Понятие Idem-forma (idem лат., тот же, тождественный) я пытаюсь разрабатывать в течение многих лет в поиске «тождества в несходном», изучая различные литературные (впрочем, и не только литературные) произведения. Стоит кратко пояснить что это понятие затрагивает расширенные вопросы компаративистики и интертекстуальности. Главное — выявление структурных совпадающих свойств в на первый взгляд вовсе не сходных произведений. При этом возникает общее пространство взаимодействия, где каждая отдельная сущность не нивелируется, но наоборот усиливается в своей значимости и индивидуальности^*. Однако здесь оказался особый случай.
Александр Давыдов, читая мой сценарий, обратил внимание на соответствие со своим сценарием (см. ниже) — они оба создавались в 90-е совершенно независимо. Он указал: «Даже удивительно сколько перекличек, как я тебе говорил, с моим сценарием, написанным примерно в то же время. И «путешествие» раньше незнакомых мужчины и женщины со скрытой для зрителя целью. Причем, женщина, как и у тебя, оказывается «соглядатаем». У меня тоже и менты, и бандиты, и мотив пожара, и недоговоренность финала. Таков был, видимо, дух времени».
При внимательном вглядывании в тексты, я понял, что его догадка подтверждается. Никогда не предполагал, что сам окажусь в ситуации «идентичного сопоставления». Это на самом деле два различные текста, которые обладают признаками Idem-forma. При всех очевидных отличиях (сценарий Александра Давыдова более «крутой», резкий, в нем больше, того, что называется экшном, в моем — рефлексии) в них много совпадений, начиная с названий. Первый вариант названия сценария Давыдова «Свидетель жизни» («С.ж.»), мой — «Гений местности» («Г.м.»).
Помимо общих сюжетных соответствий в них множество совпадающих частностей (необходимый признак Idem). Можно долго перечислять, отметим лишь некоторые. У героев вместо имен (которые, в принципе допустимо существуют) нечто вроде обозначений: в «С.ж.» Мужчина и Женщина, в «Г.м.» Ник и Ника. Подчеркну значимость привычного сейчас в сетевом обиходе слова «ник» — в начале 90-х он еще не был столь отчетлив, хотя Ник можно понимать, как сокращение от «Никто», а Ника — его женский вариант. Женские персонажи в сценариях обладают пересекающихся в некоторых ролевых узлах функциями. Например, странность Женщины в «С.ж.» сразу отмечена, в «Г.м.» она постепенно тоже становится ясной. Действительно, кто такая Ника — победительная богиня, явившаяся с небес и туда улетающая? Или призрак прошлого, возникший из памяти героя и, как тень, сопровождающая его? (И в «С.ж.» это одна из предлагающихся «догадок» или «разгадок»). В конце сценариев характерное растворение в небе. Присутствуют и мелкие словесные подробности (можно попробовать назвать даже такую «неудобопроизносимую» деталь: в концовках произведений: в «С.ж.» упоминается общество «Блеф» и тут же говорится о том, что герой «изблевал вину», в «Г.м.» она говорит ему «иронически» о том, что он «заблевал слегка возлюбленную»). В «С.ж.» героиня закрывает глаза и на ее веках оказываются нарисованы как бы новые глаза, в «Г.м.» нечто сходное происходит, когда героиня надевает свои разбитые очки и смотрит сквозь них, а потом достает из сумочки другие целые очки, как «новые глаза».
Можно продолжить этот ряд, но и указанного достаточно, чтобы найти каркас соответствий, тот позвоночник общей формы, на котором держатся произведения. Допустимо представить некий совместно написанный общий сценарий. Но то будет совсем иное кино с прозрачным проникновением разных персон и эпизодов друг в друга.
Здесь должен явиться совсем неизвестный режиссер, который смог бы совместить разнородных действующих лиц, которые могли бы и «не замечать» актеров из другого сценария, но в совпадающие моменты, их действия могли бы чудесно усиливаться. Это в большей степени воображаемый кинематограф, ответвление того «идеального» кино (кино идей), когда сновидческие образы могут переходить прямо из сознания на экран. Во снах своя логика, и слияние двух сценарных сюжетов не требовало бы тогда оправдания. Об этом см. приложение к этой публикации.

Январь 1993-го года, Москва.

Съемка из темноты подземного перехода. Вдали свет с земли по ступеням. Примерно 10 часов утра. Это переход под Пушкинской площадью, в молодежном обиходе называемый «Трубой» (не путать с Трубной площадью). Нейтральная съемка, задний план расплывчат, там — вытянутые фигуры, лишенные очертаний индивидуальности. Неприятное зрение. Почти Джакометти.
Видимое через камеру начинает обретать четкость, но сквозь внешнее объективное зрение вторгаются чьи-то видения. Съемка ведется теперь «изнутри» человека. Можно различить лишь края оправы очков, неопределенные линии носа и глазниц. Промелькнули руки в перчатках. Женские. Проходят воспоминания о недавнем сновидении, которое еще переживается, а внешнее сознание отторгло. Облака, как разводья замерзшей реки. Темное небо, сквозь облака — облик фарфорово-серой голубки, которая не летит в этом небе-океане, а просто тревожно присутствует и исчезает. Внизу — едва заметные с высоты контуры города и хрупкий морозный мост через реку.
Зрение камеры меняется. Четкая объективность. Взгляд со стороны. Люди в переходе. Ясность зрения сквозь видимые очки. Затем видимое становится смутным — очки запотевают от теплого воздуха в подземном переходе вблизи входа в метро. Женская рука снимает их с лица, чтобы протереть. Мир еще сильнее туманится — показано лицо девушки, у ней сильная близорукость. Она прищуривается, улыбаясь.
У ней почти детские удивленные глаза и жесткие губы. Держа очки на весу, она оглядывается вокруг. Книжные и газетные развалы на земле. Неподалеку разглядывающий книги молодой человек (это Ник). Он замечает девушку и пытается встретиться с ней взглядом, но она только рассеянно щурится.
Внезапно рука одного из сидящих на земле рядом с газетами медленно поднимается и тянет очки девушки к себе. Она, не понимая, молча пытается вернуть их себе. В это время еще чья-то рука начинает тащить ее сумку в сторону. Девушка вскрикивает и роняет очки, на них наступает нога еще одного парня, раздавливая стекла. Вначале непонятно, что затевается. Похоже на некую игру. Опасную. Все происходит очень быстро. И теперь девушку уже громко кричит.
Молодой человек, мгновение стоявший безучастно, делает несколько быстрых шагов к девушке и выталкивает ее из круга сговорившихся. Она падает на газеты. Сцена приобретает безобразный вид. Появляется хозяин, требующий заплатить за испачканную и разорванную печатную продукцию. Этот мрачного вида мужчина хватает девушку за воротник куртки. Раздается голос: «Держать ее, Смарт». Молодой человек быстро поднимает очки и наносит резкий и точный удар. Мужчина по кличке Смарт сгибается и отпускает девушку. «Скорей... в метро», — кричит ей молодой человек и тянет девушку бегом за собой. Они проскакивают мимо контролеров и впрыгивают на эскалатор. Сзади слышны свистки и неразборчивый мат Смарта, которого остановили милиционер и контролерша на входе.

(Они бегут вниз по эскалатору. Он тянет ее за собой, хотя она и пытается остановиться. Затем они быстро поворачивают направо внизу на подошедший поезд к «Театральной». В вагоне метро).
Ника: Это что, опасно?
Ник: Уже нет, но лучше выйти на следующей.
(Некоторое время они едут молча, потом Ник вспоминает и достает из кармана разбитые очки).
Ника: Хуже всего, что очки разбиты.
(Они выходят на «Театральной»).
Ника: Спасибо вам, теперь я сама.
(Пауза. Ник, чувствуя, что она сейчас уйдет, все же преодолевает смущение): Ник: Давайте я вас хоть немного проведу еще . У вас нет других очков? Ника: Проблема в том, что я действительно плохо вижу.
Ник: Я доведу вас до любого места. Вам нужна собака-поводырь.
Ника (она уже немного отошла от произошедшего и улыбается): Спасибо, я могу и сама.
(Они переходят на другую линию и садятся на поезд в сторону Сокольников. Некоторое время они едут молча).
Ник: Вы впервые в Москве?
Ника: Что, акцент? Нет, не впервые.
Ник: Но вы вполне хорошо говорите по-русски.
Ника (уклончиво): Тому есть свои причины.
Ник (после некоторой паузы): Метро — странная вещь, я просто обязан вывести вас на поверхность.
Ника (передергивая плечами): Да уж лучше на свет. Хотя там тоже. Что им надо было от меня?
Ник: Я потом объясню.
Ника: Вы-то не боитесь, если встретите их еще?
(Они выходят на «Чистых прудах» и поднимаются по эскалатору).
Ник. Можно спросить? What’s your name. how are called you?
Ника (улыбаясь). Called?.. Ha!.. Veronica.
Ник. That’s a Russian name.
Ника. I am Russian. Well, and you? А тебя как?
Ник. Ник.
Ника. Nik? It is another. Ну, так я понимаю, ты Николай?
(Николай кивает головой)
Ника: А меня Ника. многие. другие. меня так зовут.
Ник. Когда вы уехали?
Ника: (некоторое время молчит): Мне было тогда шесть лет.
Ник: О!
Ника: Да, это довольно давно было.
(Они выбираются на станцию «Тургеневская». Длинный переход направо и путь к выходу.
Слышна печальная подземная флейта. Зимний свет. Солнце).
Ника (выходя на свет и радостно щурясь): Я вообще-то сильно испугалась. Я не поняла, что они хотели. Им нужна была сумка или я? Но ведь утро. Ник: Почему же вы так рано вышли? Иностранцы так рано не появляются здесь.
Ника: У меня последний день в Москве, хотелось все осмотреть и кое-что сделать.
Ник: Последний? А завтра?
Ника: Завтра утром я улетаю.
Ник: А долго вы в Москве?
Ника: Нет.
Ник: Но вы же, наверное, все повидали, тем более, что это все знакомое.
Ника: Ничего я почти не видела. Я не узнаю Москвы. К тому же у меня было очень много работы.
Ник: Я могу вам предложить только неофициальную Москву. Дна не обещаю. Хотя с подонками вы уже столкнулись. Но есть глубины. такие. которые никакому иностранцу никогда не увидеть. Он не сунется туда.
Ника: Я не иностранка.
Ник: Кто же вы тогда?
Ника: Сама не знаю. Хотя. чувствую себя здесь часто посторонней. Ведь столько воды утекло. Ну так что вы хотели мне показать?
Ник: Ну, конечно же, какую-нибудь живописную руину. Это кварталы рядом.
(Они идут по Рождественскому бульвару).
Ника: А почему, собственно, я могу вам верить? Зачем вы хотите затащить меня в развалины?
Ник: Ну, вам нечего бояться, вы иностранная подданная.

Они входят в переулки в пространстве между Рождественским бульваром и Садовой — здесь множество оставленных и выселенных домов. Некоторые из них — это просто остовы с провалами окон, с рухнувшими балками внутри. Вдали виден клюв подъемного крана. Ник и Ника заходят в арку и оказываются внутри двора, окруженные стенами с пустотами кирпичных проемов.
Ника (она довольно долго стоит молча): Да, здесь как будто другое время. Это, наверное, как во время войны. Или после.
Ник: Но никакой войны нет.
Ника (поворачиваясь к нему): Это напомнило мне какие-то фильмы. Давайте уйдем отсюда.
Ник: Но тут так тихо . и тепло сейчас. солнце не по-зимнему... Но и руины ведь иногда надо сохранять. Правда их здесь. неестественно. много.
Ника: И грязно . Встать негде. Странно, рядом с улицами, а сюда никто не заглядывает... А в этом дворе действительно тепло. Январь, а снег только в тени.
Ник: Да, январь какой-то желторотый .
Ника (продолжая): Не могу его понять.
(Они понимающе улыбаются друг другу улыбками авгуров).
Ник: Глина и снег. битый кирпич. и небо. и никого кроме нас. Это ли не повод для идиллического настроения.
Ника: Однако, мне надо идти.
Ник: Куда?
Ника: Все-таки куда-нибудь ближе к метро.
(Они выходят в переулок рядом со Сретенкой).
Ник: Обещаю больше не пугать вас развалинами. Давайте зайдем к моим добрым знакомым. Мне все равно надо у них быть. У них можно даже занять очки для вас. Выпьем чаю.
Ника: Но мне неудобно. Это далеко?
Ник: Нет, не очень. Вам же, как я понимаю, надо видеть Москву. Но пустая Москва. или оставленная. не значит криминальная. Не пугайтесь. А чем вы занимались здесь?
Ника: Можно это назвать журналистикой.
Ник: Понятно. Я примерно так и думал.
(Они пересекают Сретенку и спускаются вниз по Последнему переулку. Москва видна в глубине и в дали в солнечной туманности).
Ника: А вы. можно спросить. где-нибудь работаете?
Ник: Где я только не работаю.
Ника: А сейчас свободны? Или тоже на работе?
Ник: Да я в пути с работы на работу. Но сегодня мне надо сделать одно дело. кое-что найти. И это важнее всего. А так. да, я вечный труженик.
Ника: Да, вид у вас походный. А этот мешок. или рюкзак тоже всегда с вами?
Ник: Ну да. хотя. можно считать, что это. своего рода стеб?
Ника: Что?.. А, ну да, понимаю.
Ник (старается перевести разговор на другое): Ну а что же вы запомнили из того времени. когда вам было шесть. или семь лет?
(Они пересекают Цветной бульвар и поднимаются переулками в сторону Тверской).
Ника: Это была середина семидесятых. Помню тень от Смоленского здания... высотного здания в переулке. он напоминал. вернее, это потом вспомнилось. тень небоскреба. Помню улицу Веснина. так, да? Где мы жили. эти тихие дворы посольств. решетки эти оград. странные, серые. эти старинные дома. То последнее лето, когда мы ждали отъезда и жили в Москве. Прохлада. затхлость старых подъездов — то, что осталось в памяти. старая зелень сквозь черные решетки.
Ник: Вот видите, вы что-то помните. Вы отчетливо все видите. Вы говорили кому-нибудь об этом. или, может быть, в письмах писали?
Ника: Нет. Это никому не интересно. Мне не приходило в голову говорить кому-то. вы первый, кому интересно.
Ник: Я могу показать такой же старинный дом, который сейчас пуст. Музей воспоминаний. ну, или нечто в таком роде. Тоже входы и подъезды. Мне пришлось пару раз там. побывать. И сейчас не мешало бы заглянуть.
Ника: Странная у вас форма сентиментальности. Но я, наверное, смелей, чем вы обо мне сегодня подумали. Так где это?
Ник: Уже недалеко. Рядом с тем местом, куда мы направлялись. Можно сказать, напротив. Улица Горького. Тверская.
Ника: Хотите напомнить мне мое детство? Но оно другое, чем у вас, я думаю. И притом зачем? Я теперь совсем другая.
Ник: Но по-русски вы говорите прекрасно.
Ника: Такие комплименты делают только иностранцу. Человека, говорящего без акцента, странно поздравлять с прекрасным знанием родного языка.
Ник: Но акцент у вас есть. хотя едва заметен. но как что-то привнесенное. это смоется.
Ника: Не утешайте и не надейтесь Мне все равно. Я-то не склонна к сантиментам. Я вполне западный человек. Я рада, конечно, что хорошо говорю по-русски. Для меня это еще один инструмент.

