Федя.
— А то, — привычно подтвердил Аркадий, едва заметно улыбнувшись.
Увидев эту даже не улыбку, а её неуловимый след, Юлька наконец поняла, кого ей напоминает Аркадий. Зубилу. Бандита, так напугавшего её дней десять назад, когда она, находясь дома с Максом и услышав звонок в дверь, почему-то не спросила, кто, и даже не посмотрела в глазок, а сразу доверчиво распахнула дверь, в которую тут же по-хозяйски, как к себе домой, ввалился будто сошедший с телеэкрана типичный персонаж бандитского сериала. Гость деловито обошёл обе комнаты, коротко осмотрел кухню, заглянул в санузел и только потом обратил, наконец, внимание на Юльку, таскающуюся за ним и механически повторяющую дрожащим голосом: “А вы кто? А в чём дело?”
— Ништяк, — удовлетворённо произнёс он, вернувшись к входной двери, и посмотрев на Юльку, нравоучительно, словно разговаривая с ребёнком, проговорил: — Скажешь своему лошаре, что приходил Зубила, он знает, кто я. Ещё скажешь, что хата у вас — ништяк, так что, если бабки в срок не вернёт, давать отсрочку и включать счётчик ему никто не станет, лучше сразу собирайте барахло и сваливайте с хаты по-тихому. Усекла, куколка?
— Куда сваливать? Это наша квартира.
— Ой, какая непонятливая, — развеселился Зубила. — Я бы тебе ща растолковал всё доходчиво вон на том диванчике, да только это беспредел будет, а я беспределом не занимаюсь, у нас всё по понятиям, усекла?
Он вдруг протянул руку и слегка похлопал её по щеке, причём Юлька была так ошарашена услышанным, что даже не попыталась увернуться.
— А по понятиям так: не хочешь отдавать долг баблом — отдашь тем, что есть.
Аркадий, на первый взгляд являясь полной противоположностью отмороженному бандюку, в неуловимый момент показался Юльке цивилизованной, приукрашенной и окультуренной версией Зубилы.
— Аркадий, а вы вообще чем занимаетесь? — прервала Юлька своё явно затянувшееся молчание. — У вас бизнес какой-то?
— Бизнес? — задумчиво переспросил Аркадий и ответил, слегка улыбнувшись: — Да, пожалуй, бизнес.
— Бизнес, бизнес, да ещё какой, — тут же затарахтел Федя. — Это, можно сказать, самый благородный на свете бизнес. Аркаша, Юленька, людям помогает, вот так. Хорошие люди приходят к нему со своими проблемами — а к кому им ещё идти? Вот Аркаша им и помогает, а чего хорошему человеку не помочь? О, у меня тост! Давайте, так сказать, поднимем бокалы за Аркашин бизнес, чтобы, так сказать, не иссякал поток хороших людей.
— И мне коньяку налейте, пожалуйста, — вдруг попросила Юлька.
С самого начала мужики взяли себе бутылку коньяка, девушки же развлекались тем, что заказывали различные коктейли с хитроумными и смешными названиями, Светка даже заявила, что, пока не перепробует всю карту, отсюда не уйдёт, а потом “можете нести меня в номер и делать со мной, что хотите”. После трёх порций разноцветного пойла голова у Юльки слегка кружилась, но обещанное подругой расслабление так и не наступило.
Аркадий вновь понимающе улыбнулся — Юлька отметила, что эти чуть заметные улыбки, выражающие самые разные эмоции, с успехом заменяют ему многие слова, отчего он, в противоположность своему другу, и выглядел таким молчаливым и замкнутым — взял чистый фужер и щедро плеснул туда коньяка почти до половины. Все чокнулись, и Юлька, не раздумывая, осушила свой фужер тремя большими глотками. Торопливо схватила дольку лимона, прожевала, почти не чувствуя вкуса, стремясь погасить огонь в горле и вернуть перехваченное дыхание, и слепо ткнула вилкой в остатки остывшего гарнира на своей тарелке.
— Во даёт чувиха, — восхищённо произнесла Светка.
— Наш человек, — удовлетворённо буркнул Федя.
Сейчас Юльке хотелось только одного: чтобы всё, что должно сегодня произойти, поскорее произошло. Стал ли причиной алкоголь или начало сбываться Светкино предсказание о том, что всё не так страшно и после первого раза начинаешь относиться к этому совсем по-другому, но Валеркин взгляд, которым он провожал жену приглядеть за Маринкиной матерью, больше её не преследовал, а перспектива лечь в постель с мужчиной, которого она впервые увидела пару часов назад, со вторым после Валерки мужчиной в своей жизни, уже не казалась такой пугающей.
