***

Я дом ищу, в котором нет дверей, полов и стен,
Где стол накрыт, желтеет свет и гости ждут гостей.
Где сад черешневый — ничей, где в сочных лопухах
Охапка солнечных лучей забыта впопыхах.
Где в хвойном сердце древних кущ — жилище мотыльков.
Где тонкорукий цепкий плющ достал до облаков.
Где млеет липа, а над ней стоит медвяный чад
И в полдень призраки теней скучают и молчат.
Где нет ни судей, ни судеб, где мысли на виду.
Там будет всем вино и хлеб.
И я туда иду.


***

Рыба моя, рыбёшка, —
глаза и жабры,
кожа да кости —
хищники не жалеют.
Берег, куда плывёшь ты, —
сухой и жаркий.
Солнце глядит со злостью
на Галилею.

Рот открываешь:
пýсты слова и немы.
Что ты за тварь такая —
ни жать, ни сеять —
просто душа живая.
Ты видишь, небо
будто тебя толкает
в Петровы сети.

Рыба моя, рыбёшка,
во что ты веришь?
Что ты обрящешь в стае,
плывя со всеми?
В доме, куда придёшь ты,
открыты двери,
каждый входящий знает —
грядёт спасенье.

Скоро сама увидишь Ловца с уловом.
Скоро сама промолвишь живое Слово.


Праздник

Однажды я вернусь, устав бродить по свету,
Сниму замок с двери, обмою грязь с калош,
Войду в забытый дом, чтоб поклониться деду,
А он мне скажет: "Ишь! На лавку вещи ложь
Да в хату проходи! Вот бабке будет праздник.
Давнёхонько мы с ней не видели внучат.
Про мёртвых там, у вас, судачат всяко-разно,
А наши о живых — всё плачут да молчат".
У деда важный вид, как будто на параде —
Подкручены усы, натёрты ордена.
Вот бабушка пришла, она до смерти рада,
Затеяла блинцы и кашу из пшена.
Ворчит в печи казан, потеют в окнах стёкла.
Привычен скрип полов, настенное "тик-так".
Достанет дед гармонь, и сразу сердце ёкнет —
Да где ж я столько лет шатался как дурак.
Призывно загремит железное корыто.
Мне бабушка шепнёт: "Обычай наш простой —
Дитя спокойно спит, когда оно помыто", —
И ну тереть меня шершавой берестой.
Сотрёт печной золой налипшее, чужое,
И грязь, и шелуху, и сглаз, и худобу.
До самого нутра она меня отмоет,
Чтоб чистый аки свет я крепко спал в гробу.


***

Цвела джида, журчал степной арык —
Я помню это место, где зарыт
Мой детский клад — секретик мой заветный.
Под выпуклым бутылочным стеклом
Лежало голубиное перо
На смятой золотинке от конфеты.

Земля была покорна и легка,
Как гречневая мамина мука.
Её так много — всем на свете хватит
Лугов, полей и маковых степей.
Я знала, что могу доверить ей
И стёклышко, и пёрышко, и фантик.
Я помню осень. Сад. Горит листва,
Ползёт позёмкой пепел от костра,
Ложась на оперенье мёртвой птицы.
И хрупкий мир, что не был мной спасён,
Послушно лёг в голодный чернозём
И в кукольной коробке уместился.


***

Надвигается мрак. Облетает листва
с тополиной моей головы.
Я не чувствую с небом былого родства
и не вижу его синевы.

И теперь только камень со мной говорит,
остужая живительный сок.
Этот голос терзает меня изнутри,
опаляющий холод несёт.

Близорукость моя. Криворукость моя.
Обнажённость корявых ветвей…
Я давно — перевалочный пункт воронья
и приют для жуков и червей.

Помню, плотник на тело моё поглядел
и, наморщив задумчиво лоб,
пригвоздил: он совсем не годится для дел —
ни на брус, ни на крест, ни на гроб.

И посмертная участь не будет проста
у моей деревянной души.
…Даже тополь не сможет до неба достать,
если камень на сердце лежит.


***

Ты, узнав, что нам пора проститься,
Вдруг сказал: "Побудь со мной ещё".
…Солнце раскалённой длинной спицей
Больно обжигает мне плечо.
Руки у меня в черничном соке,
Ноги обвивает лебеда.
В небе, невесомом и высоком,
Жизни после смерти не видать.
Скрипнет в голубой траве кузнечик,
Бабочка качнёт паучью нить…
Ты меня хотел очеловечить,
Я тебя пыталась окрылить.
Мы с тобой беспомощны, как дети,
Ты не понимаешь птичьих слов…
Мне пора. Уже расставил сети
Жаждущий наживы птицелов.


Без названия

Летним дням, весёлым и горячим,
Я хочу название найти —
Каждый нареку и тут же спрячу
За семью сетями паутин.
Чтобы не забыть, как звонко спеет
Яблоко, и в нём играет сок,
Как пчела бормочет над кипреем
И ныряет в розовый цветок.
Я держусь от сотворенья мая
До последних вздохов октября,
Лето как лекарство принимая,
Ничего врачам не говоря.
И покуда ханствует татарник,
Княжит лён в объятиях вьюнка,
Я живу легко и благодарно.
Но живу без имени пока.
Где-то бьёт по вишням шумный ливень,
Ветер пробегает по хвощу —
Я всему ищу живое имя.
И себе название ищу.