(Они проходят дворами к этому зданию).
Ник: В нем все подъезды заколочены, но мы войдем.
Ника: Каким способом?
Ник: Есть тут одна специальная дверца. к тому же у замков есть ключи.
Ника: Вы что, хозяин этого дома? Пока я не вижу вообще никаких замков.
Ник: Я такой же хозяин, как и многие другие. Правда, теперь здесь редко кто бывает. Холодно.
(Они проникают на лестницу одного из подъездов и поднимаются на третий этаж).
Ника: А здесь жутковато.
Ник: Вы смелый человек.
Ника: Почему-то мне с вами не страшно. Наоборот. Я чувствую себя защищенной... Хотя вы и незнакомый мне человек.
Ник (оглядываясь на нее): Да, поверьте мне.
Ника: В лабиринте нужен проводник?
Ник: Это часть лабиринта. Лабиринт — это Москва. Весь город. И я как раз хотел посмотреть, здесь ли этот план.
Ника: Какой план?
(Они входят в квартиру и в комнаты, окна которых выходят на улицу Горького, сквозь разбитые стекла слышен шелест машин).
Ника: Да, здесь шумно, но в случае чего можно кричать в открытое окно.
Ник (садится на подоконник): Неужели вы думаете, кто-нибудь побежит сюда на помощь?
Ника: А вы здесь часто бывали?
Ник: Да так. несколько раз приходилось ночевать.
Ника: Но здесь же холодно. И страшно, наверное.
Ник: Тогда было потеплее. А чтобы не опасаться, я запирал дверь. И клал рюкзак под голову. С ним мне не страшно.
Ника: А что, здесь кто-то появляется?
Ник: Тут всякие есть типы.
Ника: А где же ваш дом?
Ник: Он во многих местах.
Ника: У вас есть родители?
Ник: Да, но я живу отдельно.
Ника (оглядываясь вокруг): Странно, что здесь вообще кто-то бывает. но везде следы какой-то жизни.
Ник: Сейчас здесь никто не бывает. Правда, раньше бывали пожары. Когда бомжи пытались отапливать себя. Но мне интереснее, кто здесь жил раньше.
Ника: Что вам до них? (Она обходит комнату, обводит взглядом лепнину, останавливается в проеме, в котором снята дверь). Хотя здесь когда-то, может быть, было красиво. Здесь не хватает канделябров и зеркала. Что здесь было до революции?
Ник: До какой?
Ника (улыбаясь): До той.
Ник: Наверное, это был доходный дом. а теперь вот живут доходяги. извините за глупую шутку (Он отворачивается, подходит к стене, заглядывает за отогнувшиеся обои, засовывает туда руку, затем идет к окну).
Ника: Но вы-то не доходяга.
Ник: Я — нет. (Он неожиданно вспрыгивает на подоконник разбитого окна. Делает шаг на карниз. И выглядывает на улицу).
Ника: Что вы делаете? Перестаньте.
Ник: Видите снаружи кариатиды? Я такой же кариатид. (Он стоит, подпирая верхнюю раму двумя руками. Затем отпускает и застывает на одной ноге. В шапочке, сдвинутой на затылок, и с характерно застывшими руками он напоминает статую Гермеса). Нет. я другой.
Ника: (выглядывая в соседнее окно и смотря на стену снаружи): Действительно, кариатиды.
Ник (спрыгивает обратно в комнату, роется в рюкзаке, пока Ника глядит в окно): Сейчас мы пойдем в дом напротив. Там не так холодно.
Ника: А что там?
Ник: Там живут друзья. Ну, вы довольны?
Ника: Чем?
Ник: Я показал ваш старый дом. И чем он стал теперь.
Ника: У меня. у нас был другой. Вообще, почему вы меня заталкиваете в какую-то ностальгию? Это ваши дела. Как я понимаю, вы хотите найти себе товарища по несчастью. или по счастью. неважно. Это не для меня. (Она открывает свою сумку). Здесь можно курить? (Она достает сигарету).
Ника (она ставит сумку между собой и Ником и присаживается на пол): У вас есть зажигалка?
Ник: Сейчас. Это что за барьер между нами? (Он показывает на сумку. Достает зажигалку и подносит огонь к сигарете Ники над ее сумкой. У него прикреплен только один ус. Их лица сближаются у огня зажигалки. Они улыбаются друг другу).
Ника: Что за мелкий маскарад?
Ник: Так. пытаюсь менять внешность.
Ника: Вы что, хотите быть актером?
Ник: А я и так актер. Не в театре, правда.
Ника: Как говорится, интересничаете перед девушкой. Поясните, пожалуйста.
Ник: Вообще-то нам надо идти. Я вас к тому же напугал.
Ника: Ничего. Говорите, говорите... сейчас я докурю сигарету. Мне интересно. Что у вас у новых русских. Так это называется?
Ник: Уже похоже на интервью. Новые русские — это другие.
Ника: А вы что, из староверов?
Ник: Нет, я из средних... Знаете, мне никогда не представлялось интересным быть обычным актером, идти в специальное помещение, называемое театром, натягивать личину.
Ника (улыбаясь): Но ведь, это культурно, что называется. На таких условностях и в таких помещениях, как вы сказали, строится культура.
Ник: Мне хотелось быть актером в жизни.
Ника: И что вы делали для этого, меняли профессии?
Ник: Это не главное. Хотя мои трудовые книжки, наверное, самые заслуженные. и потрепанные в Москве. На одной работе я продержался ровно три часа. Есть соответствующая запись.
Ника: А что же главное?
Ник: Другое. Я сам и другие действующие лица. Лица людей.
Ника: Слишком абстрактно.
Ник: Но я действительно был многими.
Ника: Каким образом?
Ник: Расскажу потом. Надо идти. (Он тушит окурки, и они уходят из пустого дома).

(Лестница большого подъезда дома напротив на улице Горького. Некоторая запустелость и подавленность чувствуется во всем, во всех деталях и мелочах. Ник звонит в квартиру. Открывает молодой человек его возраста с бородой и усами).
Вадим (секунда удивления, потом он спокойно, тихо и приятно говорит): Привет, Ник, мы тебя ждем.
Ник: Это Ника.
Вадим: Вадим (они кланяются друг другу).
(Ника и Ник заходят в прихожую. Ник спотыкается о груду вещей, чемоданов, явно дальнедорожного вида).
Ник: (Вадиму — тихо): Что, переселение?
Вадим (так же тихо, без улыбки): Знакомые тут вот зашли. Проходите.
(Они проходят в большую гостиную, — это просторное помещение, заполненное многочисленными вещами и предметами, очевидно разных стилей, чувствуется претензия на современный шик, во всем присутствие какой-то судорожной новизны, вместе с тем проступает и нечто реликтово-сталинское. В углу рояль. Рядом почему-то арфа (слегка запыленная). Видеомагнитофон на телевизоре, рядом — так называемый музыкальный центр. На диване дорогие шубы, брошенные в беспорядке. Старинные картины хорошей кисти, но представлен и двадцатый век. На письменном столе, задвинутом в самый угол, можно различить бюст Дзержинского. С краю стоит старинное зеркало, оно ловит и гасит отражения. Несмотря на полдень, в люстрах — электрический свет, на рояле в высоком подсвечнике зажжена свеча. Обстановка являет смешение и смятение стилей и ощущений прежней и новой эпох. Но прежнее пытается, по-видимому, как-то перенастроиться и вовсе не собирается торжественно умирать.
За обеденным столом маленькое общество. Дед Вадима, которому далеко за девяносто, он очень бодр, все ему оказывают почтение, правда, несколько отстраненное, он сидит с края стола. Его обслуживает, ему помогает его дочь — тетка Вадима, ей около шестидесяти. Ее брат — отец Вадима сейчас отсутствует, ожидают, что он должен подойти к обеду. Сестра Вадима — Лора, ей также, как брату, около 30-и лет. Тут же за столом ее приятели: подруга с мужем и брат подруги. Рядом скромно сидит пожилая супружеская пара, вид у них очень утомленный).
Вадим (первым входя в гостиную): Это Ник, кто не знает. Я о нем много рассказывал. А это... его сестра Ника.
Миша: На близнецов вы не похожи. Дети свободы.
Ник (улыбаясь, Вадиму): Мы не родные брат с сестрой.
Миша: Так кто ты ей? Brother in law?
Ник: Очень отдаленное law.
Вадим (Нику и Нике): Некоторых вы знаете, а всех представлять не буду, все равно тут же забудете. (Оглядывается на Мишу): Это вот, например, Миша.
Миша (кивая головой в сторону сестры): А это моя сестра Авеста.
Ника (совершенно искренне, не расслышав): Невеста?
Миша: А-вес-та. Имя ей такое странное выбрали. А вообще вы правы, она невеста своего мужа (показывает на Степана). Это Степа.
Авеста: Прекрати свои шуточки. Мы давно уже, выражаясь твоим языком, супруги в законе.
Вадим: Ну вот, все законно. Все in law... Давайте прервем затянувшееся знакомство и выпьем за наших дорогих Нору Марковну и Сергея Ивановича (он кивает головой в сторону печальной супружеской пары).
(Все чокаются).
Ника: Можно я закурю? (Получив утвердительный ответ, идет в прихожую, возвращается со своей сумкой и достает из нее сигареты).
Вадим: Зачем? Здесь есть. (Протягивает ей сигареты и зажигалку).
Ник (улыбаясь мягко): Но у нее особые, Ника из Америки.
Миша: Из Северной или Южной?
Ника (закуривая, после паузы): Скажем так, из Южных штатов.
(Пожилые супруги внимательно смотрят на нее).
Ник (явно желая сменить направление разговора): А почему так тихо за столом? Это, как я понимаю, проводы (он мельком, но вежливо взглядывает на Нору Марковну и Сергея Ивановича).
Вадим: Ну, не так уж и тихо. но вообще-то это встреча.
Ник: Прости, в каком смысле?
(Все. Улыбаясь, молчат. Закусывают. Некоторые закуривают).
Лора (прерывая молчание): Странное, надо сказать вам, здесь все же собрание. Столько здоровых молодых людей. День на дворе, а все по домам, раутам каким-то, почему не на работе? (Смеется).
Миша: Так всеобщая безработица.
Вадим: Но отец-то на работе.
Авеста: Ну, вот отцы еще немного работают, а так в основном деды и прадеды, еще на них еще как-то все держится.
(Некоторые за столом смеются).
Степан (продолжая, по-видимому, прерванный разговор): Но вот, возвращаясь к тому, о чем мы говорили . Как теперь-то определить, кто белый, кто черный, кто прав, кто виноват?
Миша: Да, по прошествии времени наша Гражданская война видится, как война между Алой и Белой розой.
(Внезапно дедушка, тихо сидевший в уголке, склонившись над тарелкой, и, казалось, не следивший за беседой, резко поднялся со своего места, взял в руку салфетку, потом отбросил ее, неловко отер губы пальцами и пошел к двери. Дочь тоже встала, сопровождая его. У двери он остановился и повернулся к гостям).
Дедушка (дребезжащим, но уверенным голосом): Никогда кровь не будет алой или белой. только красной. Наша Гражданская война — это не то, что где-то ... Поверьте мне как отставному историку.
(Трясясь, он выходит из гостиной, опираясь на руку дочери).
Авеста (с ироническим упреком Мише): Обидел дедушку.
Лора: Да нет... Разве его этим обидишь... Он из тех историков... с шашкой. Но надо сказать, что он и сейчас работает все время, пишет что-то там, диктует, но кто его слушает сейчас?.. Он же как раз по революции и Гражданской числился когда-то главным специалистом. Кстати о шашке, — у его приятеля, такого же. настоящая сабля боевая. подаренная. висит на стене, на ковре. Ее никто не трогал чуть ли не с тех лет. Сейчас, когда правнук попробовал вынуть саблю из ножен, оказалось, невозможно. Решили — от запекшейся крови.
Миша: Кровь или ржавчина за давностью какая разница?
(В коридоре звонит телефон, Вадим идет туда, Ник выходит вслед за ним). Вадим (в телефонную трубку): Пап, ну ты когда будешь?
Ник (Вадиму): Это Юрий Михайлович? Спроси, не видел ли он свитка?
Вадим (в трубку): Тут вот тебя Ник хотел увидеть, по-моему, ты последний смотрел этот свиток? Я ему обещал, что ты поищешь его. Здесь я все перерыл и не нахожу. Что? Ты тоже не видел? Очень жаль. А когда будешь? Неопределенно? Но ты же хотел к обеду. Знаешь же, что здесь Нора Марковна с мужем. Что? Ничего не получается? Ну, жаль. (Он вешает трубку).
Вадим (Нику): Извини, старик. Видишь, как получается. Отец тоже не видел твоего свитка, наотрез отказывается. Я тоже по твоей просьбе все обыскал здесь. Может, кто взял из гостей? Видишь, тут проходной двор. Найдется.
Ник (после паузы): Да, это очень жаль. Ну, нам надо идти. Еще много мест надо посетить.
Вадим: Что ж вы, не отобедав как следует. Смотри. Может тебя наши знакомые смутили? Нора Марковна и Сергей Иванович очень милые. Ищут сейчас пристанища. Денек-другой побудут у нас. Они вернулись из Америки.
Ник: Что они там искали?
Вадим: То же, что и другие. эмигранты.
Ник: Так теперь они иммигранты.
Вадим: Они, по-моему, в полной прострации сейчас.
Ник: Ладно. но я действительно должен многое еще сделать сегодня.
(Попрощавшись, они уходят с Никой).
Ник: (они спускаются по лестнице): Зайдем в нашу бывшую квартиру? Это рядом через один подъезд.