По настоянию прилично окосевшей Светки, громко заявившей о желании продолжить праздник, с собой прихватили бутылку шампанского. Войдя в номер, Светка намеревалась не прерывать начавшуюся в ресторане пьяную гульбу, сбросив туфли, запрыгнула на диван, подняла в вытянутой руке бутылку и торжественно провозгласила:
— Шампанское пьют только дамы! Эй, где тут в вас бокалы, желаю выпить с лучшей подругой.
Однако поведение мужчин, особенно весельчака Фёдора, вдруг резко изменилось. Глядя снизу вверх на возвышавшуюся над ним Светку, Федя, со своей обычной простодушной ехидцей скомандовал:
— Слышь, дама, ну-ка в душ бегом. Одна нога тут, так сказать... Короче, чтобы через пять минут была готова.
Из просторной гостиной две двери вели в расположенные по бокам спальни. Аркадий, скинув на ходу пиджак и расстёгивая рубашку, направился к одной из них, на пороге остановился, посмотрел на присевшую в кресло Юльку, коротко бросил:
— Давай сразу после неё.
Светка слезла с дивана, с притворной горечью пробормотала: “Эх, мужики... никакой романтики!” — и поплелась к двери ванной. Федя скрылся в своей комнате, и Юлька осталась в гостиной одна. Из душа доносился звук льющейся воды, Федя за полуприкрытой дверью что-то фальшиво напевал, Юлька сидела в глубоком кожаном кресле, держа на коленях сумочку, и молча ждала. Впервые за весь вечер её не терзали никакие мысли и не ощущались ни сомнения, ни преждевременное раскаяние, ни робость, — она просто знала, что нужно дождаться возвращения Светки, а потом пойти в душ. Что может быть страшного в такой домашней, приятной и обыденной процедуре принятия душа?
— А ты чего тут?
Федя застыл на пороге своей комнаты. Покрытый седыми волосами живот нависал над резинкой широкий семейных трусов, почти до колен прикрывавших кривоватые, обутые в домашние шлёпанцы ноги.
— Тебе туда, — он указал пальцем на дверь спальни Аркадия и с ухмылкой добавил: — Пока туда, а там, глядишь, и поменяемся. У нас с Аркашей, знаешь ли, всё общее.
— Да-да, я сейчас... — Юлька сама поразилась своему суетливо-угодническому тону, — только в ванную вот...
Она выскочила в коридор, чтобы поскорее скрыться от этого насмешливо-оценивающего взгляда, рванула дверь ванной. Светка стояла голая напротив зеркала, придирчиво вглядываясь в своё отражение и аккуратно подводила брови. Она вытащила все заколки, с помощью которых сооружала на голове замысловатую причёску, и её русые, чуть выцветшие от частого перекрашивания волосы свободно раскинулись по плечам.
— Заходи, давай, — глядя на Юльку в зеркало, деловито пригласила она. — Быстренько ополоснись, потом халатик накинь, вон, на вешалке висит. Какие, однако, эротичные халатики тут в номерах.
Самое удивительное, что в голосе Светки не осталось и следа той пьяной бесшабашности, которой она козыряла ещё несколько минут назад, сейчас она выглядела абсолютно трезвой и деловито сосредоточенной.
— Ладно, надо идти, — сказала она с тяжёлым вздохом, сдёргивая с вешалки и накидывая на голое тело один из двух висящих там халатов. — Эх, блин, Юлька, если б ты знала, Федя этот... Но — клиентов не выбирают, это ты тоже уясни на будущее, нам капризничать не приходится. Давай, не задерживайся тут.
Она торопливо запихнула в сумочку косметическую мелочь и собралась выходить, но Юлька по-прежнему стояла у двери, загораживая дорогу.
— Ты чего?.. — спросила Светка, застёгивая молнию сумочки, потом подняла глаза и встретилась с подругой взглядом. — Э-э, Юлёк, я смотрю, коньяк тебе на пользу не пошёл — никакого расслабона. Короче, Юлька, мне сейчас некогда с тобой возиться, возьми себя в руки, чего, девочка что ли? Замужняя баба, ничего нового не испытаешь, уверяю тебя. Заднюю врубать по-любому поздно, приехала работать — работай.
Мягко отодвинув Юльку в сторону и уже взявшись за ручку двери, она вдруг спохватилась:
— Блин, чуть не забыла спросить. Ты презики-то взяла? Ага, вижу, что не взяла. Чего бы ты вообще без меня делала? На вот, держи, — она протянула Юльке пёструю коробочку. — Опять же, на будущее тебе: о презиках должна заботиться девушка, половина мужиков вообще на это забивает. Бери, ну.