Не спасённая

Забытой и однажды не спасённой,
Я телом прикипела к чернозёму
И намертво сроднилась с ним зимой.
Когда весна не станет тридцать третьей,
А станет вечной, дайте посмотреть ей,
Как холод надругался надо мной.

Я вижу день, но в нём меня не будет —
Лизнёт мою ладонь соседский пудель,
Рассыплет мать-и-мачеха пыльцу,
Крапивный лист погладит шею остро.
Меня не опознают брат и сёстры,
И только муж узнает по кольцу.

Отпета буду птицей перелётной,
Она тропарь пасхальный пропоёт мне —
Живым не нужно мёртвых похорон.
Когда меня в последний раз забудут,
На тёплый холм у солнечной запруды
Слетятся мотыльки со всех сторон.


Прадедово наследство

Сорваться к прадеду в Осинки —
Незапланированно, вдруг.
Там всё как прежде: керосинка,
В углу хлопочущий паук,
В проёме сумрачной передней
Кривится зеркала овал,
Сто лет не проживший столетник
Зачах и ждать меня не стал.
С иконы в плохеньком окладе
Глядит с укором Божья мать…
А мне б забраться на полати
И всё на свете там проспать —
Рассветный окрик петушиный,
Грозу и утренний улов,
В окно стучащую крушину,
Воскресный звон колоколов.
Потом в сарае между банок,
В которых бродит мутный сок,
Найти прадедушкин рубанок,
Пилу, стамеску, молоток.
И, не поняв, что с ними делать,
Присесть на лавку и курить.
И то и дело, то и дело
Снимать с себя паучью нить.


Корни

Корни мои родные — косточки, позвонки, —
воздух над вами стынет, травы плетут венки,
траурно ветер воет, лижет прохладу плит.
Наземь роняя хвою, рыжий сосняк гудит.
Насмерть укоренился сытый чертополох —
кормит его живица, делится влагой мох.
Словно из плоти сделан — он ни цветок, ни зверь,
мы корневой системой связаны с ним теперь.
Голубь — крылатый постник — землю, как хлеб, клюёт.
Всё тяжелей на кости давит гранитный гнёт.
Корни мои земные, светлые имена,
мёртвые, но живые скоро врастут в меня…


Чучело

Я видела… А может быть, почудилось —
В полночной огородной темноте
Надломленным крылом махало чучело,
Как будто собиралось улететь
От грядок с помидорами и тыквами,
От полчища кузнечиков и тли,
Растрёпанным крылом в созвездья тыкало,
Пытаясь оторваться от земли.
Ну что же ты, отрепье одноногое,
Никто тебя из чучел не поймёт,
Бессмысленно рассчитывать на многое
Земное, а тем паче — на полёт.
Куда тебе — без паспорта, без имени?
Поднимут на смех куры и родня.
Эх, чучело чудное, не смеши меня,
Твоё призванье — тыквы охранять.


Баю-баю

Баю-баю… снов не видит
Старый хутор по ночам.
По дворам, заросшим снытью,
Бродит лунная печаль.
То, вздохнув, уронит грушу,
То прольёт вишнёвый сок,
То из бурой вязкой лужи
Смачно сделает глоток.
То водой в колодце булькнет,
То возьмётся в окна дуть.
А устанет — ляжет в люльку,
Позабытую в саду.

Ветер люлечку качает,
Осторожный, словно вор.
За плетнями, нескончаем,
Стелет простыни простор.
Заглянула в люльку птица —
Ищет гнёздышко птенцам…
Седовласый пар клубится
У прогнившего крыльца.
Речка звёзды привечает,
Привечать чужих — не грех.
Над заброшенным причалом
Вьётся иволговый смех.

Волк, свернувшийся в калачик,
Спит у чёрного куста.
Баю-бай.
Никто не плачет.
Ночь.
И люлечка
пуста.


Письмо брату

Привет, Иван! У нас всё хорошо.
Вчера похолодало, снег пошёл,
с утра телёнка в сени запустили.

Отец не пьёт, из дома ни ногой,
всё ждёт тебя. Да ты ж у нас какой,
родней семьи — то джунгли, то пустыни.

Ты снился мне: обрыв, тропинка вниз,
бежишь по ней, кричу тебе: "Вернись!" —
и падаю в траву, теряя силы.

Вдруг лес зашевелился, стал живым,
а ты ему командуешь: "Бежим!" —
и вздрогнули берёзы и осины,


послушно побежали за тобой,
попарно, в одиночку и гурьбой,
но замерли внезапно у границы —

в их кронах загорелся стыд и страх,
и плакали в беспомощных руках
привыкшие к родному месту птицы.

Потом я вынимала из золы
обугленные мёртвые стволы
и красила зелёным, чтоб не броско.

Приснится же такое, ну дела!
…Твоя Полина снова запила,
вчера весь день стояла у киоска.

Я снова без копейки — третий год.
Весной поеду в город, на завод,
сбегу из-под родительской опеки.

Ещё про сон… я стала хоронить
стволы… чудно, конечно… но они
давали тут же новые побеги.