(Они поднимаются по старой лестнице с витыми чугунными узорами. Ступени стерлись и сгладились, но у их оснований видны еще ушки, куда, наверное, продевали медные прутья, державшие ковровые дорожки на ступенях. Дверь бывшей квартиры Ника. Видно множество звонков в углублениях стены, рядом едва различимые уже надписи. Ник открывает дверь ключом.)
Ника (осторожно проходя и оглядываясь): Разве здесь можно жить?
Ник: Ты просто отвыкла жить. так.
Ника: Странно, почему ты назвал меня на «ты» именно здесь?
Ник: Но и ты меня тоже.
Ника: Я просто последовала твоему примеру. Скажи, а сейчас здесь кто- нибудь живет?
Ник: Нет, сейчас квартира совсем пустая. Ты слышала, быть может, что коммуналки в центре сейчас всякие фирмы расселяют. здесь ведь площадь самая дорогая. и поэтому здесь пока никого нет. и уже никого нет. я, наверное, поэтому и назвал тебя. обратился на «ты» потому, что принял тебя, прости. за некую знакомую тень, которая была здесь.
(Они проходят по длинному тусклому коридору мимо множества дверей, ведущих в пустые комнаты, доходят до кухни и возвращаются обратно).
Ника (улыбаясь): Я не тень. Ты меня за кого-то другого принял.
Ник: Та тень из тех детских призраков. Но конечно женского рода.
Ника: Что же она делала? В основном молчала, наверное?
Ник: Ну, ее функции, если можно так сказать, были чисто эстетическими. она просто была из мягкого и желтого света и тени. она удерживала этот воздух. и меня здесь, этот дом, это место. да, она не имела определенных очертаний. но была одна женщина. это было так давно. которая легко вошла в эти очертания. ты мне ее напомнила.
Ника: Кого? Тень?
Ник (тихо): Нет, ту дальнюю и давнюю женщину. прости. и прекрасную тень этого места.
Ника: Странную ты избрал мне роль, не спросясь меня... некой заместительницы, то ли взаправду живой. то ли тени живой. Ну и что же, эта женщина жива?
Ник: Да.
Ника: И ты видишь ее?
Ник: Нет.
(Они входят в большую комнату, где раньше жил Ник со своими родителями. Окна ее выходят на улицу Горького, видны кариатиды пустого дома напротив, в котором Ника и Ник были перед этим. На полу комнаты оставленные ненужные вещи, старые журналы, книги).
Ника (близоруко смотрит в окно): Что же ты хотел найти в этой квартире?
Ник: Да, тут одну важную рукопись, список один.
Ника (думая о своем): Гений места или местности. Так это, кажется, называется? Почему ты выбрал меня, скажем по-старинному, чужестранку для такой сомнительной роли? Ведь знаешь, что ни я, ни моя тень тем более здесь не живем?
Ник (рассеянно блуждает глазами по полу, ногой и руками приподнимая груды и кипы бумаг на полу): Именно поэтому.
Ника (присаживаясь на стопку книг): Ты отвечаешь невпопад. Но меня это начинает забавлять. Присядь сюда. (Она показывает на другую стопку книг рядом).
Ник (усаживаясь): Я хочу, чтобы ты вновь посетила все эти места. Москву.
Ника: Зачем?
Ник: Потому что я тебя любил.
Ника: То есть тот образ, ту тень. Или ту женщину. Причем здесь я?
Ник (смотрит ей в глаза): Может я сумасшедший. но я хочу, чтобы этот день был самый сильный. чтобы он все вместил. чтобы и тебе вернул далекую память. ведь завтра ты исчезнешь.
Ника: Это точно.
Ник: И ничего нельзя изменить?
Ника: А зачем?
Ник: Мне хотелось бы, чтобы ты вернулась?
Ника: Сколько тебе лет?
Ник (немного задержавшись с ответом): Тридцать один.
Ника: На вид ты кажешься моим ровесником. У тебя хорошее зрение?
Ник: Да. вполне.
Ника: А я вижу все в тумане. Но зато могу видеть гораздо лучше то, что приближу к глазам (она обхватывает его голову руками и приближает его лицо к своему), в этом острота зрения близорукого. Ты понимаешь, что я вижу тебя яснее, чем ты меня?
Ник: Но мне интересно, что происходит не только вблизи, но и вдали (он медленно отводит в сторону свое лицо, хотя их губы почти коснулись).
Ника: Вдали слишком много разных деталей.
Ник (вставая и разбрасывая ногой вещи вокруг): Его здесь тоже нет.
Ника: Того что ты ищешь? Но что это?
Ник: Свиток Ника. Ну ладно, давай подымемся на крышу.
Ника: Куда?
Ник: Нам надо взглянуть на Москву. Я хочу, чтобы ты увидела хотя бы краем глаза. краем взгляда лабиринт города. Но нам надо будет пересекать его внутри . сквозь людей .
Ника: Ты что, хочешь чтобы я изучила план этого лабиринта? Но здесь проще пройти в дыру в стене. В нем ничего загадочного нет. рухнувший мир, в котором сплошные дырки (показывает рукой за окно на пустой дом напротив).
Ник: Я видел такие же руины за окном. сквозь стекла — из Дрезденской галереи.
Ника: Ты был в Дрездене?
Ник: Да. Но не в этом дело. В чем-то другом (он словно бы теряет мысль и подыскивает слова). Важно, что все связано.
Ника: Что все?
Ник: Что я хотел сказать?... А, да. Древние камни Европы, о которых говорил кто-то у Достоевского. мы видели их уже (он подбирает слова), но там буквально камня на камне не осталось.
Ника: Но там все стоит нерушимо. Германия. та. Дрезден не в счет.
Ник: Нет, нет, нет, все это важно. Сейчас мы не будем начинать отсчет от нуля. Пусть все сейчас похоже на каменную оболочку. из которой вынуто все внутреннее (показывает рукой за окно), но зимний свет этот не вынуть. не изъять. недо запомнить его. запомнить. И этого будет достаточно, если мы поймем, что ничто не прерывалось. но для этого надо быть здесь и сейчас.
(Ника молчит).
Ник (подхватывая свой рюкзак): Пойдем.
(Они выходят на лестницу и поднимаются на восьмой этаж к двери, ведущей на чердак. Она заперта на замок, но Ник достает из глубокого кармана рюкзака связку ключей и отпирает ее. Они выходят на крышу. Январское солнце. Москва рядом с ними и под ними. Ника пытается достать фотоаппарат, но Ник останавливает ее).
Ник: Я хочу, чтобы этот день стал совершенным, как воспоминание.
Ника: Что ты имеешь в виду?
Ник: Да я и сам точно не знаю... но в воспоминании есть яркость, повторимость... повторимость неповторимого мгновенья. оно как произведение искусства, которое заключено в нас, внутри. но попытка извлечь эту картину слишком поспешно приводит к разрушению. эта картина словно бы создана из нас самих. а фотография — гильотина мгновенья.
Ника: Последнее — уже лишнее. тебе свойственно. уж не знаю как сказать. немного провинциальное такое желание. выражаться красивостями. Однако какой ветер здесь на высоте (она поеживается).
Ник: Да, сейчас идем.
Ника (близоруко оглядываясь еще раз на Москву): Почему ты называешь этот город лабиринтом, ведь в лабиринте всегда есть какая-то цель пути. но и выход тоже есть?
Ник: Да и здесь тоже. я расскажу тебе потом. Но я хотел тебя спросить, ты готова сейчас идти со мной, это потребует много сил, но я постараюсь тебе показать то, о чем ты спросила?
Ника: Ты хочешь, чтобы я стала на день твоей тенью?
Ник: Я не могу ничего требовать от тебя. и даже просить, но мне кажется, что с тобой все как-то проясняется и становится на свои места. я опасаюсь даже, что все начинает слишком быстро проясняться, я, когда был один, все время опасался окончательного разрешения, желая отсрочить событие. Но с тобой по-другому. Ты хочешь попробовать?
Ника: Ну что ж, можно попробовать.
(Они спускаются с крыши и в ходят в ближайший лабиринт переулков).

(Они идут по переулкам, Ник явно ускоряет шаги).
Ника: Ты куда так торопишься?
Ника: Да после того, как я побывал в нашем бывшем доме, мне как-то не по себе. Честно говоря, я начал беспокоиться.
Ника: Можно спросить? Ты искал какую-то бумагу. или как ты его назвал? «Свиток Ника»?
Ник: Да.
Ника: Что это такое?
Ник (после паузы): Это мой свиток.
Ника: Это я понимаю.
Ник: Это план.
Ника: План чего?
Ник: План. ландшафта людей. человеческих связей. план города. и. там много чего есть, сразу не объяснишь.
Ника: Непонятно. это что, карта?
Ник: Да. и по ней можно добраться до самого дальнего человека. но вот сумею ли я это сделать. от одного человека — к другому.
Ника: Совсем непонятно. Так это что, нечто вроде телефонной книги?
Ник: Нет. понимаешь, все люди связаны друг с другом. сосед ли, родственник или друг. вернее, сели кто-то кого-то знает — это уже связь. И я начал составлять этот план человеческой местности здесь. и кое-что уже получилось. он разросся.
Ника: Как же ты его составлял?
Ник: Я обходил людей.
Ника: Но это невозможно. В Москве сколько? Десять миллионов?
Ник: Такие числа только вначале пугают. мне важно было увидеть, что от человека к человеку ведут мосты. или мостки. иногда это льдина, плывущая по реке, и кажется, что ее не достичь, но можно перепрыгнуть на эту льдину. с льдины на льдину.
Ника: Но зачем тебе это нужно? Выглядит. извини. как бред сумасшедшего.
(Они выходят на Малую Бронную).
Ник: Выпущенного под расписку, но не исправившегося?
Ника: Рада, что ты способен на некий юмор. но что доказывает, что ты относишься к этому серьезно.
Ник: Если это бред, то в нем единственный способ для меня встряхнуть внутри. не разрушая, этот сонный мир, который умирает по инерции. надо дать ему структуру как лекарство. которое ему, может быть, совершенно не надо. но связи обнаружить надо.
Ника: Так ты связной?
Ник: Вроде того. Вестовой. Ты знаешь, даже в буквальном смысле. Я ведь иду по цепочке. От человека к человеку. Я прошу у него возможности пойти к его знакомому, а там я узнаю имя знакомого этого знакомого и так далее. И однажды какая-то старушка попросила передать письмо, раз уж я иду по этому адресу. Так, что я стал оказывать даже почтовые услуги, за малую плату, конечно.
Ника: Ну в доверчивость старушки какой-нибудь еще поверю. но с другими, думаю, тебе было сложнее. А так, ты прямо тимуровец — так это у вас называлось?
Ник: Нет, тут во всем может быть и насилие. но я ведь узнаю без всякой для себя пользы о связях людей. пусть это и абстрактно.
Ника: Но делаешь небескорыстно — в основе твое любопытство?
Ник: Если бы только мое. Я начал всерьез в последнее время беспокоиться, что кто-то еще интересуется этой системой связей.
Ника: Кто же?
Ник: Компетентные органы.
Ника: Это что, бывший ГБ?
Ник: Бывший-то бывший, но неистребимый.
Ника: Но зачем им твой список? Таким же делом, наверное, заняты тайные агенты?
Ник: Да, это могло бы заменить работу целого отдела. К тому же у них всегда было желание разрушить связи. через ложь, провокацию, страх. чтобы утвердить государственные связи. Я же пытаюсь найти и создать систему человеческих отношений.
Ника: Мне кажется, что ты просто что-то придумываешь.
Ник: Если бы. Но я не могу найти не одного экземпляра списка, который я давал друзьям. Я оставлял черновики на всякий случай в разных местах. В доме Вадима тоже.
Ника: Вот зачем потащил меня в развалины?
Ник: Я уже забыл то место, где спрятал первоначальный список. прошло столько времени.
Ника: Что же ты хочешь делать?
Ник: Сейчас мы идем к моему приятелю. там один из центров всей моей системы. Это что касается списка. Но есть еще одно обстоятельство, которое заставляет торопиться. Там, я помню, есть одна женщина, которой надо помочь. К ней есть только один путь, но я забыл его.
(Они стоят на перекрестке, пережидая, пока пройдут машины).
Ник: Я совершенно не знаю, с чего начать. Все концы в воду. Вернее, слишком много возможностей. Я пытаюсь вспомнить то место списка, о котором я говорил. Но не могу. Значит, надо разыскать сам список. Но пока я буду искать этот свиток, время будет утеряно. А может быть есть другая возможность найти этого человека. К тому же сохранились мои черновики, какие-то варианты, но где они? Разбросаны по разным людям.
Ника: Но от отчаяния. в отчаянии можно попытаться найти ход. черный ход.
Ник: Да, конечно, это тоже идея. Иногда мной овладевает желание проходить пространства. насквозь. дома, квартиры. они настолько замкнуты. я должен их связать. ты говорила «тайный агент». а я — это явный агент, тот, кто должен связать замкнутые полости, камеры людей.
Ника: Но тут, я чувствую, это все уже на грани уголовщины.
Ник: Да, и далеко за ее пределами. Но, поверь, мне ничего не надо в этих квартирах и комнатах. Я заходил в некоторые квартиры ночью. буквально, как тать в нощи. я слушал дыхание людей. я боялся их разбудить и напугать. мне важно было только побывать и уйти.
(Они замечают, что светофор уже несколько раз поменял свет, и идут дальше).
Ника: Как же ты туда заходил? Отмычки?
Ник: Разные способы есть. Ты знаешь, в Москве сейчас много пустующих квартир. Отдельных, очень хороших, в которых никто не живет. Хозяева, например, уехали за границу, а квартира никому не сдана. Я бывал во многих пустых квартирах. Это ни с чем не сравнимое впечатление. ты входишь в совершенно забытую полость. оставленные цветы, посуда, вазы, все покрыто легкой пылью. мир почти из другого мира. случись там что-нибудь со мной, меня бы нашли только через год, быть может.
Ника: Ты рассказываешь какие-то ужасные вещи. Почему нельзя жить по нормальным законам? Ведь они так просты. И внутри них можно сделать очень многое. Зачем тебе этот криминал? Как ты входил в эти квартиры? Ведь там сигнализация, наверное?
Ник: Как правило. Но я знаю много способов, чтобы отключить ее. Один раз мне просто повезло. Что-то мне подсказало... заставило не поверить, что все идет гладко. и я не зашел в квартиру. а когда выходил из подъезда, то встретил уже людей с автоматами, которых сигнализация вызвала. Но лучше обходиться простыми способами. однажды меня задержали соседи, когда я уходя из той квартиры, перелезал через их балкон.
Ника: И что же?
Ник: Разошлись мирно. Милицию они вызвали, но удерживать меня до ее прихода, им показалось небезопасным.
Ника: Не знаю, правду ли ты мне сейчас рассказываешь, по-моему, ты придумываешь. Но все равно, это какие-то инструкции для взломщиков, они мне крайне не нравятся.
Ник: Я давным-давно не действую такими методами. хотя едва удержался на какой-то черте. и перестал так поступать. но обычными способами тоже приходится прорывать привычные человеческие представления о том, что допустимо и что нет. ты права, законы — это что-то настолько общее . но подробности не описаны. там зона неопределенности. но люди пугаются, когда им указывают на это. Ну вот, мы пришли.
(Они заходят в подъезд, поднимаются по лестнице и, позвонив, попадают в коммунальную квартиру к приятелю Ника Эдику. Квартира и поныне насыщена разнообразными людьми. Эдуарду и его семье принадлежат две достаточно обширные комнаты. В комнату, где Ника, Ник и Эдик пьют чай, постоянно кто-то заглядывает, забегают дети. В коридоре часто звонит телефон. Заходят и, побыв недолго, уходят знакомые. Во всем чувствуется некоторая богемная вольготность и необязательность).
Ник: Эдик, есть тут у вас черный ход?
Эдик: А зачем тебе?
Ник (улыбаясь, глядит на Нику): Вот девушка интересуется.
Эдик: Эти иностранцы, как известно, все норовили проникнуть к нам с черного хода, но чтобы хотеть выйти отсюда через черный ход, об этом слышу впервые.
Ник: Ну ты же знаешь мою страсть к прониканию везде, вот Ника отчасти подверглась дурному влиянию.
Эдик (Нике, доверительно): Этот человек охватил своей тайной сетью всю Москву и вас впутывает?
Ника: Нет, я сама пытаюсь понять и распутать это.
Эдик: И не думайте, бесцельно истратите молодые годы. Что касается черного хода, то он в таком далеком конце квартиры, что никто не доберется туда. По-моему, он заколочен.
Света (жена Эдуарда, она зашла в комнату и что-то делает в шкафу): Надо соседа-милиционера спросить, он лицо официальное.
Эдик: Милиционер занят своим переездом, впрочем, также, как и мы все. (Нику). Ты знаешь, что мы через месяц уезжаем из нашей вековечной квартиры?
Ник: Не может быть.
Эдик: Ну, с тех пор, как в одной из комнат тут поселились братья-коммерсанты, кое-что сдвинулось.
Ника: Разве коммерсанты живут в коммунальных квартирах?
Эдик: Еще как. Это самый выгодный способ делать деньги. Они потом постепенно занимают всю квартиру. Ну, а квартира в центре, сами понимаете, что это такое. Правда, при этом они другим жильцам помогают продать комнаты на отдельные квартиры... где-то там на окраинах. Но это все бытовые детали. У вас, я чувствую, романтические планы. странноватые, конечно, но зная Ника. Так вот о черном ходе. надо бы спросить Прасковью Трофимовну, старожилку здешнюю, но она нищенствует сейчас, так что до вечера ее не будет дома.
Ник: Но если серьезно. Ты не знаешь, Эдик, у кого можно искать мой список, я не могу его найти. и это меня тревожит.
Эдик: Но разве ты его закончил?
Ник: Закончить его невозможно, но тот объем, тот свод был у меня все же в некотором обозримом и законченном виде. я тебе его недавно передавал.
Эдик: Ну, конечно, конечно. я его смотрел, но, честно тебе скажу, меня эти вещи очень интересуют. понимаю, что для тебя он важен, — ты же меня сейчас, как вошел, сразу спросил об этом, но последнее время я его не видел. я давал его смотреть здесь разным людям, но без моего ведома никто не мог бы его вынести.
Ник: Но кто конкретно его смотрел?
Эдик: Ты знаешь, особенно им интересовался такой Миронов. художник есть такой. он его внимательно читал и даже, помню, говорил тогда как бы в шутку, что такой список можно было бы использовать. но неужели он мог его взять?
Ник: Использовать? Что это значит?
Эдик: Ну раз уж ты сделал такую штуку, то будь готов, что ее могут использовать как угодно... и во зло... и во благо... например, ну, не знаю... для шантажа.
Ник: А где этот Миронов живет? Или работает?
Эдик: Где живет понятия не имею. А так он подрабатывает в разных издательствах, а в последнее время, насколько я знаю, оформляет какие-то частные лавочки типа магазинов этих новых.
Ник: Ну и где же можно его найти?
Эдик: Где — не знаю. Но ищите и обрящете. Он, может быть, сейчас какой-нибудь салун или пивбар оформляет. или салон-парикмахерскую. Его можно найти где угодно или не найти. Но если вы уже собираетесь, пойдемте, я вас провожу, заодно дойдем и до этого черного хода, если он есть. Извини, Ник, что твой свиток отсюда исчез, но, видишь, тут такое место — за всеми не уследишь.
(Они идут коленчатым коридором на кухню. Ника с интересом оглядывается вокруг. Она открывает одну из дверей, по-видимому, кладовки, откуда взметываются какие-то темные бумажки, похожие на осенние листья).
Ника: Что это?
Эдик (оборачиваясь): А, это, как называют ее братья коммерсанты, рублевая зона.
Ник: Что?
Эдик: Они обменивают мелкие деньги на крупные нашей Прасковье Трофимовне, которая работает сейчас нищенкой. Но рубли и трешки им не нужны и они сваливают их сюда. Ну, для них это нечто вроде благотворительности. Каждый может зачерпнуть отсюда денег для своих нужд. Ты возьми тоже (обращается к Нику), тебе в твоих путешествиях пригодится.
(Ник достает из рюкзака целлофановый пакет, наполняет деньгами и запихивает обратно. Они идут дальше. На кухне обнаруживается, что дверь черного хода заставлена кухонными столами и заколочена, так что она едва просматривается, почти сливаясь со стеной. Они возвращаются обратно к входной двери. Ника идет в комнату Эдика за своей сумкой).
Эдик (Нику): Утром заходила Ольга. в частности, спрашивала о тебе.
Ник: Может быть.
Эдик: А эта девушка. Она, конечно, не просто так для тебя. (слегка усмехаясь) не очередная твоя жертва.
Ник: Не понимаю, что ты имеешь в виду... но, конечно, внеочередная, сверхординарная...
(Возвращается Ника).
Эдик: То, что черный ход забит, — ничего странного нет. Это сейчас опять возвращаются забытые понятия парадного, черного хода. Но для Ника все едино, он все готов пройти насквозь.
(Ника и Ник прощаются и уходят).

