В советское время я работал в центре Москвы в музее писателя Николая Островского — на улице Горького, дом 14, теперь это Тверская. У нас, научных сотрудников, по сути обычных экскурсоводов, была огромная светлая комната на четырех человек, где мы находились в то время, когда не проводили экскурсии. Коллектив был интересный: три мужчины (от двадцати трех до тридцати семи лет) и двадцатипятилетняя женщина. Один потом, после перестройки, стал священником, другая — веб-дизайнером, третий ушел в пиар, а я основал издательство.
Работали мы тогда, в восьмидесятые годы прошлого века, примерно один час в день, все остальное время было реально свободным. Кто-то писал рассказы и стихи, кто-то болтал на всевозможные темы по служебному телефону, кто-то перепечатывал на электрической печатной машинке самиздатовскую эротическую "Ветку персика"... Короче, никто себя не переутруждал. Зарплата у нас была по 170 рублей, что вполне хватало на то, чтобы заплатить за квартиру (коммуналка), купить еды, проездной на месяц и даже немного отложить. Государство тогда заботилось о людях. И вот прошло более тридцати лет.
У меня сейчас опять офис на Тверской, но гораздо меньше — всего десять квадратных метров, за который я плачу по безналичному расчету 23 тысячи рублей в месяц. Мы там сидим втроем с моей сотрудницей-верстальщицей Ириной и менеджером по распространению книг Андреем. Я вкалываю с утра до ночи, выпуская в год десятки наименований книг, журналы, газеты. Мне приходится быть и журналистом, и редактором, и корректором, и финансовым директором, и грузчиком-экспедитором, и рекламистом-пиарщиком. Ирина и Андрей мне во всем помогают.
Вся моя бурная деятельность не приносит большой прибыли. Мне опять, как раньше, хватает только на еду, проездной и на оплату коммуналки. Только эксплуатация труда стала совсем другой — реально капиталистической, беспощадной. По телефону теперь на отвлеченные темы не поболтаешь, рассказы и стихи в рабочее время не попишешь. Сейчас задача одна — выжить, прокормиться, выплатить людям зарплату (а у меня еще на удаленке три человека работают в штате), заплатить за аренду офиса, налоги и т. д.
Когда началась ковидная пандемия, я заболел, вызвал скорую помощь, меня, жителя Подмосковья, привезли в Раменскую районную больницу, КТ выявило поражение легких. Неделю меня лечили в больнице. Не буду об этом долго распространяться, это тема отдельного рассказа. Скажу только, что вылечили; врачи, медсестры и медбратья, низкий им поклон, вытащили меня с того света. Но вот когда меня выписали, никто ни разу не позвонил, не поинтересовался, как я себя чувствую, как проходит постко- видный синдром (а ведь он проходит очень тяжело). Времена теперь другие. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих.
...Я по-прежнему приходил на работу и хватался практически за любой заказ. Если человек мог оплатить тираж своей книги, то я брался ее издать. Редактировал, вносил правки и выпускал в свет. В советское время такое, конечно, было невозможно. Явных графоманов все-таки не печатали.
Конечно, я выпустил немало и достойных книг, но — буду честен хотя бы перед самим собой — много напечатал и всяческой муры. Мучаясь, коря себя, я все-таки как-то притерпелся к новой реальности. И хорошо усвоил основное правило капитализма: клиент всегда прав.
Однажды ко мне — довольно-таки неожиданно, без приглашения — пожаловали два необычных гостя.
— Здравствуйте, — сказал худой харизматичный мужчина лет пятидесяти пяти, — меня зовут Анатолий Филиппович. — Я бы хотел напечатать свое стихотворение у вас в литературном журнале.
На меня смотрели пронзительные жесткие глаза, похожие на отбойные молотки, на руках у автора красовались выразительные лагерные наколки. Сомнений в том, что передо мной человек из мест не столь отдаленных, не возникло. Рядом с Анатолием Филипповичем стоял огромный бугай лет тридцати, тоже в наколках. Увидев, в какой маленькой и тесной комнатенке, заставленной книгами, мы сидим, они предложили поговорить в близлежащем ресторане "Ливанец". Я сказал, что это лишнее; здесь, в здании, есть общая переговорная комната, где можно побеседовать. Они согласились.
Потом между нами состоялся любопытный диалог, в котором колоритные гости, как ни странно, не употребляли фени, разве что иногда проскальзывали блатные словечки.
— Не буду скрывать, — сказал Анатолий Филиппович, — мы навели справки о вашем журнале поэзии "Дети Ра". Общественность о нем хорошо отзывается. Мне сказали, что еще был хороший журнал "Арион", но он закрылся. Я написал по ходу всего несколько стихотворений. Думаю, что одно из них может вас заинтересовать. Я двадцать пять лет провел вдалеке от обычной среды обитания, наверное, таких стихов вам раньше не предлагали.
Я не растерялся: — Покажите мне это стихотворение прямо сейчас, я тут же, при Вас, прочту. Если подойдет — напечатаю, если не подойдет — извините. Журнал у нас профессиональный. При всем уважении к авторам, я смотрю прежде всего на текст.
— Базара нет, — отчеканил слова Анатолий Филиппович. — Это правильный подход.
Он кивнул своему молодому товарищу, и тот достал из небольшого кожаного портфеля листок с отпечатанным стихотворением. Я стал читать.