Несколько томительных секунд Юлька смотрела на протянутую ей пачку, потом подняла глаза на подругу.
— Не могу я, — тихо, но решительно произнесла она. — Прости, Свет.
Юлька резко развернулась и выскочила в тесную прихожую. Ключ
в замке — повезло. Уже захлопывая за собой дверь, она услышала Федино: “Э, ты куда?” — донесшееся из гостиной.
И вот она бежит по длинному, очень длинному коридору, тяжёлая сумка болтается, мешает бежать и бьёт по рёбрам при каждом шаге. Хорошо, что на полу мягкий ковёр, почти заглушающий стук каблуков. Лифтовый холл. Над каждым лифтом горит окошечко с цифрой “один”, ждать — немыслимо. Она бросается к двери на лестницу. Боясь оступиться, Юлька бежит вниз, скользя ладонью по периллам. Двадцать седьмой, двадцать шестой, двадцать пятый... Здесь нет ковра, и цокот её туфель разносится, наверно, на десяток этажей вниз. На каждом этаже за стеклом она мельком видит одинаковые холлы, от которых тянутся одинаковые, тускло освещённые коридоры с одинаковыми дверьми номеров. Меняются только номера этажей на белых табличках, и дыхание становится всё более частым, в нём уже пробиваются судорожные хрипы. Третий, второй... Наконец-то! Юлька резко сбавила ход, нужно хоть чуть-чуть отдышаться, чтобы не привлекать дополнительного внимания своим заполошным видом.
В огромном вестибюле на первый взгляд ни души, огни в баре потушены, охранника за столиком нет, его игривый голос звучит от стойки ресепшен, в ответ раздаются кокетливые хихиканья девушек-администраторов. “Спокойно, ты никуда не торопишься, ты просто идёшь... да мало ли, куда ты можешь идти в два часа ночи, это никого не должно касаться. Блин, ну на кой я напялила эти туфли? Мало того, что натирают, так и грохот от каблуков, как от товарняка”.
Вот и широкие вращающиеся двери.
— Эй, девушка, одну минуточку, — донеслось со стороны ресепшена.
“Вряд ли он станет покидать свой пост, чтобы ловить на улице идущую
от клиента проститутку. Хотя, чёрт его знает, что он заподозрит”.
— Извините, мне некогда.
“По-моему, прозвучало достаточно высокомерно — то, что надо. Типа, знай своё место. И вообще, я девушка приличная, в гостиницах не знакомлюсь, с администраторшами вон развлекайся”. Юлька ощутила прилив какого-то весёлого азарта, она вдруг поверила, что стоит только покинуть это огромное неуютное здание, оказаться на свежем воздухе, и все сегодняшние нелепые события превратятся в маленькое глупое приключение, которое легко забываешь уже через пару дней. Она испытывала радость от того, что всё позади, что больше не надо натужно улыбаться, изображать фальшивый восторг от лживых рассказов самоуверенных самцов, не надо показывать товар лицом и быть хорошей девочкой.
Однако об опасности потенциальной погони она не забывала, поэтому, выскочив из дверей гостиницы, предпочла перейти на бег, насколько это позволяли неудобные каблуки неразношенных туфель. Массивное, светло-серое здание — станция метро “Измайловский парк”. Небольшая, абсолютно пустынная площадь с конечными остановками автобусов. Дальше, дальше — к зелёной стене парка, куда вела широкая заасфальтированная аллея, уже уставленная по бокам новомодными торговыми ларьками, надёжно защищёнными от ночных взломщиков толстыми железными ставнями.
Оказавшись на аллее, она перешла на шаг, чувство опасности заметно притупилось, к тому же очень хотелось, наконец, отдышаться. Юлька обернулась, бросила опасливый взгляд на массив гостиничных корпусов, где тускло светилось лишь несколько окон, и решительно направилась к ближайшей скамейке. Скинула осточертевшие туфли, с наслаждением опустила босые ступни на ещё не отдавший дневной жар асфальт.
“Блин, со Светкой нехорошо получилось, — пришла вдруг запоздалая мысль. — Она меня привела, чего теперь ей скажут? А, ладно. Уж кто-кто, а Светка-то не пропадёт, сама говорила, что ей не впервой за двоих отрабатывать. В любом случае, конверт этот ей отдам завтра же. Вернее, уже сегодня”.