(Ника и Ник быстро идут по переулкам в районе Таганской. Они пытались заглядывать в какие-то магазины, парикмахерские, где идет ремонт, но безрезультатно).
Ника: Ну и где ты думаешь искать этого художника?
Ник: Мне бы хотелось пройти насквозь. хотя бы центр города. ведь где- то он, то есть художник есть. но это бессмысленно. мы можем разминуться буквально на секунды.
Ника: Но разве ты его знаешь?
Ник: Мне кажется, я встречал его у общих знакомых. и, возможно, узнал бы.
Ника: Но вообще тут все так зыбко. в городе, я говорю. кто-то появляется, кто-то исчезает. как все это можно запихнуть в какую-то схему?
Ник: Ну, в звездной системе какие-то звезды загорают, какие-то угасают, но все-таки нечто общее держится.
Ника: Но этого мало. здесь же может потеряться отдельный человек. или для тебя составление системы чисто эстетическое занятие?
Ник: Да, эта система очень красива. но и ужасна по-своему. а один человек. я ведь как раз начал тебе говорить, что не могу обнаружить одну женщину, хотя надо бы ее найти. все время забываю об этом. ты вот напомнила опять.
Ника: Какую женщину?
Ник: Она совсем одна, уже очень старая. У ней есть только один родственник. внучатый племянник, кажется, Саша. фамилия не важна. так вот, я случайно услышал в одной кампании. история банальная. этот Саша просто ждет, когда его почти беспомощная женщина умрет. чтобы получить ее комнату, наследство она ему отписала. я узнал ее адрес, но он потерялся вместе со списком.
Ника: Зачем тебе это? Вмешиваться в тяжелые чужие семейные дела?
Ник: Ты права... но я не хочу, чтобы просто так она умерла. и до нее никто не дойдет. как там было сказано кем-то. поэтом каким-то. «звезда в крайнем домике прихода»?
Ника (после долгого молчания): Я вижу глубокое противоречие в том, что ты делаешь.
Ник: В чем?
Ника: С одной стороны, ты тратишь годы труда, чтобы создать этот бесконечный список, с другой — ты все время рискуешь, ты живешь так, что список может исчезнуть в любую минуту. его могут украсть, ты даешь его сомнительным людям.
Ник: Нет никакого противоречия.
Ника: Почему?
Ник: Я должен быть подобен тому, что я делаю.
Ника: Не понимаю.
Ник: Все вокруг подвижное и живое. Ты сама только что говорила. Я не могу быть кабинетным ученым. Тогда ничего не получится. Да, я должен пройти по самому краю, и если мной руководит нечто большее, чем прихоть. если есть какая-то высшая сила. то это не исчезнет. Смотри! (Он завороженно останавливается перед витриной нового магазина).
Ника: Что там такое?
(Перед ними магазин одежды с западными манекенами с маленькими головками, покрытыми золотой пылью).
Ник: Смотри, на них наши зимние тени.
Ника: Не понимаю, о чем ты?
Ник (показывает головой на их отражения в витрине, которые соединяются зрительно в угасающем уже, дне с застывшими лицами неукоснительных манекенов): Вот, что меня влечет. Почему это отражение опережает меня? Почему я не могу проходить сквозь стекла?
(Внезапно он покидает Нику на улице и входит в магазин, оказываясь по ту сторону витрины. Ник скользит между манекенами).
Ника: Перестань. это плохо. то, что ты делаешь. (Ник не слышит ее, он совершает странные театральные движения, все происходит очень быстро, и Ник возвращается обратно раньше, чем успевают подбежать продавщицы).
Ника (сна стоит, отвернувшись, прижав руки к покрасневшим щекам): Как глупо...
Ник: Что?
Ника: То, что ты делал. ты просто клоун.
Ник (чувствуется, что он задет этим): Может быть. Не знаю... Мне хотелось пройти к тебе с той стороны стекла...
Ника: Но в этом что-то пошлое... Причем здесь манекены.Ты и все это... С тобой просто невозможно идти.
Ник: Я был заворожен. Манекены — какие-то неземные. высшие существа.
(Ника почти не слушает его, Ник неожиданно хватает ее за руку, в его глазах веселый огонь).
Ник: Ты говорила, что здесь лабиринта нет, раз между переходами — сквозные проемы, дыры, но, видишь, проникнуть за эту стену нельзя (он показывает на сплошную цепь домов) Но я покажу тебе, что за каждой стеной совершенно незнакомая иная жизнь и мы пройдем это насквозь, мы почувствуем все это сразу. это будет такое сечение нашими телами, нами самими, чтобы все запечатлелось мгновенно.
(Он тянет ее за руку за собой. они начинают бешеное движение по городу, Ника, вначале неохотно, затем смелее втягивается в эту игру. они пробегают сквозь магазины, ремонтные мастерские, входя общие двери и вырываясь через служебные или наоборот, вызывая панику среди служащих. они заходят без пропуска в учреждения лишь затем, чтобы выбежать или выскочить через окно в совершенно другое быстрое для перемещения пространство двора или пустыря они пересекают центр города от одной части Садового кольца до другой.
Они входят на стройки, исчезая в служебные калитки. Иногда они запутываются в кирпичных улитках сохранившихся стен старых дворов, — хотя Ник прекрасно знает город, — и тогда приходится. перелезать через брандмауэры, они проходят сквозь строй кабинетов в зданиях с золотыми вывесками на фасадах, их задерживает вооруженная охрана, но они успевают ретироваться и повторить свой заход другим прямолинейным, но безошибочным путем через снятые доски в заборе. Лицо Ника вдохновлено пространством, но иногда Нике кажется, что он на грани безумия и что с ним мажет случиться нервный припадок. В детском саду, где они проносились через • кухни, их едва не, обварили кипятком. Они вбегают в здание театра и между актеров на репетиции, застывших в немой сцене, пробегают за кулисы, где запутываются в декорациях.
Они рвутся к какой-то неясно прорастающей из хаоса цели, но направление движения ощущает только Ник. Они поднимаются в жилые дома, звонят в двери, изредка им открывают, Ник объясняет свою цель, он дарит деньги обитателям, иногда их даже не прогоняют, они заходят в бесконечные коридоры, спускаются по черным лестницам лишь затем, чтобы перейдя заснеженный двор, продолжить свой нескончаемый бег.
Наконец, когда они едва избежали драки с пьяным грузчиком, пробиваясь сквозь винный, магазин, Ника остановилась).
Ника: Это чистое хулиганство. Все. Уже надоело. Я не хочу провести эту ночь в милиции. (Она приваливается к водосточной трубе, они находятся на Цветном бульваре).
Ник: Мы уже были здесь сегодня. Все пересекается. Все, что мы прошли сейчас, не исчезает в нас. Все пересекается и входит друг в друга. Ты чувствуешь это? Мы совершили то действие, которое не проходит, оно неизменно, как та человеческая карта, которую я составляю.
(Ника стоит отрешенно).
(Люди проходят бульваром. Проезжают редкие машины. Прутья деревьев колышутся на ветру. Встретились два незнакомых человека, один прикурил у другого, и они разошлись. Внезапно картина изображения меняется. Мир глазами Ника в эту минуту. Уже не ряд мгновенных, как обычно представляется в кино — двадцать четыре кадра в секунду. Мгновенье ушедшее уже не исчезает, но как бы восстановленное памятью, продолжает быть. Для этого можно произвести съемку, эпизода на улице обычным образом, а затем наложить кадры друг на друга. При этом получится одна большая фотография, идущий человек становится здесь чем-то вроде туманного коридора, где отчетливо видны его положения в разные моменты времени. Два встретившихся и расставшихся человека становятся вечными пересекшимися шлейфами с запечатленными движениями. Движение здесь стало статикой, но проникнувшей сквозь другие миры людей и предметов. Кроны оголенных деревьев превратились в облачка. Но можно по этой гигантской собирательной фотографии запустить и обычным образом воспроизведенный отснятый этот эпизод. Тогда по неисчезающим световым коридорам будут проходить люди, повторяя все свои последовательные положения. Таким предстает этот зимний бульвар в недолгом восхищенном взоре. Но изображение тускнеет, Люди опять появляются в обычном виде частиц в своих траекториях — разрозненных в мгновениях предметов).
Ник: Ты видела все это?
Ника (она тяжело поднимает веки и, словно не слыша, смотрит на него, сощурив глаза):
Почему он назвал меня твоей сестрой?
Ник (не сразу соображая, о чем идет речь): Кто?
Ника: Ну, твой приятель, тогда, еще утром.
Ник: А-а. он любит перед гостями сострить эдак.
Ника: Мы что, так похожи?
Ник: Нет, мы совершенна из разной глины созданы.
Ника: А у тебя есть сестра. . . настоящая или брат?
Ник: Нет.
Ника: Ты женат?
Ник: Давно уже нет... Но нам надо идти.
(Они медленно трогаются с места).
Ника: Так ты значит один. Странно, что именно, когда ты вбежал в эту витрину манекенами. ты мне показался таким одиноким, ты словно просил у них милостыню, выпрашивал внимания. Это было ужасно. Но свой дом или как это называют. угол у тебя есть?
Ник: Есть комната. далеко на севере Москвы. Но я там редко бываю.
Ника: Где же ты чаще бываешь? У друзей, у подруг? (Ник молчит).
(Они выходят на Садовое кольцо возле Цветного бульвара).
Ник: Я как-то забыл об этом, ведь здесь неподалеку. живет мой знакомый художник, он еще и коллекционер к тому же. Вот у кого надо узнать о персонаже, которого мы ищем. Заодно и передохнем немного.
(Они поднимаются на пятый этаж дома в стиле модерн и останавливаются перед дверью с многочисленными звонками, звонок глохнет где-то в глубине. Никто не отзывается, они отходят от двери и останавливаются, опершись о перила лестницы).
Ник: Подождем немного, все равно надо обогреться.
Ника: Опять коммуналка. сколько же их?
Ник: Многие даже уехав оттуда, тоскуют втайне, по-моему, них. это чувство локтя... или чувство колена товарища. Это надолго, мы все еще наполовину живем в коммунальном жилье. Однако, я чувствую, что этот Даня так просто не проявится.
(Ник подходит к двери и звонит в другой звонок. Через некоторое время дверь открывается. Простое усталое лицо человека лет сорока. По-видимому, он только что вернулся о работы).
Ник: А Дани нет дома?
Сосед: Да нет, вроде... а вы бы в его звонок позвонили.
Ник: Там никто не отзывается.
Сосед: Ну, значит нет... Вообще-то он собирался где-то в это время быть. да вы его подождите здесь... Заходите, не бойтесь. Можно.
(Ника и Ник входят в прихожую, сосед манит их в свою комнату).
Сосед: Да заходите. Посидите у меня пять минут, он сейчас подойдет. Вот картошечки хотите?
(В комнате приглушенно работает радио, создавая монотонный музыкальный шум. Чувствуется, что Ник раздражен этим. Сосед угощает их и, несмотря на отказ, кладет им по две вареные картофелины на тарелки. Некоторое время стоит неловкое молчание). Ник (как бы встряхиваясь): Не подумайте, что в знак благодарности, но мы могли бы оказать вам услугу.
Сосед (машет рукой): Мне? Не нужно ничего.
Ник (он явно преодолевает неловкость и неприязнь): Ну, например, может вам надо переслать срочно письмо в Москве. мы бы сделали это за час.
Сосед: Кому письмо?
Ник: Ну, мало ли, если вы хотите послать в Москве кому-то письмо, мы бы могли это сделать без всякой почты, просто так.
Сосед (наконец, понимая, смотрит на них с сожалением): Вы хорошие ребята, но вы просто сбрендили. Ну от этой жизни все может быть. Кто же сейчас письма пишет? Есть же телефон, и вообще никакого времени нет, и о чем писать? Жаловаться, что ли?
Ник (неуверенно ): Ну, а у кого телефона нет?
Сосед (неожиданно раздраженно): А зачем он мне тогда вообще дался? Пусть звонит тогда сам. (Несколько спокойней): Вообще-то, по-моему, неумное совсем затеяли, простите, конечно. деньги так зарабатываете что ли?
Ник: Ну и это тоже немного. Но не в этом дело.
Сосед: Но ясно, что без денег тут не обошлось. Но вот ты посуди (он обращается к Нику), вот я инженер, но, скажем так, из простых, почти что рабочий, инженер-заводчанин. слово плохое. почему я не могу заработать себе и своей семье на жизнь? Что за время такое? Но я отвечу, как я понимаю. без обиды там на всякие трудности... дело не том, что денег мало, а то, что они для всех одинаковые... и в то же время, вроде как неодинаковые, и это плохо. Вот за стеной живет ваш приятель Даня. То он гол, как сокол был, да и сейчас бывает. то кум королю. Он хороший парень, я ничего не хочу оказать. Но деньги его замечают, а меня нет. я не завидую, чему завидовать-то? Такая жизнь, как у него, не по мне. Но значит государство... или что-то общественное его замечает, а меня нет. Значит деньги, я так думаю... что-то не то в них. Отменить нельзя, но и так несправедливо... Его с помощью денег заметили... вычислили как-то, а от меня и мне подобных только отмахиваются...
Ника (неожиданно резко вступая в разговор): Но без денег никуда не деться сейчас, это язык цивилизации.
Сосед (скосив глаза на нее): Чувствую, что вы оттуда прибыли и не понимаете. что здесь происходит. у вас совсем другое все ... да те же деньги. вы говорите язык, а у нас этих языков было. талоны, сертификаты, чеки, не говоря уж о рублях.
Ника: Очень плохо. Финансовый Вавилон.
(Направление разговора и спора нескольких человек, как бывает довольно часто, становится непредсказуемым и может отклоняться в неожиданные стороны).
Сосед: Ну, это все какие-то сложные понятия. Деньги у нас были разные, но зато было единство между людьми . газеты, все это — чепуха то, что писали. но это на самом деле было. а у вас все по отдельности. одеты, как надо, конечно, но все люди разделены.
Ника (почти перебивая его): Но не выращивая отдельного, нельзя создать общего.
Сосед: Да у вас не люди, а ходячие гробы.
Ник (также неожиданно входя в разговор): Повапленные.
Ника (она с удивлением смотрит на Ника, даже больше прищуриваясь, чтобы разглядеть выражение лица, она видит, что он, несмотря на ироничную интонацию, совершенно серьезен): А вы разметали свои гробы, да я же здесь родилась, знаю.
Сосед: То-то я чувствую, что по-русски ты шпаришь хорошо. горячая закваска-то наша. хоть ты и вышколенная, вымуштрованная.
Ника: Не перебивайте меня. Вы все растратили, разбили, перемешали. человек у вас не жилец в самом себе. вы и до сих пор сидите в общих коридорах, приемных, квартирах, сортирах — это ваше общее присутствие. вы утописты неисправимые.
Ник (Нике): Неужели ты не понимаешь, что можно с двух сторон идти к одному месту встречи, одному верстовому столбу?
Ника: Пресловутая конвергенция? Ну встретились, и что?
(Дальше речь всех трех человек звучит почти одновременно. Вначале Ник начинает отвечать Нике, но она еще не закончила свою речь, тут же вступает сосед, так что все трое почти перебивают друг друга, но им удается различить смысл каждого говорящего. Более того, их голоса создают нечто вроде трехголосого речитатива, хора, сопровождаемого тихой музыкой по радио).

