* * *

Всех выскочек и ловких парвеню,
Торгующих свининой алексашек,
Орловых гришек, горничных агашек
Из русской тьмы не вырвать на корню.
До трапезы вольно им почивать
И ставить в ряд услужливых лефортов,
Покуда будет пить и пировать
Усатый чёрт в заляпанных ботфортах.
Шуты, шутихи, карлики, цари —
Они все вместе в общей грязной своре
О смертном и не знают приговоре —
Они ничтожны, что ни говори.
Как тошно здесь! И видно за версту
Притихшую на листике козявку.
Надев очки, она читает Кафку,
И чупа-чупс шевелится во рту.
Как ты противен, пошлый маскарад!
Свиные морды, гадкие корыта.
И только затонувший Китеж-град
Ещё тревожит тайной нераскрытой.


* * *

Зимних сумерек синие краски.
Час пройдёт — не увидишь лыжню.
Жизнь прошла в суете да в опаске.
Жили наспех, не верили в сказки
И рубили мечты на корню.
И рубили мечты, словно мачты,
Так неловко крутили штурвал,
Пока гладил нас крупнонаждачный
Айвазовский чудовищный вал.
Перестрелка, больничная койка,
Писки, иски, судебный бедлам.
Как неловко же ты, перестройка,
Проскакала по нашим телам!
Венский гуру восстал из могилы,
Чтоб разгадывать вещие сны
Этой бешеной сивой кобылы,
Что вчера нажралась белены.
Отрывайся, крапивное семя!
Пей-гуляй на шнифтах у мента!
...Полчетвёртого. Детское время.
Близорукий январь. Темнота.


* * *

Я деньги на книжку просил у него.
А он на меня, как баран на ворота,
Смотрел, был не в силах понять ничего,
И чувствовал я неприятное что-то.
Я помню его опечаленный вздох
И выдох, и щёчек бордовые пятна.
И был для него я не лузер, не лох,
А некий игрок, чья игра непонятна.
И был для него я заштатный хитрец,
Солидных людей разводящий на бабки,
Такой же, как он, прохиндей-удалец,
Для виду одетый в плебейские тряпки.
“Конечно, культура нам тоже нужна, —
Промямлил он вяло, — но всё ж, извините
(Зачем ты пришёл к нам, какого рожна?!),
Так трудно с деньгами... А впрочем, звоните...”
Звоните, звоните... Стальные стрижи
Безмозглое небо стригут спозаранку,
И в сердце втыкают стальные ножи.
А много ли надо сегодня подранку?
Среди узаконенной русской трухи
Живёшь абы как, не скрывая опаски,
Не в силах отвлечься от той чепухи,
Что в книжках должны появляться стихи
И пахнуть всегда типографскою краской!
Я помню, коллега мой старший, в Кремле,
Над Волгой замёрзшей (а впрочем, звоните!),
Немного смущаясь, показывал мне
На строчки свои, что блестят на граните.
Под снегом белел отрешённо обком.
Снежинки кружились и падали наземь.
И всё мне казалось — меж тем стариком
И этими строчками не было связи.
Он умер недавно. Я тоже умру.
О, как далеко нам до славы народной!
Но как притягательна жизнь на миру!
Как жалко дрожали на зимнем ветру
Тесёмки от шапки его старомодной!
Ау, гонорары! Не стоит тужить,
Что канули в вечность багряные флаги.
Ведь жизнь не закончилась! Можно прожить
Без слов на граните, без книжной бодяги.
За печкой трещит колченогий сверчок.
И что ему мир нуворишей и выжиг?
Он песнею счастлив своей, дурачок,
И нет ему дела до спонсорских книжек.


* * *

Эти красные ягоды бузины
В этом мокром, неровном, кривом лесу
Мне в награду за тёмные дни даны.
Я люблю эти ягоды и росу.
Я люблю эти ягоды и следы
От слизней на серой шляпке гриба.
Целокупный мир дождевой воды.
Не внушайте мне только, что жизнь — борьба.
На тропинке — крапивниц цветной аврал,
Лягушонка белый смешной живот.
И ты можешь назвать меня “либерал”
(Я свободу люблю!) или “патриот”,
Потому что счастливее нет страны,
Где ты можешь увидеть в кривом лесу
Эти красные ягоды бузины,
Эту птицу, парящую на весу.


* * *

Я видел Рим, я видел эту синь
Нерукотворных фресок Рафаэля,
И чудо римских мраморных святынь,
И роскошь итальянского апреля.
Извилистые видел берега,
Причудливые камешки у мыса.
Там пиния изящна и строга,
И талия стройна у кипариса.
А на Востоке, где стоит луна
Ущербная, где дремлет старина
И рвётся ввысь пирамидальный тополь,
Там Рим Второй, там древняя стена...
Я видел и тебя, Константинополь.
Наш Третий Рим страшнее первых двух.
Стрелецких казней сатанинский дух
Был русскими прочувствован и понят.
Наш Вечный Город не для слабаков —
Божественные сорок сороков
И отпоют тебя, и похоронят.
И как отметил старец Филофей
В скуфейке старой, вечности трофей,
“Четвёртому не быть!” И как проказы
Боится мир, напичканный трухой,
Не русской смуты, подлой и бухой,
А этой гордой стариковской фразы...