Подул лёгкий ветерок — не холодный, но показавшийся довольно свежим после недавнего забега. Юлька поёжилась и впервые задумалась о том, как она, собственно, собирается добираться до дома. Общественный транспорт давно не ходит, правда, у каждого корпуса гостиницы дежурят по несколько бомбил-барыг, терпеливо ожидающих ночных клиентов, чтобы домчать их быстрее ветра по нужному адресу по космическим ценам, но, во-первых, денег на бомбил, тем более гостиничных барыг, у неё не бывает уже очень давно (не предлагать же водиле разменять вытащенные из конверта стодолларовые купюры), а во-вторых, сама мысль возвращаться к гостинице вызывала безотчётный ужас.
— Да-а, не далеко убежала. Стоило ли напрягаться, вон, до сих пор отдышаться не можешь.
Аркадий постоял перед скамейкой, насмешливо глядя сверху вниз на сжавшуюся от растерянности Юльку, потом сел рядом, небрежно забросив ногу на ногу.
— Ну что, пришла в себя, отдохнула? Тогда давай-ка, надевай туфли, да пошли.
— Послушайте... — Юлька суетливо полезла в сумочку. — Я, конечно, виновата, вы извините меня, я понимаю — нельзя так, но просто я... просто... вот, возьмите. — Она протянула ему сложенный вдвое конверт. — Возьмите, я его даже не открывала. И ещё раз: извините, пожалуйста.
— Да оставь себе, — сказал он скучающим голосом, даже не взглянув на конверт. — В качестве моральной компенсации.
— Компенсации? — растерялась Юлька. — Мне? За что?
— Как за что? Тебе теперь предстоит работа явно не на триста баксов. Я не хочу устраивать тебе то, что на вашем языке называется “субботник”, поэтому деньги оставь себе — хоть что-то заработаешь.
— Субботник? — Юлька изо всех сих сдерживала подступающую панику. — Что это?
Аркадий помолчал, потом тяжело вздохнул, тихо и укоризненно произнёс: “Эх, Светка”, — и заговорил нравоучительным тоном, словно втолковывая нерадивому ученику прописные истины:
— Ты приехала, взяла деньги и свалила, так?
— Послушайте...
— Нет, теперь ты слушай, — жёстко перебил Аркадий, но эта жесткость тут же пропала, и он продолжал спокойным, даже нудным тоном: — По всему получается — ты меня кинула. Меня. Кинула. На глазах моего делового партнёра, на глазах другой девки. Я должен тебя наказать — это факт, по-другому нельзя. Изобретать наказание не нужно, для таких, как ты, оно известно. Сейчас мы с тобой поедем в одну квартирку, там у меня мальчики знакомые тусуются, не знаю, сколько их сейчас там, может, четверо, но точно не больше пяти. Они с тобой поупражняются до утра — так ты ответишь за своё “динамо”.
С минуту они сидели молча, Аркадий в расслабленной позе праздного отдыхающего — нога на ногу, рука вытянута на спинке скамейки, и Юлька — слегка сгорбившись и до боли в пальцах сжимая лежащую на коленях сумочку.
— Я же возвращаю вам деньги.
Она произнесла это тихо, почти шёпотом, чтобы не выдать голосом подступающих слёз.
— Это ничего не значит, — тут же откликнулся он. — Ты отдаёшь, потому что я тебя догнал. Попытка кидалова мало чем отличается от самого кидалова. Наказание — то же самое. Только ты не подумай, что мне будет очень приятно тебя туда везти. Просто моя работа не оставляет мне другого выбора, я должен поступать в соответствии со своим положением. Это как этикет, понимаешь? Если облажаюсь, если кто-то скажет про меня: “Ему шлюха динамо включила, а он её отпустил”, — я могу легко потерять всё, чего добивался последние годы. В моём деле так лохануться нельзя. В общем, девочка, не повезло тебе сегодня, не от того ты ноги сделать решила. Ну чего, пойдём, что ли, пока таксисты не разъехались?
В последней фразе Юльке действительно послышалось сожаление, возможно, ещё дающее ей хоть какую-то призрачную надежду. Она вдруг вышла из молчаливого ступора, в который её погрузила перспектива ночного “субботника”, и заговорила, почти не задумываясь о словах, захлёбываясь и сбиваясь, просто выговаривая всё, что накопилось в душе за долгие месяцы нудной борьбы за выживание:
— Послушайте, у меня сегодня первый раз это... в смысле, я никогда ещё... Светка позвала... Денег нет совсем, сына одеть не во что, у меня сыну полгода, мы себе и так во всем отказываем, а тут ещё муж в аварию попал, бандиту какому-то “шестисотый” помял сильно... я уже три года... не покупала себе ничего... а теперь, говорят, с квартиры съезжайте, квартиру заберут из-за этой аварии...