(Ник и Ника пересекли Профсоюзную улицу и идут в гору в Новочерему- шинские кварталы).
Ника: Почему мы не можем по-человечески взять машину?
Ник: Попробуем.
(Они пытаются остановить несколько проходящих мимо машин).
Ника: Никто не останавливается, даже такси...
Ник: Проще пройти к нему наискосок. хотя это и не очень близко.
(Они пускаются в путь. Уже вечер и темно. Они проходят пересеченной местностью, поднимаясь на горки, спускаясь в ложбины по дворам новостроек, в основном это пятиэтажные дома. Они двигаются медленно, проходя через песочницы. или прижимаясь по асфальтовым тропинкам к самым домам, или выходя на большие отчужденные территории. Чувство отчуждения и пространства. Наконец Ника останавливается и садится в изнеможении под заиндевевшее дерево. Она сидит, прислонясь к нему, обняв колени).
Ника: Может хватит? Зачем ты меня мучаешь? Зачем ты ведешь меня через эти потемки. через эти деревни? Оставь меня, я сама доберусь.
Ник: Может быть, я хочу, чтобы мы заблудились и ты завтра не улетела?
(Он легко поднимает ее и некоторое время несет на себе спина к спине. Она просит опустить ее).
Ник: Потерпи еще немного. Кажется, недалеко уже. Всегда плутаю здесь. Бесконечные пространства, как в лесу. А дворы похожи на старые, в центре. По-моему, вот его дом, он живет на первом этаже. Раньше можно было пробраться сквозь кусты и постучать в окно три раза. Тогда понимали, что свои. Они обходят пятиэтажку и подходят к самым окнам, занавешенным красными шторами. Форточка открыта, сквозь нее доносятся тихие музыкальные звуки.
Ник: Идиллия.
(Он стучит три раза в окно. Шторы раскрываются и в окно выглядывает умное молодое лицо. На улице уже совсем темно, поэтому человек вглядывается долго).
Слава: Кто там?
Ник: Это мы. Слава, это Ник.
Слава (после некоторой паузы): Ах, Ник. Сейчас открою.
(Ник и Ника обходят дом и входят в квартиру.
Слава: Привет тебе, Никола. Куда ты пропал? Хотя я все время слышу о тебе.
Ник: Ты тоже ушел куда-то... Это Ника.
Слава: Слава. Ну куда я исчез, понятно. Вам повезло, сегодня нет занятий, только два послушника здесь (он улыбается). Ну проходите.
(Они входят в одну из комнат трехкомнатной квартиры. В уголке за низким столиком сидят молодые юноша и девушка и что-то читают. При появлении Ника и Ника они встают и вежливо кивают. Затем продолжают заниматься своим делом. Слава не представляет их гостям).
Слава (указывая Нике и Нику на диван возле двери): Садитесь. (Они усаживаются). Да, сегодня день полного отдыха. Перед новым циклом занятий я себе позволяю расслабиться, вспомнить старые привычки. Так что ты Ник очень удачно.
Ник: Я тоже одна из старых привычек?
Слава (смеется): Ну что ты. Просто я рад тебе. И могу поговорить сегодня много. И уклониться от обычая старых друзей после долгой разлуки первым делом расспрашивать о том, что делают общие знакомые.
Ник: В этих расспросах ничего странного нет, так пытаются нащупать какие-то утерянные связи между собой, найти общий язык.
Слава: Может быть. Но вы ведь не случайна зашли сейчас, я думаю. У тебя какое-то конкретное дело, да? Ты ведь тоже стал, как и я, впрочем (он улыбается), таким деловым.
Ник: Мне сказали, что видели у тебя здесь мой список.
Слава: А, ну да. Мог бы сразу догадаться. Тут просто забываю все на свете. Да, свиток этот был, но тут ли он сейчас, не знаю, но точно помню, что дня три назад был. Ты сам поищи его в соседней комнате среди бумаг.
Ник: Странная вещь, сегодня этот свиток ускользает из рук. и никто ничего не помнит точно.
Слава: Ты не обижайся. Просто все настолько погружены в свой индивидуальный слой реальности, что другое для них не существует.
Ник: И ты?
Слава: Нет. у меня сложнее, все эти бумаги. эти многочисленные вещи просто буквально все. все меньше для меня начинают значить, Но не сегодня, Я ухожу от себя. прежнего. Но не избавлен еще от слабостей. Ну, я чувствую, что вы устали. Сейчас сварю кофе. Послушаем музыку (он выходит).
Ника: Я просто хочу прийти в себя.
(Она смежает глаза. В комнату возвращается Слава с кофе и печеньем, он обносит всех присутствующих).
Слава: Ну, что же... маленький светский вечер... Попробуем вспомнить (смотрит на Ника), как это было лет десять назад. И, может быть, будет у других.
(Слава включает проигрыватель. Звучит музыка. Бах. Чембало и скрипка. Момент гармонии, Пять человек в комнате. двое молодых ребят, которых Слава назвал послушниками, сидят на полу у стены. Ника, полузакрыв глаза, в кресле. Ник и Слава на диване. Каждый видит каждого, кроме ближнего соседа. Вначале комната показана с позиции нейтрального наблюдателя. Затем изнутри каждого человека, присутствующего в комнате. В какой-то момент происходит «воссоединение зрений», каждый видит себя через глаза другого, и единый и единственный в своей целостности, схваченной из разных глаз, мир плывет — не просто путем наложения — к окончанию звука).
Слава (после долгого всеобщего молчания): Ну, что же, Ник, как ты живешь? Я же тебя век не видел и поэтому такой светский тон, я думаю, позволителен.
(Юноша и девушка, сидевшие у стены, — им всего лет по семнадцати, — встают и как-то удивительно кротко и нежно улыбаясь, выходят из комнаты).
(Слава и Ник сидят на диване. Ника подходит и ложится на спинку дивана, положив голову на руки, как спящий лев; она лежит с закрытыми глазами).
Слава (Нику): Давай не будем мешать, пойдем на кухню.
(Они берут чашки с кофе и идут на кухню). Слава: Ты давно знаешь Нику? Ник: Менее двенадцати часов.
Слава (улыбаясь): Порядочно. Достаточно, чтобы узнать очень многое. последующее бывает часто лишними сведениями.
Ник: Не только узнать, но и даже расстаться. но это неважно. Ты мне скажи. ты совсем от здешней жизни отошел. не знаю, как сказать. в сторону?
Слава: Политика, которой несколько лет назад я горел, меня совершенно не волнует. но и, вообще, нас оттеснили. но не в этом дело. я не могу глядеть даже на эти рожи, которые мелькают.
Ник: Тебе нужна была слава?
Слава: Слава это я. Мне нужно было, чтобы то, что мы отдавали, находило какой-то отзвук, а не тонуло в этой вязкой тине. бюрократии новой или старой, мне все равно, какая она. тогда в августе, на рассвете казалось, что вся жизнь для нас будет без сна, как ночь на баррикадах... мы думали, что время будет светиться, а что теперь . смуть какая-то .
Ник (чувствуется, что ему хочется уйти из этого разговора): Ты, знаешь, я ничего такого конкретного не загадывал. Ну, а что же теперь? У тебя нечто вроде группы?
Слава: Да. это почти семья, нам хотелось бы переместиться. всем вместе куда-нибудь.
Ник: Куда же? В Тибет, на Тайвань, в Гонолулу?
Слава: Да, скорей, на Восток, чем на Запад.
Ник: А здешнее тебя, как я понимаю, не волнует больше?
(Ника появляется на кухне, держа в руке свою сумку).
Ника: Можно прикурить? Боюсь, что мои сигареты закончились (она роется в сумке). У вас нет (обращается к Славе)?
Слава: Был только «Беломор», не знаю, где теперь. Я ведь уже не курю.
(Ник достает свои сигареты, и Ника закуривает).
Ник: Ну, я с твоего позволения (он смотрит на Славу) пойду в твою комнату, пороюсь в бумагах.
(Он уходит, Ника и Слава сидят на кухне).
Ника: Так вы значит давно знаете. Ника?
Слава: Очень давно. мы вместе учились в университете. Ник был, а впрочем, и есть, очень способный лингвист. И переводчик. он переводит с листа. И во многом, по-моему, именно так зарабатывает. В основном техническими переводами, если не ошибаюсь.
Ника: А нескромный вопрос: сколько же вам лет?
Слава: Мне? То есть и ему? Да за тридцать, хотя он выглядит сильно моложе. Что несколько странно при его таком. как бы оказать, странническом образе жизни. Вы знаете, я его нежно люблю, но последнее время очень редко вижу. Он ускользает. Так вот, его моложавость, быть может, следствие его легконогости. Но он полон невообразимыми идеями. ну, вы, я понимаю, уже догадались. он всегда, еще давно говорил, что он лингвист в действии. Он называл себя создателем нового. осязаемого что ли, языка. он буквально носился с этой идеей, да, носился по городу. Лингвист, как он говорил, должен сам своим физическим телом осуществлять связь между людьми и вещами. Что-то вроде того громоздкого языка, вы знаете, когда вместо слов надо было бы таскать за собой все предметы, которые хочешь назвать. Но. по-видимому, тут что-то иное было, его не совсем понимали, он пошел в народ, так это когда-то называлось. Он стал практиком. Где он только не работал. Но за всем этим какая-то была мысль, идея. Этот список вот, который он там ищет сейчас. Но он стал почти неуловим для друзей. Я почти не знаю, как он живет...
Ника: Но вам хотелось бы узнать? Ведь внутренне вы о ним?
Слава: Да, но, понимаете. Когда началось это новое время мы куда-то все устремились. Ник тоже, как джин. с цепи сорвавшийся. но сейчас я уже не тот. совсем не тот. Я разуверился в каких-то внешних изменениях в этой отдельно взятой стране. А Ник, он, пожалуй, остался прежним, даже укрепился в своем рвении. Но он слишком надеется на свои силы. Что в результате? Пулевое ранение и два ножевых, но он дешево отделался. все это были в общем-то царапины, так он мне говорил. Но я за него опасаюсь. Просто, за его физическое существование. Конечно, он овладел карате и все такое. Но этого мало. И к тому же он хочет все делать один, он рассчитывает только на себя. А один, что он может один?
Ника: Да, днем я почувствовала, что он совершенно одинок, это звучит нелепо патетично, но разве это не так?
Слава (он некоторое время молчит, потом странно улыбается): А почему вы считаете, что за двенадцать часов. или сколько? — вы узнали его? Он ведь удивительный артист, нет, не притворщик, не обманщик, но он мог увести вас в какую-то одну сторону самого себя?
Ника: Но мне он кажется искренним.
Слава: Несомненно, несомненно. но тем неожиданней могут оказаться результаты.
Ника: Какие результаты?
Слава: Ник сам не всегда знает, куда приведет завтра его воля.
Ника: Ну, а этот список. это что, такая красивая мистификация?
Слава: О, тут, конечно, тоже много игры. В чем-то действительно интересной, в чем-то опасной, но он есть, список-то есть, не сомневайтесь, и, если думаете, что Ник остановится с ним только на уровне Москвы, вы ошибаетесь. вы думаете он спроста с вами познакомился, да? Как видите, я пытаюсь поселить в вас червя сомнения, хороший я друг, да? Нечего сказать! Но я хочу, чтобы вы увидели и эту сторону в нем, замыслы у него самые грандиозные. И он об этом знает и опасается, но не подозревает до какой степени такая страсть из второй стала в нем первой. стала его натурой. Это я ясно вижу, тем более, что восточные учения помогают в чем-то.
Ника: Что же, вы считаете, что в Нике спрятан потенциальный диктатор?
Слава: Я же говорю, что он знает об этом, и от этого я его еще больше люблю, хотя мы расходимся все дальше, как ни печально. Он прекрасно все понимает и хотел бы уничтожить свиток или чтобы кто-нибудь другой сделал это, но он будет с радостью вдохновенного маньяка продолжать свою работу, надеясь миновать все трудности, но исход здесь один.
Ника: Какой?
(Ник появляется на кухне. Вид у него пасмурный).
Слава: Ну что, нашел что-нибудь?
Ник: Только старые наброски. Но это я и так знаю наизусть. Я их заберу, конечно, но это не то... Послушай, а Арсений к тебе давно заходил, ведь он живет неподалеку?
Слава: Странный этот Арс, конечно, хотя я и ценил когда-то его голову. Ты думаешь он мог заинтересоваться? О свитке он знал, конечно, но я не думал, что эта может быть ему интересно, Не помню, когда он последний раз был у меня. ты знаешь, у меня много народу бывает, все что-то делают, роются. Звонить ему? Да, но телефон у него не работал, да, я вспомнил. А там у него. такое гиблое место. что к нему попадает — это всерьез и надолго. Подожди, попробую.
(Он набирает телефонный номер, слушает, потом вещает трубку).
Слава: Бессмысленно, длинные гудки. Но это ничего не значит. Он наверняка дома, просто сломан телефон.
Ник: Мы сейчас отправимся туда.
(Ника напряженно смотрит на него. Пауза.)
Слава: Смотри. Поздно уже. Дорогу, знаешь?
Ник: Да вспомню В свое время я бывал там не один раз.
(Они с Никой собирают вещи и прощаются со Славой).

