Папирусные воды

Между деревьев пёстрая река,
Зыбучие папирусные воды.
Пусть прядями седыми облака
Мне добавляют нажитые годы.
Запутаются птичьи голоса
В струящихся ветвях плакучей ивы,
Та девочка внутри меня жива
И счастлива без всякого мотива.
Уютный шелест дней календаря,
Их, не читая, отрывает ветер,
И до корней промокшая земля
Сплетает позолоченные сети.
Из осени мне детство шлёт привет,
Надеюсь, что ему не помешаю
Перетекать туда, где меня нет
И наблюдать, как здесь я исчезаю…

* * *

Мне снится ветер в поле чистом
И степь, как рыжая лиса…
Кубань течёт, бежит не быстро,
Полупрозрачны небеса.
В пустых степях скучают нивы,
Расставшись с убранным зерном,
И волны шелестят игриво
Под нежным солнечным теплом.
Сентябрь у нас, как бабье лето,
Искристым радует огнём,
А осень радужного цвета
Всех одаряет янтарём!
Здесь воздух чистый и духмяный,
Ковыль в степи, цветы в саду…
И ароматом винограда
Пронзает родину мою!

Москва-столица

И не белая, и не красная –
золотая до всех небес,
разноцветная, словно радуга
или осенью – русский лес.

Говорливая, молчаливая –
и молчит на всех языках, –
семижильная и портовая –
Третий Рим на семи холмах.

Все дороги с разлукой венчаны,
окна в ночь "Воротись!" кричат,
но сражаться со вражьей сворою
посылала своих галчат.

Отпускала, крестя, бесслёзная,
и молилась, чтоб Бог помог.
Как ждала! Запирала накрепко
лишь от зла, что – на Русь, замок.

Песням друга, любому говору
находился любви пригляд.
Предавали – молилась истово,
знала верно: придут назад…

И не белая, и не красная –
знамо: матушка не судья.
Не сыскать другой – да и надо ли? –
ведь твоя она как судьба.

* * *

Осень стелет золотом дорожки,
Гасит пыл и серебрит виски.
Что казалось – навсегда, до дрожи,
Чуть сместилось в сторону тоски.

Словно ищешь то, что было рядом,
Или то, что так и не нашёл.
Осень тихо привела в порядок
Все тропинки, по которым шёл.

Эта осень не жалеет красок,
Будто в чём-то хочет убедить –
То ли ждёт и моего согласия,
Что всегда возможно ярко жить.

Я согласен, никакого спора,
В золотой поре свой яркий свет.
Только жаль, так незаметно скоро.
Лишь могу смотреть любимым вслед.

В тот проём, что время не стирает,
Где любовь их чувствую вдвойне,
Словно ветер душу очищает,
Как посланец от прошедших дней.

И в осенней полосе чуть слышно
Звон выводит тихий камертон –
То ли то, что на поверку вышло,
То ли то, что переходит в сон.

В сон о том, что в золоте дорожки,
И о том, что в серебре виски.
Но во сне всё, что ведёт до дрожи,
Не уводит в сторону тоски.

Всея России

Всея России дух мятежен,
Её величие – навек,
Но манит прочих и заезжих
Сюда краса земель и рек.

Богоугодны белый лебедь
И гладь озёрных чистых вод,
Крикливы грозы в майском небе,
И чуден ливней хоровод.

Врата пейзажей – радуг арки,
За ними – рощи и поля,
С востока к ним в наряде ярком
Приходит ранняя заря.

Она в берёзовые косы
Вплетает тонкие лучи,
По травам утренние росы
Струятся в звонкие ручьи.

Возможно, стали звать Россией
Места священных жарких битв,
Где предки орды отразили,
Росою копья окропив.

Не раз над нивами Отчизны
Потом дымились небеса,
На паперть войн во имя жизни
Лилась багровая роса.

Хранима волей поколений
Страна, где чтим церковный зов
И высь дрожит благоговейно
При звоне медных голосов.

Случайная знакомая

Вдруг свою жизнь рассказала,
Решительна и мила,
Как будто альбом листала
И старые письма жгла.

В каждой судьбе загадка.
В каждой судьбе печаль.
Жить бы тихо да гладко,
Пить бы на кухне чай.

В каждой душе обиду
Пусть засыпает зола.
Не показать бы виду,
Кто тебя сжёг дотла.

В лицах чужих, как в реках,
Чьи отразятся черты?
Тень на губах, на веках.
Время сжигать мосты.

Октавы осеннего Ополья

Пора, мой друг! А что, и впрямь пора.
Поэту, так сказать, велит обычай.
А побродив по роще до утра,
Да в октябре, да всех ушедших вычев,
Сам не заметишь, как из-под пера
Строка сама куда-нибудь покличет.
А так как мы уже давненько здесь,
То, как там говорят, – пора знать честь.

