— Привет, подруга! Я уже кофе заказала. А ты все на остановке торчишь и с каким-то суровым дедом разговариваешь. В новом костюмчике, при полном параде, с наградами. Кто он тебе?
— В окно видела?
— Ну, да! Так кто он тебе? Родни почти никакой, помнится, у тебя не осталось. Или кто-нибудь объявился?
— Сейчас расскажу… О! Ты и пирожные заказала! Но нашим фигурам это же не очень полезно!
— Расслабься! Сегодня пятница. Завтра выходные. Можно и забить на талию. Пей кофе и рассказывай, что это за дедушка!
— Спасибо! Кофе и эти пирожные — как я люблю!.. Так вот. В прошлую пятницу я и подумать не могла, что она так пройдет!.. Короче! Утро сначала не заладилось. Пока пила кофе, бывший позвонил. И, как в фильме «Москва слезам не верит», выдал: «Дай денег! У меня непредвиденные обстоятельства! Могу погибнуть!». Я ему в ответ: «Ты каждый раз гибнешь, когда не опохмелишься!». А он: «Много ты понимаешь!». Улавливаешь? Слово в слово, ну как в фильме! Мой бывший, как всегда, ждал, что я орать начну. А меня смех разобрал. Он и отключился тихонько. Подумал, что я истерю. А я, ты же знаешь, могу в таком состоянии приехать и по башке дать, что под руку подвернется!.. Короче! Отсмеялась, кофе допила, на работу собралась. По привычке, квартиру обошла: свет и утюг выключены, краны закрыты, газ отключен. И тут на выходе в коридор задержалась возле семейного «иконостаса». Ну, ты видела его. Большая рамка, а в ней маленькие, с фотографиями родственников по линии мамы и папы. Я такие «иконостасы» с детства у них в домах видела. И у соседей тоже. Задержалась, засмотрелась. Почему-то особенно на фотографии воевавших в Отечественную войну. У каждого грудь в орденах и медалях. Брови сурово сдвинуты. И взгляд — в себя. Они там, на войне… Аж глаза защипало. Всех моих воевавших, как и родителей, уже нет в живых. Сейчас середина апреля. Скоро 9 мая. И ты знаешь! У многих моих знакомых тоже есть в роду воевавшие. Только вот некоторые памятью короткой стали страдать. Едут на дачи и огороды в этот день, типа, помянуть своих дедов и прадедов, а сами просто напиваются там под шашлычок, как свиньи… Все-все!.. Не будем, подруга, о грустном! Не три глаза!.. Короче… По дороге на работу сняла в банкомате деньги. На работе положила в конверт, чтобы не путать с расходными на еду. После работы мне нужно было, кроме базара, зайти в обувной магазин. Хотела сменить праздничные туфли. Зачем?.. Да, колюсь, колюсь! Позвонила на той неделе тетка Даша, ну это двоюродная мамина сестра, и сказала, что к ней приезжает подруга с севера в гости. И не одна, а с сыном-офицером. Разведенным! Ха-ха-ха!.. Вот-вот! Правильно! Смотрины, так сказать, организовать решила… Ха-ха-ха! Екнуло, конечно!.. Да погоди! Потом расскажу!.. Не о том же начала. Ты же про дедушку хотела узнать?.. Так вот. Иду к обувному магазину. Тот, что за базаром. Догоняю старика с портфелем в обнимку. На нем потрепанный офицерский китель без погон и петлиц. Штаны и ботинки — просто в хлам. А возле старика вьется, как оса, базарный хмырь по кличке Дрын. Ты его тоже хорошо знаешь… Донимает старика, шипит ему что-то на ухо, портфель из рук дергает. Я загородила старика собой и тоже как зашипела: «Ты, Дрын! Хочешь дрыном по морде получить? Чего к моему деду пристал?» Тот на меня странно так посмотрел и мямлит: «Так разве он твой дед?». И деру на базар. И все оглядывается, оглядывается. Я к старику. «Чего это Дрын от вас хотел?». А он молчит, глаз не поднимает. Махнула рукой, пошла в обувной магазин. Понятно, ничего путного не нашла. Нужно идти на базар, пока не закрылся. Вышла на крыльцо. И как холодным душем меня обдало. Старик на парапете сидит. Портфель рядом открытый. А из него торчит мятый кусок картона. Посередине прикреплены два ордена и четыре медали, над ними надпись: «Продаю мои награды за войну. Оптом и в розницу». Я на подкошенных ногах к нему. «Дедушка! Что же ты делаешь?». Он зажмурился и отвернулся. Я ему говорю почти шепотом: «Дедушка! Ты что, голодаешь?». А он кадыком как булькнет! Словно слезы проглатывает. Я свой конверт с деньгами, что на обувь приготовила, ему в портфель сунула. Картонку из портфеля вытащила, надпись отодрала, швырнула в мусорку, а награды обратно в портфель положила. Медали как звякнут! Тут у меня душа с телом рассталась. На парадах 9 Мая от рядов с ветеранами всегда такой звук идет. Ты помнишь его, подруга?