(Ник и Ника идут уже совершенно темными дворами старых черемушкинских новостроек).
Ника (она несколько приободрилась и отдохнула): Как странно. Эти пространства, что мы с тобой сегодня прошли, все-таки совершенно не пересекаются во мне. слишком много людей, дверей, окон.
Ник: Но они. должны войти друг в друга.
Ника: В воспоминанье?
Ник: Не знаю. Ну что, Слава обо мне тебе что-нибудь говорил?
Ника: Он тебя в самых радужных тонах мне расписал.
Ник (улыбаясь): Ох, не только. не только, я думаю. Но он, наверное, тебя и поучил чему-нибудь. учительские интонации у него всегда были, но теперь, когда он чем-то вроде гуру становится.
Ника: Ты твердо знаешь адрес, куда мы идем?
Ник: В свое время у этого Арсика я часто бывал. Но идти туда сейчас нет никакого желания.
Ника: Почему?
Ник: Ты поймешь. Но надо туда все же зайти. Я чувствую, что он там. список. к сожалению. Последнее время он связался с некими компьютерными людьми и, хотя сам мало что понимает в компьютерах, но все эти сети. он от всего этого почему-то приходил в восторг, так, что я опасаюсь, что они и мой описок могли попытаться подсоединить туда, опробовать на нем свои программы.
Ника: А чем он занимается?
Ник (после паузы): Такой же бездельник, как и я. Но, знаешь, мы у него не будем задерживаться, мы быстро уйдем. Времени уже много.
Ника: Да, я опаздываю. Я уже опоздала. И, честно говоря, мне этот твой список. не так уж нужен.
Ник: И все же я должен его найти. это последняя надежда.
Ника: Надежда на что?
(Ник не отвечает).
Ника: Внушить любовь? К кому? Ко всему этому? Но то, что вокруг, и то, что ты культивируешь, мой друг, не безумие, а хаос. Хотя при этом ты вполне трезвый, но утопичный. и ты играешь. не актер, а игрок, а игроки мне не слишком интересны. (Останавливается и смотрит на него без улыбки).
Ник: И все же, мы должны попробовать (он смотрит на нее печально и долго), я прошу тебя.
Ника (думая о своем): Хорошо, идем.
(Они подходят к старому подъезду пятиэтажки. Ник помогает Нике взойти на третий этаж. Ни одна лампочка не горит. Четыре двери выходят на лестничную площадку. Ник долго высматривает нужный номер при тусклом свете уличного фонаря, доходящего сквозь окно. Наконец он звонит. Раздается отдаленный звук, напоминающий вместе хрип и гул грома. За дверью слышны шаги и раздается женский голос: «Кто там?» и сразу же дверь распахивается. На пороге стоит женщина в халате. На вид ей сильно за пятьдесят. По ее непроизвольным и мелким движениям чувствуется, что она пьяна).
Ник (громче обычного резко выбрасывая слова): Мне нужен Арсений.
(Женщина запрокидывает голову, так что ее впалые щеки еще сильнее обозначаются тенями. Говорит несколько высокомерно и визгливо, хотя и довольно тихо).
Мать Арсения: К сыну дверь закрыта. Вход двести рублей.
Ник: Он дома?
Мать Арсения (она покачивается и делает отрицательное движение рукой): Не пойдет!
Ник: Что не пойдет? Арсений! (Ник пытается позвать сына женщины.
Никто не отзывается, Ник делает легкое движение, стараясь отодвинуть женщину с порога квартиры, но она вцепляется руками в косяк, заслоняя вход).
Мать Арсения: Только по пропускам!
Ник: Сколько тебе нужно?
Мать Арсения: Двести пятьдесят.
Ник: Ты же говорила двести.
Мать Ника: Сто пятьдесят и сын твой. Там еще кто-то? (Она замечает Нику, стоящую в стороне). Кто там выглядывает? Такая девушка ему не по-дой-дет.
Ника (обращаясь к Нику): Я ухожу.
Ник (берет Нику за руку, второй рукой снимает свой рюкзак): Мы сейчас войдем (выхватывает из своего рюкзака пачку мелких купюр и разбрасывает по прихожей). Вот, тут больше, чем надо.
Мать Арсения (отпускает одну руку от косяка, пропуская тем самым гостей в квартиру): Вы свободны, сэр, но вы не джентльмен. Зачем мне ваши листочки, если у меня тверже есть валюта. Пойдем, пойдем (она влечет их куда-то вбок, на кухню). Вот стеклотары на многие миллионы тех еще, старых рублей, это то, что не прогорит, разве что, землетрясение.
(Она включает свет на кухне. Тараканы бросаются из-под ног. Вся кухня заставлена бутылками почти черными от пыли, заметны и дорогие наклейки).
Ник: Вижу, вижу (он ведет Нику за собой в другую сторону от входной двери по длинному захламленному коридору, они спотыкаются о рухнувшие с полок ряды книг, покрытых густой пылью).
Мать Арсения (вдогонку): Арс, я думаю, вас не захочет...
(Из-под закрытой двери льется слабый свет. Ник стучит в дверь. Никто не отвечает. Ник открывает дверь. В глубине комнаты, заваленной книгами и бумагами, на диване при свете настольной лампы, сгорбившись, сидит человек. Он затыкает уши руками. Замечает, что дверь открылась, неохотно и медленно опускает руки и поднимает голову навстречу гостям. Какое-то мучительное и неприязненное выражение в его взгляде исподлобья. Узкий череп и черные смоляные усы, скрывающие губы. Взглядом смутным и, вместе с тем, умным он смотрит на вошедших. Рядом с ним на обшарпанном журнальном столике стоит длинногорлая бутылка вина, он молчит).
Ник: Твоя мамаша не хотела нас пускать.
(Арсений протягивает руку и берет бутылку за горлышко, как для броска гранаты, затем секунду подумав, ныряет второй рукой под журнальный столик и достает оттуда два цветных пластмассовых стаканчика. Наливает вино, пододвигает к столику стул и табуретку и жестом приглашает гостей. Ника и Ник садятся, Арсений поднимает стакан, наполненный вином. В молчании все трое чокаются и выпивают.
Ник: Извини, что в столь поздний час. Но сразу спрошу, у тебя мой свиток? (Арсений откидывается на спинку дивана, так что лицо его находится в тени. Брюзгливое выражение не сходит с его лица).
Ник: Ну, что ты молчишь?
Арсений (после долгой паузы): Я думаю.
Ник: Думаешь о чем?
Арсений: Зачем он тебе сейчас?
Ник: Это мой свиток.
Арсений (усмехнувшись): Не бойся, я его не сжег, хотя будь у меня в крови что-нибудь от Савонаролы, первым делом бросил бы его в костер.
Ник: Значит, он у тебя... он мне нужен сейчас.
Арсений: Я вижу, ты не понял меня.
(Где-то отдаленно часы бьют одиннадцать раз).
Ник (после паузы, сдерживая себя): Мне некогда тебя сейчас понимать. Отдай мне список.
Арсений: Тебе нельзя давать этот список, попытаюсь тебя сейчас в этом убедить.
Ник (голос его звучит угрожающе и громко): Если не хочешь, чтобы я тебя выбросил из квартиры, отдай список.
Арсений: Ты, конечно, сильнее, но так ты ничего не добьешься. Ты его не найдешь даже, если перевернешь все в этой комнате. впрочем мамаша будет тебе благодарна за капитальный ремонт.
Ника (неожиданно обращаясь к Арсению): Почему вы не хотите отдать? Он что, так опасен, этот список?
(Ник с удивлением смотрит на Нику).
Арсений: Список? Он прекрасен... И ужасен одновременно.
Ника: Чем, же?
Арсений: Он красив, но надо на него взглянуть через. (он что-то соображает про себя, потом, усмехаясь, обращается к Нике уже по-другому): А вы разве не почувствовали это на себе? Думаю, Ник провел вас одним из своих маршрутов. разве вы первая?
(Ника изумленно смотрит на Ника):
Ник (громко и как-то устало): Врешь ведь, пьяная скотина. (Он сбивает Арса с, дивана несильным ударом, тот с каким-то захлебывающимся смешком отбегает в конец комнаты к окну, опрокинув по дороге еще одну бутылку с остатками вина).
Арсений (изображая обиду, со смехом): Вы разве не знаете? Ник — это ходячий бедекер?
Ник (поворачиваясь к Нике, он бледен и от волнения даже обращается к ней на «вы»): Не верьте ни одному его слову.
Арсений (Нике): Это вы ему не верьте. Он же мне свою программу действий давно изложил. Вы уважаете мистику?
Ника (неохотно отвечая): Благородную, да.
Ник (не успевая опередить ее): Не отвечай ему.
Арсений: А вот он нет, нет! И Бог для него, то есть, по его мнению, допускает случай. Он готов с Богом сыграть в кости. И считает, что получается. он не понимает, что во всякой случайности своя закономерность. Бог — это детерминист. это детерминатор (он смеется) он уничтожает таких.
(Ник осматривавшийся вокруг, наконец пробирается к Арсению и наносит ему несильный, но точный удар по ноге).
Ник (свистящим шепотом): Ты замолчишь, скот?
Арсений (деланно валится со стула, изображая сильнейшую боль): О-о-о! Видите, ему нечего сказать в ответ. у него ничего за душой.
Ник (указывая на монитор компьютера, виднеющегося в глубине секретера): Я заберу твой компьютер.
Арсений (разом меняя интонацию, уже без ёрничинья): Ник, пожалуйста, не надо. Это мое орудие работы.
Ник (начиная выдвигать компьютер из под стола): Список здесь?
Арсений (после паузы): Список? Да, он здесь, он перенесен на дискетки... Мы составили программу. и в самом компьютере тоже записан. давайте я вам покажу.
(Он растерянно роется почему-то в бумагах на секретере, затем подзывает Нику и Ника. они садятся к экрану компьютера. Арсений вынимает босую ногу из тапочка и пальцем ноги нажимает под столом кнопку процессора. Пыльный экран освещается. Арс вставляет дискету).
Ник (указывая на плотный слой пыли): Нельзя сказать, чтобы ты часто им пользовался.
Арсений: Ну почему же. или вас это смущает? (Он стирает рукавом свитера пыль с экрана). Хотя, конечно, в смысле пользоваться. предпочитаю свою голову.
Ник: Все-таки ты неисправимый позер . Могу представить, что вы сделали с этой моей вещью. или работал в основном вообще не ты?
Арсений: Я покажу, конечно, только маленький кусочек этой карты. она могла бы стать чем-то вроде кровеносной системы города. об этом пока рано говорить. пока это только компьютерная игра.
(Он быстро нажимает кнопки, начинают мелькать какие-то схемы, городские планы с надписанными именами, какие-то пунктиры и жесткие линии, идущие во все стороны).
Ник: Вы что, просто пересняли список?
Арсений: Не только. Сейчас я покажу новый образ этого. Вообще-то надо было бы смотреть его в системе мультимедиа, абсолютно другое ощущение.
(Планы на экране меняются с возрастающей скоростью, затем появляется объемная картина: люди, дома, квартиры и пролетающее сквозь зрение. Видны глаза как бы отделившиеся от человека. Они проникают везде и летят сквозь глаза других людей. Все это продолжается довольно долго. Ник сидит мрачный. Картина исчезает).
Ника: Эти глаза отвратительны.
Ник: А в самом компьютере все тоже записано?
Арсений: Да, но там несколько по-другому.
Ник: В какой области памяти?
(Арсений показывает).
Ник: А теперь дай мне сам свиток.
Арсений: Я же вам показал его.
Ник: Не показать, а дать (Ник указывает на корпус компьютера под столом). Арсений: Не понимаю.
Ник: Все ты понимаешь. Ты возьмешь отвертку или мне так его взломать?
Арсений (смотрит тяжелым взглядом на Ника, но достает с полки отвертку, лезет под стол и отвинчивает заднюю стенку компьютера, В это время Ник нажимает на клавиатуре какие-то кнопки. Арсений медленно извлекает из корпуса короткий плотный рулон, обёрнутый в кожу).
Ник (обращаясь к Нике): Там есть пустоты (он указывает на корпус), и он правильно решил их использовать, содержание и форма совпадают.
(Ника вытаскивает из кожаной оболочки свиток и начинает разворачивать его. Видны плотно свернутые листки тончайшей бумаги, на которой паутин- но проступают схемы и карты, которые они видели на «экране).
Ник (мягко берет из ее рук свиток и. прячет в кожаный футляр): Нам надо идти, вообще мне не хочется здесь оставаться.
(Они быстро, едва кивнув хозяину, покидают квартиру).
Ника (спускаясь по лестнице): Ты знаешь, все-таки странно, что список существует на самом деле, меня не оставляло впечатление какой-то театральности. особенно, когда он так неестественно заорал. Я думала, что занавес вот-вот задернется.
Ник (улыбаясь): К сожалению или к счастью, финала пока не видно.