Тоска охватит. Но не злая, нет.
Как через кроны протекает свет,
И сыплют в землю зёрнышки колосья,
Фонарики развесил бересклет,
Стерню беспечно пробивает озимь…
Начнёшь во всё вникать – и недосуг
Бог весть куда-зачем собраться вдруг.

Замешкав, обнаружишь, что окрест
До нежности щемящей всё известно:
И озерцо, и посветлевший лес,
И позабытый тракторок воскресный,
И колоколенки далёкой перст,
И журавлиный клин, а если честно,
Собраться, попрощаться – что за вздор,
Когда здесь всё, что любишь с давних пор.

А осень… Что ж, всему своя пора.
Нагрянут стынь да дождь, да приморозит –
И не заметишь, как из-под пера
Вздор потечёт и вдруг потянет к прозе.
А перечтёшь, что написал, – мура.
И сам, дивясь такой метаморфозе,
Готов себя спровадить от греха,
Чтоб просторечьем не чернить стиха.

А как? Душа впиталась в эту жизнь
И проросла озимою пшеницей,
Восторженно простёрлась вширь и ввысь,
Заслушалась вертлявою синицей,
И каждую овеществила мысль,
И в нежности успела воплотиться…
И кажется, что до конца времён
Таинственно в юдоль я затворён.

Во мне, я слышу, осень ворожит,
Волочит к югу ветер злые тучи,
Трепещет молодая поросль ржи,
И листья шепчут тысячи созвучий,
Возводит над полями миражи
Текущий из низин туман тягучий…
И это – Я, и это всё – Моё!
И безмятежно длится бытиё.

Во что ты превратилась, Украина,
Страна, в которой так хотелось жить?!
Все души наши – как дома в руинах,
А нам диктуют всё, что думать, с кем дружить,

На языке каком общаться дома,
Какие праздники нельзя нам отмечать,
Каких героев почитать "відомих",
О чём под страхом смерти мы должны молчать.

В стране фашизм, а нам нельзя и пискнуть,
Не смеем мы открыто заявить протест,
Инакомыслящие – все в "расстрельном списке",
"На вірність Україні" предстоит всем тест.

Кто Порошенко? Нации ариец?
А может, Яценюк из рода казаков?
Наверно, Гройсман – чистый украинец,
И Тимошенко – из потомственных хохлов.

У них есть паспорта Америки, Канады,
Германия их тоже может приютить.
Война в стране им, несомненно, надо,
Чтоб весь бюджет с собою прихватить.

Америке, Европе на потеху
Распяли на кресте мою страну,
И, всунув пальцы в каждую прореху,
На ленты рвут – что тешит сатану.

Верховна рада День Победы отменила,
Предав страну свою и свой народ;
Все ценности морали подменили,
В герои возведя фашистский сброд.

Но, слава Богу, есть ещё кому
Вступить с фашизмом и нацизмом в спор
И сбросить с наших шей бандеровский хомут,
Дав всем попыткам покорить Донбасс отпор.

Бог видит справедливость этой битвы,
Донбасс – это сплочённый монолит.
Пусть в Неба высь летят мои молитвы
И вера, что народ мой победит.

* * *

Раскинув руки, лечь на мелкий клевер.
Прислушаться к биению вдали.
И чувствовать спиной вращенье неба,
Обратное вращению Земли.

Береста

Береста загорелась, и дымом коптит смоляным,
и свивается в кольца, и масляным пламенем плачет,
и последний клочок позлащённой огнём старины
рассыпается пеплом горячим.

Береста – наш папирус, хранящий живые слова;
всё на ней, от взысканий долгов до любовных посланий,
всё, что веяла по ветру, словно полову, молва
под крестами и колоколами.

Береста – это поле, где всходит озимая рожь,
это серая почва, укрытая лапами елей,
это честная бедность земли, не приемлющей ложь,
это нежность слезы и метели.

Береста – это светлые очи заветных озёр –
Белоозера, Ладоги, Ильменя и Селигера –
и на белой странице письма уставного узор,
преисполненный веры.

Разгорись, береста, ясным пламенем речи родной,
оставляя печатью на сердце свой след огнепальный,
и свети, не сгорая, во тьме ледяной
между кровью и сталью.