— Это автобиографическое стихотворение? — наивно спросил я.
— Да, здесь все правда, — спокойно ответил Анатолий Филиппович. — Если будете печатать, то лучше под псевдонимом, можете его сами придумать. Мне лишний раз светиться ни к чему. Если честно, меня больше всего интересует даже не публикация, а мнение специалиста.
— Мое? — неуверенно уточнил я.
— Да, Ваше, — четко подтвердил Анатолий Филиппович.
— Благодарю за доверие. Написано профессионально, — продолжил я разговор. — Словарь, конечно, необычный, тема редкая для нашего издания... Рифмы хорошие, неряшливости нет, стихотворный метр выдержан. Вы где-нибудь учились?
— Всему учился в тюрьме. Даже книги читал, Пушкина читал, Есенина.
— Стихотворение мне понравилось, — подытожил я. — У меня единственная к Вам просьба: нужно еще хотя бы два-три стихотворения, чтобы я составил подборку. По одному стихотворению мы в журнале не печатаем. Такие у нас правила.
— Не будем нарушать ваши понятия, — сказал Анатолий Филиппович. — Кое-что у меня в загашнике есть. И я еще напишу. Потом мой кореш к вам подойдет, или я сам приеду.
— Буду ждать, — ответил я.
— У вас просьб ко мне никаких нет? — спросил Анатолий Филиппович. — Живете, я вижу, небогато, офис совсем небольшой, похож немного на крыт- ку. Если что, я могу помочь.
— Нет, благодарю, — удивляясь своей скромности, сказал я. — У меня все есть.
Мы расстались, пожав друг другу руки.
Больше они ко мне не приходили, а стихотворение это я берегу, надеюсь, что все-таки когда-нибудь составлю подборку стихов Анатолия Филипповича.

Звонит пожилая бабушка-филолог из Саратова.
— Дорогой Евгений Викторович, здравствуйте, я прочла Вашу книгу стихов. Я потрясена. Это самое лучшее, что я когда-либо читала. Декламировала Ваши стихи даже нашему духовенству. Им тоже очень понравилось.
Говорю: — Спасибо сердечное за добрые слова. Я их, разумеется, не заслуживаю, но все равно приятно. Могу я Вам чем-то помочь?
— Да, можете. Мне нужно два миллиона семьсот тысяч рублей 30 копеек. Не хватает на квартиру.

— Я больше не могла с ним жить. Не могла, и все. Это было просто невыносимо.
— Почему?
— Он стал писать такие слабые стихи.

— Алло, это Евгений?
— Да.
— Это Вы издаете журналы "Дети Ра" и "Зинзивер"?
— Да.
— А сколько будет стоить публикация моих рассказов в этих журналах?
— Нисколько. Если они нам понравятся, мы напечатаем бесплатно. Если не понравятся, не напечатаем вовсе.
— То есть как это не понравятся? Мы хорошо заплатим.
— Нет-нет, это невозможно.
— Вы шутите? Мы за-пла-тим деньги! Большие деньги!
— Ну и что?! Все равно не напечатаем. Даже за большие деньги. Если рассказы не подойдут — не напечатаем.
— Ну, ладно, мы в другие журналы обратимся.
.История доподлинная. Здесь нет ни слова выдумки. Уверен, этот литератор решит все свои проблемы. И рассказы его опубликуют.
Хорошо, я независимый в финансовом плане человек, могу — при желании! — печатать что хочу. А другие?
Некоммерческий издатель сейчас поставлен государством на колени. Он вынужден печатать — за деньги! — всех подряд, чтобы хоть как-то выжить. И бездарность становится известной, а нищие таланты прозябают. Вот что такое — современный литературный процесс.

Звонит автор.
Снимаю трубку.
— Алле, это журнал "Зинзивер"?
— Да.
— Я с Кипра звоню. Я Вам посылал стихи. Моя фамилия Петров. Прочитали?
— Прочитал.
— Ну и как? Сильно понравилось?
— Вы знаете, это все-таки не для нас. Может быть, Вы в какой-нибудь другой журнал обратитесь?
— Нет, мне "Зинзивер" нравится. А Вы точно читали?
— Да, читал. Увы, не впечатлило.
— Вы врете!!!
— Ну почему Вы так говорите?
— Если бы Вы прочитали, Вы бы пришли в восторг!