(Полночь. Ник и Ника идут темными арбатскими переулками).
Ника: Ты знаешь точно, куда надо зайти?
Ник: Да, это и есть тот последний шаг. это рядом.
Ника: Но ведь. место только на миг появилось на экране.
Ник: Мне было достаточно. я все вспомнил. Ее зовут Евдокия Тихоновна.
Ника: Что же мешало тебе вспомнить сегодня раньше?
Ник: Я слишком ко многим целям устремился сегодня.
Ника: Это я виновата?
Ник: Ну почему виновата? (Пауза). А ты знаешь, я ведь стер все, что было в компьютере у Арсения.
Ник: Но зачем? Там же огромная работа,
Ник: Это все-таки ужасное что-то. Нечто вроде колоссального досье на всех. Я стер и дискеты его. Это быстро.
Ника: Ты увидел в нем конкурента? Ведь сам свиток остался у тебя?
Ник: Да, и я не знаю, что делать с ним. Всему этому надо придавать какой-то совсем другой смысл... Ну, кажется, нам надо теперь свернуть сюда.
(Они поворачивают еще в один проулок, проходят ущельями между домов и оказываются у темного подъезда, рядом с которым стоит карета «Скорой помощи». Ник смотрит на едва различимые цифры на дверях).
Ник: Да, это сюда. Квартира номер один. На первом этаже, наверное.
(Они входят в подъезд. Несколько ступеней, ведущих к дверям квартиры. Ник и Ника поднимаются по ступенькам. дверь одной квартиры полуоткрыта. Ник смотрит на ее номер.)
Ник: Да, это как раз первая. Ну, раз открыто, войдем. (Он негромко стучит в доски полуоткрытой двери и делает шаг в квартиру, Ника входит вслед за ним. Тускло освещенный коридор коммунальной квартиры, видно изумленное лицо молодой женщины, оглянувшейся к ним. Она стоит в глубине кори дора у дверей комнаты. Из этой комнаты выходит врач скорой помощи, за ним медсестра с металлическим медицинским сундучком. Они идут ко входу навстречу Нику и Нике).
Врач (обращаясь к ним): Вы сюда? Мы сделали все, что могли. Соседка вам все расскажет.
(Врач и медсестра уходят и прикрывают входную дверь. Соседка напряженно и неподвижно смотрит на незнакомых гостей. Затем она, выказывая сильную неприязнь, кивает головой на дверь комнаты.)
Соседка: Я так и думала, что вы именно сейчас и можете прийти. Ну так лучше даже.
(Она открывает дверь и с мрачным видом манит их в комнату. Ник и Ника входят в дверь Евдокии Тихоновны. Маленькая комната, в которой почти темно, окно, выходящее на стену соседнего дома. В углу лампадка под иконой, свет в комнате только от лампадки. На кровати под шерстяным одеялом лежит старуха, ее лицо запрокинуто и едва различимо в тени. Руки сложены под одеялом на труди).
Соседка (резко подходя к постели и оборачиваясь): Раз уж вы пришли, то смотрите! (Она откидывает одеяло. Все голое исхудавшее тело покрыто черными точками). Ника (вскрикивает и хватает за руку Ника): Что она делает, Ник!
Ник: Что это? Но прекратите. закройте же ее.    Соседка: Это клопы.
(Она недоверчиво смотрит на Ника и медленно запахивает одеяло): А ты разве не Саша?
Ник: Нет.
Соседка: Знакомый, что ли его?
Ник: Нет, нет. Я должен был прийти сюда раньше, и вот опоздал.
Соседка: Я сама совершенно случайно... я была в командировке, но вернулась раньше, чем думала. Ведь это клопы, она три дня после приступа не могла встать о постели, и никто ей не помог.
Ник: Да, это я виноват, еще вчера я мог бы ее разыскать. Но теперь ей уже все равно.
Соседка: Как все равно! (Ник удивленно смотрит на нее). Ведь она жива, она спит. Вы что, не поняли? Врач сказал, что часом позже и могло быть поздно. Но сейчас. пока. жизнь вне опасности.
Ник: Чем-нибудь можно помочь?
Соседка: Чем вы можете помочь, вы же не родственники.
(Ник достает целлофановый пакет с остатками денег и, отвернув лицо от соседки, ставит его рядом с кроватью. Они идут к двери. Потом Ника возвращается и тоже что-то кладет в пакет. Они идут к— выходу. У дверей Ник оборачивается к соседке).
Ник (тихо): Попробую его разыскать. До свиданья.
(Они выходят).
Ника: Куда мы идем?
Ник: Успеем, наверное, на метро, на «Смоленскую» до часу. Я бы мог прийти сегодня раньше и помочь. Если б не соседка, пришедшая случайно, она бы умерла.
Ника: Зачем ты говоришь то, что я поняла? Но теперь она будет жить.
Ник: Не знаю. Но даже успей я раньше сюда, что бы изменилось? Это игра, игра и только, мне просто нравится играть.
Ника: Да, здесь уже совсем другое. но что ты можешь изменить?
Ник: Остается только сжечь список?
Ника: Ты меня спрашиваешь?
Ник: Да, тебя.
Ника: Что я понимаю в вашей этой жизни?
Ник: Ужасно, что я не могу забыть себя и стать просто. ну, братом милосердия. но не могу уйти в какое-то только свое дело, забыть их. тогда я чувствую, когда замыкаюсь в себе, что я умираю.
Ника: Все твои восклицания сейчас голая риторика, кому ты их говоришь? Мы не на сцене. Ты такой, какой есть... но если хочешь измениться, то изменяй себя, а не кого-то вымышленного.
(Они проходят дворами ко входу метро «Смоленская»).

(Второй час ночи. Ник и Ника бредут по станции метро «Площадь Революции». Людей почти нет).
Ника (она стоит на эскалаторе на ступеньку выше Ника): Я так давно не была в московском метро. Паноптикум. Музей бронзовых фигур.
Ник: Но люди вокруг живы.
Ника: Ты уверен? Особенно после того, что мы сегодня увидели, вернее после того, что ты мне показал?
Ник: Я пытался тебя убедить в этом. Все убегают из нашего времени, как ужаленные. Или пытаются уйти в другое пространство. Отвергнув время отцов, перепрыгнуть во время прадедов. Они не хотят понять, что отвергнутое время вое равно придется вернуть .
(Они сходят с эскалатора и идут по вестибюлю, внезапно два милиционера преграждают им дорогу).
1-й милиционер: Пройдемте с нами.
Ник: В чем дело?
2-й милиционер: Нам нужны понятые.
Ника: Что они хотят?
Ник: Мы торопимся, пропустите нас.
2-й милиционер: Мы сейчас других не найдем.
Ника: Нам надо идти, Ник. Идем.
(Они пытаются пройди, но милиционеры преграждают им путь).
1-й (Обращаясь к Нику): Ваши документы.
Ник: Не имеете права нас задерживать. (Он пытается отодвинуть милиционеров в сторону).
Ника: Ну, покажи им паспорт, мы ведь торопимся. Но не бей их! (Она кричит, видя, что Ник сделал резкое движение).
1-й (Нике): А что, он может? Но вас мы девушка не задерживаем, а вот вашему спутнику, наверное, придется пройти с нами. Знаете, что бывает за сопротивление властям?
(Ник, услышав крик Ники, опускает, руки).
1-й (быстро похлопывая Ника по карманами, придерживая его руки): Посмотри, что у него в мешке.
(2-й снимает рюкзак Ника и, развязав, достает оттуда три книги, бумаги в прозрачной папке, «Свиток». Ник мгновенно бросается к нему и вырывает «Свиток» и рюкзак. Прижимая их к себе, он становится в оборонительную позицию, прижавшись спиной к стене. В это время, привлеченный шумом, подходит 3-й милиционер, старший по званию).
3-й милиционер (тихо): Что случилось?
1-й: Вот оказывает сопротивление.
Ника (у которой было нечто вроде спазма, вырывается крик): Прекратите немедленно, отпустите его (ее акцент слышится особенно явственно сейчас).
3-й (покосившись в сторону Ники, 1-му): Что у него в рюкзаке?
1-й: Да вот... книги.
3-й (Нику): Ты что студент?
(Ник молчит, сжимая в руках рюкзак).
3-й (наставительно): Нехорошо так поздно гулять. Опасно.
(Он протягивает книги Нику, тот не сдвигается с места. Тогда 3-й поворачивается в сторону Ники, и та, взяв бумаги и книги, влечет Ника за собой. Некоторое время они идут молча).
Ника: Ты совершенно не владеешь собой, это могло плохо кончиться.
Ник: Хуже, чем ты думаешь.
(Ника смотрит, на него, его явственно бьет дрожь).
Ника: Что с тобой?
(Ник не отвечает, они пересекли Никольскую и узкими темными проходами позади ГУМа спускаются к Москве-реке).
Ник (наконец разжимая губы): Я понимаю, что все это глупо. . . Но я не мог допустить, чтобы из-за случайности. Смотри. (Он останавливается, засовывает руку глубоко в рюкзак и достает пистолет).
Ника: Он что, заряженный?
Ник: Понимаю, что для Америки, наверное, это все ерунда, но здесь настоящий пистолет все же не совсем обычное что-то .
Ника: Но зачем он тебе?
Ник: Ну, например, в пустом доме я клал его под голову и тогда спал спокойно.
(Вдалеке показываются три фигуры парней в черных куртках. Ник быстро прячет пистолет в карман, достает сигареты, закуривает).
Ника (шепотом): Давай свернем куда-нибудь ближе к Красной площади. Мне страшно.
Ник: Теперь уже не имеет смысла.
(Они стоят молча, трое парней проходят мимо, едва не задев их кожею своих курток. Через десяток метров останавливаются, один идет обратно).
Парень: Есть закурить?
(Ник достает сигареты, затем зажигалку).
Парень (поднося сигарету к огню): Сколько стоит?
Ник: Что?
Парень: То, что в куртке.
Ник: Не продается.
Парень (усмехнувшись): Ну, смотри.
(Он отходит к своим товарищам, они некоторое время оценивающе глядят в сторону Ника и медленно уходят).
Ника (прижавшись к Нику): Я больше не могу.
Ник (обнимая ее за плечи): Но мы уже почти дома. Идем потихоньку.
(Впереди и внизу видны огни гостиницы «Россия»).