* * *

Позовите меня –
Я приду… И скажу… И заплачу…
Потому что дождит…
Потому что позвали меня.
Выпивохам раздам
эту скользкую, мокрую сдачу –
Пусть содвинут стаканы,
портвейном желудки черня.
И пойдёт разговор…
Про погоду… Про деньги и женщин,
Неустроенность быта
И вечный мирской неуют…
Будет вечер пустой
               мировой пустотою увенчан,
Мрачно выпьют и снова
               торопко и мрачно нальют…
И, отспорив своё,
Не поверят ответному слову.
И почувствуешь –
злоба у парня вскипает в груди.
Опрокинет стакан:
               "Уходи подобру-поздорову…"
Опрокинет бутыль:
               "Уходи поскорей, уходи…"
Покачнётся и вновь
Глухо скажет, что выпили лишку.
А всё этот… Заезжий…
Ату его, ёшкина вошь…
Скрипнет хлипкая дверь,
На крыльце приобнимешь парнишку…
И нетвёрдой походкой
Пойдёшь вдоль оврага,
                               пойдёшь…
А вокруг – никого…
Лишь голодный и брошенный Шарик
Подбежит на минутку,
Глазами проводит: "Иди…"
Догорает звезда…
Вдалеке остывает фонарик…
И такая тревога… Такая тревога в груди…

* * *

У осени холодные глаза,
И с каждым днём они всё холоднее.
Над городом тумана органза,
Колючий шарф сжимается на шее.

Враждебен мир: машины, люди, двор,
Подъезд и лифт, исписанный нещадно,
Заставленный вещами коридор,
Сто лет как без ремонта – ну и ладно...

В квартире снизу – пьянка и дебош,
В квартире сверху – топот детских ножек.
Ты принимаешь анальгин и ждёшь,
Когда поможет. Только не поможет.

Болит висок, всё валится из рук,
Чай остывает, сигарета тухнет...
И некому сказать: "Послушай, друг,
Пойдём немного посидим на кухне?"

* * *

Что мы можем теперь, когда жёрнов скрипит
и геройских смертей – под завязку?
Вот опять неминуемо пуля летит –
будет кровь красно-бурой и вязкой

на затылке дорог, на ладонях полей
и на сердце, где тяжкая рана,
на белёсой коре молодых тополей,
что стоят у подножья кургана.

Будет день, будет ночь, будет яростный бой,
будет небо в пыли и ожогах.
Ты погибших, земля, навсегда упокой,
всех, кого помянут в некрологах.

Но взойдёт непременно вся правда в зенит,
остужая звериные души.
И раскроются тайны английских элит,
что посеяли это удушье.

Пусть они на своей половине Земли
воплощают злодейские планы.
И не надо ходить и хлебать кисели
на чужие моря-океаны.

* * *

Русская доля, что поле пшеничное:
С Курской усадьбы – в края заграничные.
Смута в России. Гражданская рознь.
Чувства народные с разумом врозь.

Паспорт поддельный, билеты за взятку.
Нянька малую Матрёну – в охапку.
Чудом протиснувшись в душный вагон
И повалилась измученно в сон.
Так и лишилась Матрёна именья
Вместе с фамилией, датой рожденья.
"Помню пожар, жуткий выкрик отца,
Белой черёмухи куст у крыльца…"

Остановились в селе под Полтавой,
Жизнь потекла то кручиной, то славой:
Добрые люди, чужие дворы,
Песни протяжны, а годы – быстры.
Девица Мотя – коса да лохмотья,
Парень нашёлся – босое безродье.
Тяжек сиротский намоленный крест,
Вместе пустились искать лучших мест.

Всё б ничего, но в страну запустила
Смертные лапы фашистская сила.
В зиму – вдова, ни двора, ни кола,
Малые дети – крупицы тепла.
Прятала их от врагов на болотах,
Позже растила в суровых заботах.
Красное знамя, серп-молот, звезда –
Награждена "Ветераном труда".

Посеребрили ладонь бесприданнице,
А для потомков в наследство достанется
"Помню пожар, жуткий выкрик отца,
Белой черёмухи куст у крыльца…"

* * *

Хрусталик звёздочки сверкает
В вечернем небе над рекой.
Луга красиво озаряет,
Поднявшись, месяц молодой.

На берегу, где край залива,
Лежит валун, поросший мхом.
Вблизи развесистая ива
Уже объята лёгким сном.

За нею мостик невысокий
Стоит над гладью тёмных вод.
В прибрежных зарослях осоки,
Среди камней, чернеет плот.

Напротив – отмель. В отдаленье –
Песчаный узкий островок.
В долине светится селенье.
Столбы заметны вдоль дорог.

В лесу – ни шелеста, ни хруста,
Ни пенья птиц, ни ветерка.
В одних кустах, растущих густо,
Журчанье слышно ручейка.

Новая колыбельная

Падаю перед бессмертьем
Звёзд, летящих во тьму,
непостижимых сердцем,
неподвластных уму.
Где космонавту разбиться
в этой сонной степи,
знают они… Что, не спится?
Спи, мой любимый, спи.
Снова в космической пасти
в файл один сведены
отблески вражеских свастик,
гулы прокси-войны.
Пахнет полынью подушка,
спи, любимый, поверь,
дремлет за речкой "наружка" –
серый каверзный зверь.
Здесь, на земле, не слышно,
кто там гонит волну.
Вызрели к вечеру вишни –
хватит на всю страну.
Если пошлют ракеты
цель живую найти,
верю – воины Света
встанут на их пути.