Только не разреветься, только бы не разреветься! Юлька почему-то решила, что плачущую её точно никто не пожалеет, и она продолжала свою быструю, становившуюся всё более бессвязной речь, словно отгораживаясь потоком слов от подступающих слёз.
— Думаете, легко это?.. Я говорила Валерке, сколько раз говорила... ничего... каждый день — одно и то же... Думаете, я просто так? Думаете, за Светкой побежала?.. Да я вообще — филолог, понятно вам? Я, чтоб вы знали, МЕУ окончила! — Этот аргумент показался ей сейчас даже более убедительным, чем наличие ребёнка. В самом деле, разве можно отправить на “субботник” филолога с университетским дипломом? — Я не знала, что всё будет так... так...
Она запнулась, не зная, с чем сравнить своё сегодняшнее приключение, окончательно сбилась с мысли и погрузилась в подавленное молчание. Запал кончился так же быстро, как и появился, Юлька сидела, сгорбившись и глядя на асфальт у своих ног. Она сказала всё, что могла, и оставалось только молча ждать решения своей судьбы.
— Вечером на Тверской улице бывала? Или по Ленинградке из Москвы выезжала? — безучастно поинтересовался Аркадий. — Там девочки стоят шеренгами, возьми любую, и её судьба окажется ничуть не краше твоей, а у большинства — намного печальней, потому что ни мужа, ни московской квартиры, ни машины у них никогда не было и не будет. И у каждой из них когда-то был первый выход. Только не каждая при этом делала ноги с деньгами клиента.
Юлька могла бы возразить, что скоро и у неё не будет квартиры, да и с мужем после сегодняшнего как-то не всё ясно, но она молчала, она просто ждала, когда он повторит своё небрежное: “Ну чего, пойдём, что ли?” И тогда она побежит. Побежит в сторону метро, громко крича, в слабой надежде, что хоть кто-нибудь услышит её крик — загулявшая компания, поздний прохожий, водитель отправляющегося в парк автобуса, — и, может быть, этот спокойный, обходительный и страшный человек не станет тащить её к стоянке такси на глазах заинтересованных свидетелей.
— И чем же, интересно, занимается муж, если жена ночами по гостиницам шляется? — спросил Аркадий, нарушив затянувшееся молчание.
— Звёздами, — буркнула Юлька.
— Не понял, — искренне удивился он. — Звёздами? Эстрадными, что ли? А ты тогда чего тут?
— Какими ещё эстрадными?
Сначала Юлька удивилась не меньше своего собеседника, а когда поняла вопрос, ей даже стало на секунду весело, — этому неглупому, “решающему проблемы” мужику, очевидно, было трудно представить, как можно заниматься какими-то ещё звёздами, кроме эстрадных.
— Этими, — слегка улыбнувшись, ткнула она пальцем вверх, в сторону чистого, но почти беззвёздного из-за городской засветки неба. — Астрофизик он.
— А-а, — понимающе протянул Аркадий. — Тогда понятно. Дело по нашим временам, конечно, полезное.
Он опять замолчал, о чём-то размышляя, и Юлька почти физически ощущала, как испаряется мимолётная, вызванная звёздной темой разрядка в разговоре.
— И чего же это у тебя такое пухлое в сумке? Клиенту на ночь почитать собиралась?
— Стендаль.
Аркадий презрительно фыркнул.
— Я чего-то подобного и ожидал. Про Жульена, небось. Ох, и любите же вы, девки, такое чтиво.
— Скажите, пожалуйста, какие познания, — Юлька не удержалась от сарказма, хоть и понимала всю его неуместность. — И что вы, собственно, имеете против Стендаля?
— Да ничего не имею, — легко ответил он. — Про Жульена этого — вообще история правильная, пацанам бы молодым почитать, как надо из говна подниматься, себе дорогу пробивать, и баб сторониться, поскольку всё, чего добьёшься, они обнулят за раз. Да только не будут пацаны это читать — слёзы, сопли, монологи, мексиканщина одна, короче. Фёдор Михайлович вон тоже слезливыми монологами увлекался, но ему можно, он — Фёдор Михайлович.
Ощущение сюрреализма происходящего даже потеснило в душе страх перед обещанным наказанием. Несостоявшаяся проститутка в два часа ночи сидит на парковой скамейке со своим несостоявшимся клиентом, который собрался отдать её на растерзание пяти мужикам, но сначала решил провести сравнительный анализ творчества Достоевского и Стендаля.