Заходил в редакцию богатый, сытый и холеный заказчик. Хочет издать книгу стихов своей дочери. Дает мне самодельный альбом:
— Вот, нужно это отсканировать и издать факсимильным методом. Задача понятная?
— Понятная.
— Но только сделайте все аккуратно!
— Конечно!
— Никто на рукопись не насрет?
— Простите, не понял.
— Ну, это я так, к слову, шучу (смеется.)
От этого заказа я отказался. Заказчик даже не понял — почему.

Не напечатал в журнале "Дети Ра" одного молодого поэта, который раньше постоянно лайкал в фейсбуке мои стихи.
Через три месяца в журнале "Сибирские огни" выходит разгромная статья этого молодого поэта о моих сочинениях.
И здесь я ничего не придумал.

Июль 2022 года. Приходит в редакцию поэтесса. Рост 1.85 (примерно), ноги от ушей. Модель. Или бывшая модель. Заказывает книгу.
— Я стихи пишу только три года, но, уверена, меня ждет успех. Я пишу для европейского рынка и для нашего. Думаю, в дальнейшем буду издавать книгу тиражом три миллиона экземпляров. Пока же сделаем тысячу. Я тут все сама сверстала. Мне от Вас нужна только типография. Я в своем творчестве уже достигла успеха, но достигну еще большего.
...Наверное, это хорошо, когда люди уверены в себе.
Я ради любопытства полистал книгу. А ведь не бездарна, в самом деле, не бездарна. Не профи, конечно, но свой голос есть.
Издавать эту книгу я отказался. Не потому что деньги не нужны. Понял, что не смогу издать так, как она хочет. Проблем будет много. Не нужны мне такие сладкие заказы.

Отправил от Союза писателей XXI века одну поэтессу на литературный фестиваль в Будапешт.
Ее встретили, разместили на вилле, поили- кормили, водили по городу, устроили литературные вечера, пообещали издать книгу на венгерском языке и т. д. Все бесплатно.
Приезжает, звонит мне:
— Ты знаешь, я счастлива, принимали как королеву. Я выхожу на мировую сцену.
На следующий день читаю в ее ЖЖ заметки о фестивале:
"На фестивале блистала я одна. Меня сравнили с Цветаевой и Ахматовой. Один австрийский писатель спросил меня: не знаю ли я президента Союза писателей XXI века поэта Евгения Степанова? Какой-то глупый вопрос. Какой Женька Степанов может представлять интерес?! Поэт в России — только я".
На следующий день она пришла ко мне. Говорит: "Слушай, давай ты теперь меня отправь в Берлин, ведь у тебя там тоже хорошие связи."

Ко мне в редакцию пришел в гости один народный целитель, по совместительству он писатель. Рассказывает, как он общается с Иисусом Христом.
Спрашиваю:
— О чем вы говорите?
— Да обо всем. Вот тут я похудеть собрался. Спросил Иисуса, что мне делать? Он ответил: "Серёга, прекрати есть котлеты!"

Позвонил знакомый графоман Строчкин.
— Как твои дела? Докторскую о поэзии продолжаешь писать?
— Нет. Какой я доктор наук! Кандидатскую защитил — ито хорошо.
— А зря! Я знаю, о ком ты должен писать.
— О тебе?
— Да. Как ты догадался?
— Не знаю.

Писатель Огурцов зашел в гости к издателю Помидорову. И у них состоялся такой диалог:
— Вы можете меня сделать известным писателем?
— Конечно, могу.
— А что для этого нужно?
— Деньги.
— Ну, это понятно. А что еще? Какие стратегии есть? Какой имидж Вы мне посоветуете?
— По-моему, все просто. У с п е ш н ы й русский писатель борется с властью. Боролись Солженицын и Лимонов. Теперь в ряды оппозиционеров радостно влились и Людмила Улицкая, и Дмитрий Быков.
— Послушайте, я тоже борюсь с властью, но у меня нет никакой известности.
— Это легко исправить.
— О, это интересно! Что же я должен сделать?
— Сесть. Да, сесть в тюрьму. Хотя бы на два года. Да, если Вам дадут "двушечку", это будет очень хорошо.
— Нет, я так не согласен. Я хочу быть известным, а в тюрьму не хочу. "Двушечка" — это слишком.
— Ну что ж, тогда — деньги. Только деньги. Миллиона два долларов. Как минимум.
— А у меня еще талант есть.
— А талант много у кого есть.
— Это все, что Вы можете мне сказать?
— Да, это все.