— Помню, конечно! Аж ком к горлу!.. А почему он награды стал продавать?
— Предали его. Дочь и сын, военкомат и социальные службы. Зашвырнули в какой-то дом престарелых, как тряпку. Всего лишили, кроме военных наград. Не посмели забрать. Дедушка из этой богадельни для престарелых два раза уходил. Не мог смириться. Гордый, разведчиком был на фронте, «вечный» майор и отец солдатам в армии до ухода в запас. А когда ушел из богадельни в третий раз, решил награды продать. Как мусор. Я ему говорю, честь свою продавать нельзя. А он как заплачет и вдруг с парапета прямо на асфальт упал. Сердце зашлось… Вызвала я скорую помощь. В больнице он пролежал три дня. А потом я забрала его к себе домой. Казенные стены плохо лечат. Сама знаешь. Сегодня мы с ним были у врача. Все у него в порядке. Хотела отправить на такси домой, так он уперся, сам доеду… Ты чего, подруга, глаза вытираешь?
— Да ну тебя! До слез довела… В прошлую пятницу и у меня подобное утро было. Рассказать?
— Спрашиваешь! Конечно! Только давай по чашке кофе еще закажем?
— А по коньячку?
— Нет-нет! Мне еще домой…
— Да, понимаю… Девушка! Нам еще два кофе, пожалуйста! Спасибо. Так, рассказываю.Утром, как и ты, кофе попила, собралась на работу, вышла на лестничную площадку. В углу, на полу, рядом с окном, увидела пустую чекушку из-под водки, бумажный стаканчик, накрытый кусочком хлеба и аккуратный сверток газеты, понятно, с остатками закуски. И еле слезы сдержала, чтобы тушь не размазать. Ага, думаю, в этом году пришла очередь нашего этажа. Лёшик, афганец, жилец из соседнего подъезда, раз в год, в апреле, поминал своих погибших сослуживцев. В далеком, уже и для нас с тобой, 1987 году он остался один в живых из всего взвода, попавшего в засаду душманов. С тех пор в этот день он цеплял на пиджак, рубашку, даже майку, медаль за этот страшный бой и крепко выпивал. Однажды дворовые пацаны сняли с него, опьяневшего, эту медаль. Решили получить за нее выкуп. На следующий день вызвали Лёшика на улицу. Я свидетелем была того, что потом случилось. Он вышел к ним весь поникший от мысли, что медаль потерял. Пацаны показали медаль и потребовали денег. Если не даст, медаль в канализацию, что во дворе, выбросим. Лёшик побледнел, как полотно, и домой. А потом вышел к ним с опаской в левой руке. Ну это бритва такая, с открытым лезвием.
— Да, я знаю. У деда моего была такая.
— Вышел. У пацанов лица вытянулись. Хотели драпануть, а Лёшик у того канализационного люка остановился, пальцами правой руки его подцепил, представляешь?.. поднял и отбросил в сторону. Встал над открытой канализацией, руку с бритвой поднял и говорит: «Пацаны! Я предал своих погибших друзей. Потерял медаль. Мне нет прощения. Я сейчас черкану бритвой себя по горлу и упаду туда. Бросьте туда же и эту медаль». Мужики невдалеке играли в домино. На крик перепуганных пацанов прибежали. Еле успели остановить бритву у горла Лёшика. Отобрали у пацанов медаль. Подзатыльниками и поджопниками разогнали по домам. А потом отнесли воющего лютым плачем Лёшика домой. Жена его, Тося, сама чуть с ума не сошла, год заговаривалась и ножи в доме все время прятала… Бог миловал. Вернулись оба к жизни. Теперь Лёшик, чтобы жену не тревожить, рано-рано утром, в день своего второго рождения, поминки по погибшим друзьям справляет на лестничных площадках, где квартиры у понимающих его людей. У Тоси с ними общая тайна. Они сообщают ей, у чьих квартир Лёшик справлял тризну по погибшим друзьям. Тося чекушку и газетный пакет относит на помойку, а стаканчик с водкой и хлеб отвозит к военному памятнику в нашем городском парке. Вот такая у меня была прошлая пятница.
— Жуть! Это ты Тосе сообщила?
— Конечно... Слушай, подруга! А давай все-таки по коньячку?! Душу осветлить. Ну и всякое такое…
— А давай!
— Во-от! Девушка! Подойди к нам! Как тебя зовут? Ты новенькая. Мы тебя раньше не видели.
— Тоня!
— Тонечка! А нельзя ли нам с подругой принести по рюмочке коньяку?
— Давно пора. Лимончика нарезать?