— Диплом-то по какой теме писала? — спросил Аркадий, и Юлька, обрадованная этим вопросом, подумала, что, возможно, ей сегодня ещё удастся выкрутиться.
— По Блоку, — охотно ответила она. — С его творчеством вы тоже знакомы?
— Ну-у, да, — протянул он без особого энтузиазма. — Как там?.. “Вы предназначены не мне. Зачем я видел вас во сне? Бывает сон — всю ночь один...” и так далее. Нет, если уж говорить о тех временах, лучше Серёжи никто не умел: “Дождик мокрыми мётлами / чистит ивняковый помёт по лугам. / Плюйся, ветер, охапками листьев, / я такой же, как ты, хулиган”. А вообще-то, я со стихами не очень... Надумано это всё, да и в жизни что-то поэзии маловато — одна проза голимая.
Боясь прервать спасительный разговор, Юлька выдала первое, что пришло в голову:
— Ну, хорошо, а как вы относитесь, например, к современной российской прозе?
— К чему-у?
Похоже, он удивился не меньше, чем когда решил, что Юлькин муж работает с эстрадными звёздами.
— Ну, к современным писателям.
— Где ж ты их нашла, писателей современных?
— Как же? Вот взять, к примеру...

* * *

Парковые дорожки были погружены в предрассветную серость, когда верхние этажи гостиничного комплекса окрасились ярко-розовым сиянием, первыми встречая лучи ещё невидимого солнца. Многоголосые птичьи трели радостно приветствовали наступающее утро; по Измайловскому шоссе проехали выстроившиеся в ряд поливальные машины; к ещё пустой конечной остановке автобусов у метро сонно потянулись первые пассажиры. Новый день обещал быть жарким, но пока в воздухе ещё чувствовалась ночная прохлада и временами налетали порывы довольно свежего ветерка.
Юлька не ощущала холода и не слышала пения птиц, она вообще не замечала всей этой утренней благодати вокруг. Юлька говорила. Если бы на аллее парка сейчас появился случайный свидетель — собачник, выгуливающий питомца, или любитель ранних пробежек, — он бы сильно удивился представшей перед ним картине: молодая девица в вызывающе коротком, полупрозрачном сарафане, эмоционально жестикулируя, ходила взад-вперёд перед парковой скамейкой, на которой вольготно расселся прилично одетый бородатый мужчина, слушающий девицу со снисходительной полуулыбкой и лишь временами вставляя негромкие реплики.
— Нет, мне это нравится! — кипятилась Юлька и взмахивала руками, будто приглашая разделить её негодование мягко шелестящие на ветру кроны деревьев. — Теперь и Лев Николаевич ему не угодил! Да поймите вы, “решающий проблемы”, роман “Воскресение” — вершина творчества великого писателя, жемчужина русской литературы. Преображение Нехлюдова, путь, пройденный им, фактическое перерождение человеческой души — это, может быть, лучшее, что создала мировая культура.
— И ты в него поверила? — поинтересовался Аркадий, у которого, в отличие от Юльки, спор не вызывал особых эмоций, лишь какое-то добродушное любопытство.
— В кого? — спросила сбитая с мысли и поэтому слегка растерявшаяся Юлька.
— В перерождение Нехлюдова.
— А вы, значит, не поверили? Ну, знаете, тогда я вообще не понимаю, зачем было читать столько книг, да ещё разыгрывать из себя знатока литературы, если даже...
Единственное, что там правда, — это суд, — вдруг жёстко перебил он. — Сейчас внешне всё по-другому, а по сути — то же самое. Остальное — враньё, вместе с этим перерождением и воскресением. Не было такого никогда и никогда не будет. И главное — зачем он Церковь обгадил? Хорошо так обгадил, талантливо, большой писатель — не спорю. Только что он сам-то предложил взамен? Кого-то зарезали — вы все виноваты, вырастили убийцу в своём обществе. Бред. Я, девочка, на себя чужих грехов не возьму, у меня самого их — никакой патриарх не отмолит.
— А, так вы, значит, за Церковь обиделись? Ну, надо же, какая ранимость! Может, вы ещё и на службу ходите?
Юлька понимала, что её несёт, что надо сейчас же остановиться, но нервное напряжение этой безумной ночи, казалось, сняло все предохранители, и слова вылетали быстрее, чем она могла обдумать их последствия.
— А когда проституток вызываете, наверно, на следующий день к батюшке идёте, чтобы епитимью наложил?
Она осеклась и, наконец, замолчала. Она вернулась на эту парковую аллею, как возвращаются к безрадостной реальности после пробуждения от приятного сна. Все события последних часов — её идиотское, вызванное сиюминутной обидой, согласие на Светкино предложение, растерянный, понимающий взгляд Валерки, ресторан и гостиничный номер, её спонтанный побег, жуткая перспектива “субботника” — вдруг навалились на неё страшной тяжестью.
Юлька сразу почувствовала утреннюю прохладу, поняла, что замерзла, хочет спать и очень, очень устала. “Он просто с тобой играл, забавлялся, как забавляется кошка с пойманной мышью перед тем, как показать, кто тут настоящий хищник. Ты распиналась про поэтов и писателей, а он смотрел на тебя, ухмыляясь, даже поспорил чуток, чтобы раззадорить и усыпить бдительность, и представлял, как обрадуются пятеро его “знакомых мальчиков” такому нежданному подарку: “Смотрите, пацаны, кого я вам привёл. Хотела с бабками слинять. Всё при ней, а главное — книжек всяких прочитала уйму, так что вы тут с ней побеседуйте про книжки”. А теперь всё кончилось, она сама своей последней фразой как бы напомнила ему, что завязка этой пьесы явно затянулась, зрители устали и ждут кульминации.
Юлька не знала, сколько продлилось это тягостное молчание, она стояла, боясь поднять глаза, и понимала, что у неё уже нет сил, чтобы бежать и кричать, как она собиралась ещё недавно, хотя сейчас для этого был куда более подходящий момент — у метро появились люди.
Аркадий встал со скамейки, с наслаждением потянулся, разминая затёкшее от долгого сидения тело, сделал пару шагов, подошёл к Юльке почти вплотную, несколько секунд изучающе смотрел на неё сверху вниз, слегка покачиваясь на носках.
— Пойду-ка я спать, — произнёс он, подавив зевок. — И ты двигай, давай, метро через десять минут откроется. И не ищи больше приключений на свою... сама-знаешь-чего. Не твоё это.
Засунув руки в карманы, он неторопливо побрёл в сторону гостиницы. Сделав несколько шагов, замер и обернулся.
— Да, чуть не забыл. Чего там с аварией?
— А чего с аварией? — не поняла Юлька.
— Ну, машина какая, номер ваш помнишь? Где, когда?
— Номера не помню, — медленно проговорила Юлька. — Жёлтая “копейка” у нас. Где — не знаю, я не спрашивала. А число — пятое, вечер. Да, точно, в ночь на шестое. А вам зачем это?
Ничего не ответив, он развернулся и продолжил свой неторопливый путь к гостиничным корпусам.

* * *

— Алло, Валера? Алло, это я, Зубила. Ну, Зубила с “шестисотого”. Узнал?
Валерка действительно не сразу узнал звонившего, и не потому, что голос на том конце провода сильно изменился, просто сейчас в этом голосе звучали какие-то совершенно несвойственные ему интонации. Сейчас в нём явно слышалась заискивающая растерянность, что, в сочетании с обращением по имени вместо привычного “лошара” и “чмошник” в первые мгновения даже вызвало у Валерки какой-то безотчётный страх.
Он не стал ничего отвечать, предпочтя выжидательное молчание.
— Слышь, Валер, тогда, в натуре, косяк вышел. Слышь, я это... рамсы попутал маленько. Ты, в натуре, не обозвался, не сказал, кто за тебя подпишется, ну, я и решил предъяву тебе кинуть, как лоху какому. Слышь, Валер, я, в натуре, фишку не сёк тогда, лох я — базара нет, но мы же нормальные пацаны, давай порешаем всё, братан, разойдёмся по-честноку. Я сейчас чувака к тебе отправлю, он права привезёт, ну, и лаве, ясен хрен. Там по лаве ништяк будет, новую тачку возьмёшь, как два пальца. А ты, я гляжу, кручёный пацан... — Мерзкое, подобострастное хихиканье. — На помойке ржавой катаешься, типа, фраер голимый, чтобы, типа, не допёрли, кто за тобой стоит. Ну чего, Валер, братан, закроем базар?

* * *

Монастырь располагался в пяти километрах от трассы, на вершине невысокого холма; узкая дорога с побитым асфальтом, пропетляв между деревянными заборами частной застройки, упёрлась в почти пустую в будний день гостевую парковку.
Белый “Лендровер”, вырвавшись из тесных улиц деревни, вальяжно выкатился на середину открытой площадки и замер почти напротив главных ворот.
— Валер, может, тоже с нами сходишь? — обратилась Юлька к мужу, открывая пассажирскую дверь.
Валера театрально закатил глаза и сделал скучающее лицо.
— Ты же знаешь, не люблю я этого — бесцельно бродить, благоговейно глазеть, паломника из себя строить.
— Ну, смотри. Мы пошли, не скучай тут, мы быстро. Макс, канистру в багажнике не забудь.
— Хотелось бы, чтобы быстро, — недовольно буркнул Валера, всегда относившийся к посещению монастырей, как к необъяснимой женской блажи. — До дома два часа пилить, а мне ещё к завтрашнему совету готовиться.
Макс, ловко выскочив из задней двери, помог выбраться из машины своей жене Наде, неуклюжей и медлительной из-за огромного живота, на котором уже с трудом сходились пуговицы кофты, достал из багажника большую пластиковую канистру.
Они возвращались с дачи одного из Валериных сослуживцев, устроившего грандиозные двухдневные гуляния по случаю получения докторской степени, а этот находящийся по дороге монастырь Юля обнаружила в интернете и отметила как обязательное место посещения ещё до поездки.
Войдя в широкую арку центральных ворот, они разделились: Юля отправила сына к короткой очереди у деревянной часовенки с источником, а сама медленно, чтобы не отставала Надя, двинулась в сторону главного храма. Служба давно закончилась; Юля написала привычные записки, поставила свечку и замерла, разглядывая огромный, богато расписанный иконостас. Не будучи глубоко верующим человеком, на зная толком ни одной молитвы, она любила бывать в храмах именно в такие минуты — когда нет службы и торжественную тишину нарушает лишь отражённый высоким сводом сдержанный шорох от перемещений редких посетителей.
Однако сегодня разглядывание икон и богатого убранства огромного храма пришлось сильно сократить, — Наде, которую безуспешно пытались отговорить от лишних хождений, наверняка было тяжело долго стоять. Да, совсем скоро Юля станет бабушкой, и этот, казалось бы, вполне очевидный факт пока никак не помещался в сознании и ещё требовал осмысления.
Выйдя из храма, Юля заметила в глубине обширного двора, у самой стены, небольшое, обнесённое кованой чугунной решеткой кладбище, могилы которого были так не похожи на обычные захоронения монахов, что она предложила Наде, если та не сильно устала, сделать небольшой крюк. Могил оказалось не больше десятка, на всех — массивные мраморные памятники с изображением совсем ещё не старых мужчин. Могильные плиты отличались размерами, формами, длиной и содержанием выгравированных эпитафий, а также стилем изображения усопших, их объединяло лишь одно: все они хранили память о мужчинах, никто из которых не дожил и до пятидесяти.
— Ой, Юлия Сергеевна, смотрите, одни мужики, — сказала Надя. — И рожи все какие-то... Чего это они тут? На монахов не похожи. Слушайте, а может, это бандиты, — засияла она от собственной догадливости. — Ну, деньги, наверно, на монастырь давали, вот их тут и похоронили.
Юля не ответила, она смотрела на вторую от ограды могилу. Лучше всего художнику удались глаза, — взгляд жесткого хищника, как и тогда, почти тридцать лет назад, сразу приковывал внимание, поскольку никак не вязался с внешностью добродушного интеллигента.
— О, эти, как там их у вас называли, новые русские?
Макс поставил на землю полную канистру, заботливо приобнял Надю за плечи.
— Считали, что с Богом можно договариваться, как с ментами или судьями: дал денег — и все грехи списаны, билет в рай обеспечен. Ну, наверно, хорошо вложились, я тут прочитал, что от этого монастыря при Союзе почти ничего не осталось, руины одни, а теперь вон какую красоту навели. Слышь, мам, пойдём, чего на них смотреть, там академик наш уже, небось, извёлся весь. Ты же знаешь, перед учёным советом он сам не свой — всё речи репетирует.
— Идите, вы всё равно медленно, я догоню.
Одной рукой Макс поднял канистру, другую согнул, чтобы жене было удобно держаться, и, уже разворачиваясь, бросил ещё один презрительный взгляд на могилы.
— Интересно, кто-нибудь из них сделал в жизни хоть что-то по-настоящему стоящее?
Они неторопливо направились к выходу, а Юля всё смотрела в эти глаза, которые когда-то показались ей такими страшными. Она взглянула на дату смерти — примерно полгода после той ночи в Измайловском парке.
— Хоть что-то сделал, — тихо произнесла она, как бы отвечая сыну, потом повернулась и пошла к воротам, постепенно ускоряясь, чтобы не заставлять нервничать своего сварливого мужа.