(Они входят. Ника в изнеможении опускается на кровать, Ник садится в кресло рядом, ставит рюкзак на пол. Подумав, достает пистолет из кармана куртки и прячет его в глубь рюкзака. Ника бросает свою сумку на тумбочку.)
Ник: Как тебе удалось уговорить его, чтобы он отпустил и меня?
Ника: Это просто.
Ник (после паузы): Понимаю.
Ника: Ничего ты не понимаешь (она полулежит на кровати, показывает на рюкзак). Ну, а что там еще у тебя интересного?
Ник (неожиданно раздраженно): Ничего интересного, Ну, если ты так хочешь, смотри. (Он вытряхивает содержимое мешка на пол: книги, бумаги, «Свиток», пистолет, пара пирожков, взятых в гостях, сигареты, мусор и крошево. Ник демонстративно выворачивает довольно грязный внутри рюкзак): Вот, все вывернул для тебя наизнанку.
Ника (несколько брезгливо): Я тебя об этом не просила. А вот пирожки... хорошо! Она поднимает с полу пирожки, разворачивает бумагу, и начинает жевать один.
Ник (смотрит на нее со странной улыбкой): Ну, а что у тебя?
Ника: Где? (она кладет пирожок на стол и смотрит, улыбаясь, ему в глаза).
Ник: Там (он кивает на ее сумку): Почему ты за своей сумкой, как с писаной торбой, носилась?
Ника: Ты очень хочешь видеть, что там находится?
(Они улыбаются друг другу, глядя в глаза).
Ник: Да!
Ника: Очень, очень?
Ника: Ну я тебе не позволю (она тянется к сумке, но Ник перехватывает ее движение, начинается борьба, переходящая в объятие).
Ника (ее лицо рядом с лицом Ника): Так тебе была нужна я или сумка?
Ник: Но сумка это тоже ты (он одной рукой обнимает девушку, а второй пытается развязать сумку. Ника слабо сопротивляется этому, но наконец Нику удается, он начинает осторожно, как бы с удивлением доставать некоторые вещи из сумки и класть их на тумбочку. Ника отстраняет руку и обнимает его. Они целуются).
Ника: Сумка это все-таки совсем другое я. Я лучше. Но, знаешь, милый, (она улыбается в полутьме) прежде, чем меня обнимать, дай мне поспать часок, я совершенно не своя.
(Ник отстраняется от нее, Ника откидывается на постель и засыпает. Ник сидит на кресле возле ее кровати, закрыв глаза. Затем смотрит на тумбочку, где рассыпаны ее вещи. Он что-то замечает в сумочке и осторожно достает диктофон. Какое-то время сидит неподвижно, затем берет диктофон и идет с ним в угол комнаты. Присаживается на стул. Осторожно включает диктофон. Ничего не слышно. Ник перематывает ленту. Включает, слабые звуки улицы. Затем начинают приглушенно звучать их голоса — записанный диалог в пустом доме. Некоторое время он слушает. Потом прокручивает кассету дальше. Включает. Звучат их голоса, он переворачивает кассету на другую сторону. Включает. Их голоса в сегодняшнем дне в разных местах. Прокручивает кассету дальше. Включает. Звучит приглушенный голос Ники, дающий некоторые комментарии. Ник понимает, что речь здесь идет о нем: «Он из отчаявшихся молодых людей, но в этом отчаянии хочет найти силу. Хотя строить дом на песке, тем более в развалинах бессмысленно. Во всем его действии — описанное много раз, известное давно для западной рефлексии — разрушительное желание самоумаления (что не исключает, в принципе, некоторой мании величия). Это самоуничижение вплоть до самоуничтожения. И хотя самопожертвование показало свою ограниченность, он повторяет эти попытки...» Ник слушает в полном оцепенении. Затем отматывает пленку обратно и включает «пустой звук», чтобы стереть записанное, Ника спит, слышно шелестение магнитофона. Ник берет со стола пирожок. Наливает воды из графина в стакан. Откусывает кусочек пирожка, запивает водой, затем закуривает. Действует машинально. Магнитофон щелкает — пленка закончилась. Ника слабо шевелится на постели. Ник переставляет пленку на другую сторону и включает стирание. Слышен шелест пленки. Ночник слабо отражается в окне. За окном ночная Москва. Ник неожиданно резко встает, подходит к стулу, на котором стоит магнитофон. Выключает его. Затем включает воспроизведение звука, звучит музыка Баха, которую они слушали в гостях у Славы. Ника шевелится и просыпается, садится на кровати. Вначале непонимающе смотрит вокруг).
Ника: Который час?
Ник: Должно быть три.
Ника: Поздно. Что это за музыка)? (Замечает диктофон) Что ты делаешь?
Ник: Да вот слушаю музыку и другие записи.
Ника: Мои?
Ник: Наши.
Ника: Что значит «наши»? Это мой диктофон.
Ник: Но голоса-то наши.
(Музыка заканчивается, слышен разговор, записанный на пленке. Ник включает стирание).
Ника: (еще не проснувшимся голосом, шепотом): Но какое ты имеешь право трогать мои вещи (она тянется к диктофону, Ник отстраняет ее руку).
Ник: Это шпионство.
Ника: Это не шпионство, а работа.
Ник: Шпионство — тоже работа.
Ника: Это моя работа, я журналистка.
Ник: Я понимаю, это твой бизнес, твои деньги, но ты ведь меня не предупредила.
Ника: Тогда бы не было эффекта подлинности, тогда бы все пропало.
Ник: Это теперь все пропало.
Ника: Выключи магнитофон (она пытается это сделать, но Ник не позволяет, происходит борьба). Ты, как ребенок. Неужели ты не понимаешь, что все это хранится в памяти. У меня очень хорошая память. Зачем ты стираешь?
Ник: Твоя память — это твое личное дело.
Ника: Ты ведешь себя мелко и нечестно, ты меня разочаровываешь.
Ник: Это ты меня разочаровываешь.
Ника: Но я ведь ничего не обещала тебе. не делать, во всяком случае.
Ник: Дело ведь не только в словах. Что ты собиралась делать с этими записями?
Ника: Откуда я знаю. Кто знает, что из этого могло получиться. Ведь не знаешь, что и как получается.
Ник: Да, но я стараюсь не обманывать других.
Ника: Ты обманываешь самого себя, Ты своими поступками уничтожаешь свои мысли. Ты действиями разрушаешь чувства, которые хочешь внушить. Ты решил привлечь чем-то девушку. It’s wonderful. Но зачем же ты ее таскаешь по помойкам и трущобам? Чтобы она пропахла кошками? Зачем ты делаешь так, я не понимаю. Может быть это страх? Ты хочешь снять ответственность с себя? Ты говоришь мне: вот я какой, принимай меня всего, каким я есть, во всей грязи, хотя ты все время хочешь показать, что ты и в князи норовишь. Бери меня всего или не бери. Я чувствую, ты не хочешь приложить никаких усилий, чтобы стать лучше, чтобы завоевать меня.
Ник (удивленно и почти оглушенно смотрит на нее): Ника, почему ты стала так агрессивна? Ты словно хочешь оправдать свои действия. Что-то уже нарушено, то, что было сегодня между нами, и разрушено.
Ника: А слушать чужие записи? Рыться в чужих бумагах? Понимаю, ты привык слишком просто вторгаться в чужие дома, для тебя это общее.
Ник: Но я им и себя открываю.
Ника: Это плохо, это хуже всего. Ты так разрушаешься. Ты все время рискуешь. Зачем ты все время ходишь по краю? В какой-то момент тебя просто подстрелят, как зайца.
(На какой-то миг нить разговора теряется, и они молчат).
Ника (уже спокойнее): Но я вовсе не собираюсь выяснять отношения, которых между нами нет (она закуривает). Должна признаться, что я, можно сказать, специально дала тебе возможность увидеть этот диктофон.
Нин: Так ты что, не спала и подглядывала за мной?
Ника: Нет, почему, спала, и этот час сна освежил меня. Я не сомневалась, что ты захочешь послушать, что там записано. Но не это меня печалит больше, а то, что ты не хочешь меня понять. Прости, но ты глупый. Ты как бы это сказать. l’enfant.
Ник (слабо улыбнувшись): Террибль?
Ника: Нет, не ужасный, Ты просто ужасно инфантильный, По-моему, из подсознания тобой руководит какой-то непобедимый инстинкт. Ты не хочешь проснуться в реальности, Ты словно твердишь себе все время: «Не верю, не верю, не верю. Это сон. Реальность не может быть такой ужасной». Для подкрепления уверенности в этом ты придумываешь фантазии. Ты все еще в материнском чреве, где, по-моему, и хочешь оставаться.
Ник: А ты зато чрезвычайно ясна и трезва, до прозрачности. Днем ты казалась несколько иной.
Ника: Но я не хочу жить во чреве, я хочу быть на воздухе.
Ник: Да, в гостинице ты по-видимому ощущаешь себя уверенней.
Ника: Это моя среда. (Молчание. И довольно длительная пауза.) Хочешь закурить?
Ник: У меня есть.
Ника (улыбаясь): Нет, другое.
Ник: Что? А, травку. Нет, спасибо, я не курю.
Ника: Ты странный.
Ник: Нет, странная это ты... и вы. (Ника достает нечто вроде самокрутки из сумочки, Ник подносит ей зажигалку). Только немного, надеюсь.
Ника: Да нет, конечно немного. Раза три затянусь. Ты что, уже контролируешь мое поведение?
Ник: Мне бы хотелось, чтобы ты не улетала.
Ника: Не обещаю.
Ник: В гостинице ты совсем другая.
Ника: Я же сказала, что здесь я в своем мире, здесь мне ничто не угрожает.
Ник: Почему же ты тогда пошла сегодня со мной, ради работы?
Ника (смотрит на него, улыбаясь): Не только.
Ник: Но ради этого другого ты могла бы остаться? (Ника молчит.) Ты вернешься?
Ника: Но у меня нет больше денег на билеты.
Ник: Я бы мог заработать (улыбаясь), ну хотя бы на поезд.
Ника: Оттуда, как и туда, извини за грубую шутку, не ходют поезда. Так что.
Ник: Так что?
Ника (улыбаясь сквозь дым): Хочешь закурить?
Ник: Нет.
Ника: Ну иди сюда.
(Они обнимаются).
Ника (несколько отстраняя его лицо): Все-таки ты странный. Я тебя не совсем понимаю, но ты милый.
Ник: Я тоже не совсем себя понимаю.
Ника: Ты здесь тоже иной.
Ник: Но надо же возвращаться в себя... надо менять роль, чтобы подтвердить то. основное (он сбивается и замолкает). (Пауза).
Ника: Лучше, если ты ко мне прилетишь. (Пауза). Что же ты молчишь?
По-моему, ты этого не хочешь.
Ник: Как сказать .
Ника: Я чувствую, что ты этого почему-то опасаешься. Понимаю, ко нечно, ты связан с этим местом. Здесь ты хозяин, здесь твое дело. Но двигаться по одним и тем же маршрутам — это ведь страх. И я для тебя существую только здесь. Ну, ладно, это сейчас неважно (она обнимает его, пытается снять с него свитер).
Ник: Не надо ничего больше сейчас.
Ника: Но почему? Ничего ужасного в этом нет.
Ник: Я не знаю тебя. Мне это трудно сейчас. Я не узнаю тебя. Ника: Ты что- то накручиваешь, перестань кокетничать.
(Они снимают свитера и обнимаются обнаженными. Внезапно Ник отдергивается. Его тошнит. Он едва успевает отвернуть в сторону голову, резко встает, идет в ванную, приносит полотенце и вытирает пол и постель).
Ника (брезгливо и осторожно): Что с тобой, тебе нехорошо?
Ник: Я чувствовал, что не надо.
Ника: У тебя всегда так бывает?
Ник: Всегда, когда?
Ника: Ну, с девушками?
Ник: Нет, так сильно первый раз. Мы слишком быстро перешли какую-то границу между нами.
Ника: У тебя что, аллергия ко мне. на меня?
Ник: Не знаю. Я не мог так сразу. мне надо привыкнуть. Останься. Ты слишком мне незнакома. Я тебя не задел?
(Ника молчит, затем закуривает обычную сигарету).
Ника: Немного. Слегка облевал возлюбленную. Так это можно назвать. Ты слишком подвержен. Что за чувствительность девичья. (Она поднимается с постели, натыкается случайно рукой на тумбочке на оправу разбитых очков, выпавших из сумочки. Надевает их на нос. Между стеклянных осколков видны ее нежные и добрые глаза).
Ник: Ты можешь не лететь сегодня?
Ника: Нет.
Ник: Перенести на другой день? (Она качает головой). Все дело в деньгах?
Ника: Да, но не только. (Она притягивает его лицо и смотрит к нему в глаза, улыбаясь, сквозь пустую оправу очков).
(Ник сидит на кровати, опустив голову).
Ника: Тебе надо успокоиться. Надо заснуть, как и я, хотя бы недолго. Утром мы поговорим (она берет стакан с водой). Выпей, я положу снотворное? (она достает таблетку).
Ник (не глядя на нее, качает опущенной головой): Не надо.
(Ника, подумав, бросает все же таблетку. в стакан и дает ему выпить. Она кладет его голову к себе на колени и начинает тихонько укачивать. Ник засыпает. Она осторожно кладет его голову на подушку. Накрывает его одеялом. Некоторое время сидит неподвижно, потом начинает медленно собирать свои вещи).

(Свет настольной лампы. Видны нежные женские руки под лампой, лежащие на страницах раскрытой книги. Это по-видимому дежурная по этажу. Ее лицо не показано. Съемка ведется с уровня страницы, так что текст неразличим, Все действие в микроэпизоде ведут только кисти рук, все остальное отсечено рамкой. Ладони сложены так, что отдаленно напоминают спящих птиц. Слышны приближающиеся шаги. Звук приглушен, поэтому смысл дальнейшего разговора различить нельзя. Слышен вопрос, задаваемый Никой, подошедшей к столу дежурной. Руки отвечают на вопрос. После недолгого неясного диалога в свете лампы появляются руки Вероники, между пальцами зажата бумажка, так как линия съемки соответствует бумажному ребру, то не сразу понятно, что это десятидолларовая купюра. Рука оставляет бумажку и исчезает из-под светового колпака лампы. Слышен окончательный ответ дежурной, что-то вроде «да-да-да» или «хорошо». Ее рука, помедлив, прикасается к оставленной на книге бумажке.
Номер Вероники. Ник спит неподвижно на ее кровати. Ника смотрит на него от темного утреннего окна. Она дописывает за столом записку и кладет ее поверх одеяла, рядом с его рунами так, чтобы, проснувшись, он сразу ее заметил. Она берет большую дорожную сумку руку, еще одна сумка у нее через плечо.
Она идет к двери, оглядывается на него спящего. Туманная улыбка его едва вырисовывается в темноте. По-видимому, почувствовав шум, он слабо шевелится во сне, и записка падает с одеяла на пол. Она подходит к кровати, поднимает записку и, несколько подумав, вкладывает ее в руку Ника. Отходит к двери и, замерев, глядит на лицо Ника из темноты. Видно, что она улыбается. Извлекает из сумки через плечо маленькую сумку, вынимает оттуда футляр и достает целые нетронутые очки. Подходит осторожно к кровати и одевает Нику на нос свои очки. Его узкому лицу они оказываются впору.
Смотрит на свои часы. Стрелки показывают начало седьмого. Она оглядывается от двери еще раз и подходит к Нику. Улыбнувшись, поправляет очки так, чтобы они сидели немного криво. Убедившись в присутствии комического эффекта, тихо выходит в коридор. Ее понурая фигура отдаленно напоминает положение виденных ею стрелок на часах. Силуэт ее расплывается и утончается в дали коридора. Она ждет лифта и что-то вспомнив, быстро достает из маленькой сумочки кассету. Извлекает из сумки диктофон и, быстро поставив кассету, включает звук. Слышен ее дневной диалог с Ником в пустом доме. Подъезжает лифт, она входит туда и нажимает кнопку, закрывшийся лифт уносит ее вместе с голосами магнитофона.
Ник спит. Глаза его скрыты под бликами очков. Блики начинают плыть, напоминая облака. Быстро меняющиеся образы. Темный рассвет, отраженный в стеклах. В разводах между смутных белых облаков виден проплывающий в огромной небесной глубине контур самолетика.
Голос Ника (шепотом), обращенный к самому себе, как бывает, когда человек пытается успокоить себя в сновидении или вырваться из сна: «Это сон, это все во сне...» Но сон не прерывается. Видны только губы спящего, которые едва уловимо меняют очертания. Глаза закрыты очками Вероники, в них все так же плывут блики: расколотый лед разошедшихся небесных облаков, в которых слышен реактивный гул, самолет превращаемый мгновенно сновидением в фарфоровую голубку, которая падает в небе).

В некоторых наших работах уже говорилось об «идеальном кино», главным образом затрагивалась репрезентация моделей времени^*. Приведем несколько строк из отмеченной статьи в «Комментариях»: «Важнее всего сейчас увидеть сон другого человека, ведь немногие могут позволить себе, подобно кинорежиссеру, построить и заснять свое видение... и пересказ уже недостаточен... сновидение, вынесенное “вовне”, будет восприниматься как нечто не то что постороннее, но с чем можно вступать в равноправный разговор как со свободной стихией». Здесь, по сути, начато обсуждение возможности предъявить сон или вообще видение. Разработка таких представлений носит пока (не боясь игры слов) умозрительный характер. Но развитие технологий подводит к такой теме.
Название «идеальный» в заголовке используется не в оценочном смысле, а указывает на перевод «идеи», образа, ощутимого лишь внутренним зрением, непосредственно на полотно, на экран так, как слово переходит на бумагу. Предполагается, что в дальнейшем будет создана соответствующая технология (и мы уже «при дверях»), основы которой закладываются современными техниками работы с нейросетями, когнитивными системами, моделями искусственного интеллекта, новыми методами и аппаратами, включая оптические, для исследований работы сознания и мозга. Возникающие при этом этические проблемы — отдельная тема.
Тогда внутренние визуальные образы можно будет непосредственно переносить, проецировать на простыню, висящую на стене. Почти все видят сны. Хотя далеко не все умеют в бодрствовании упорядочивать свои проблески и каскады зримых превращений. Но такие серии внутренне видимых образов несомненно присутствуют, остается «всего лишь» научиться переносить их
вовне, на полотно. Правда, потребуется особая техника сосредоточения внимания, чтобы управлять «визуальными лентами». Можно предположить, что тогда появится новый вид искусства, который мы условно и обозначаем как «идеальный кинематограф».
Неизбежно возникает вопрос, будет ли свои особенности, своя специфика у гипотетического пока вида искусств? Или все можно будет описать в рамках трактовок известного кинематографа? Тех многочисленных теоретических построений, которые сложились в достаточно длительной истории кино. Допустимо предположить, что различные теории только в некотором ограниченном смысле применимы к новому «идеальному кино», хотя преемственность несомненна.
Пытаясь выделить элементы поэтики несуществующего (вернее, существующего в воображении) «идеального кино», мы ищем отношение предлагаемого способа проекции образов к кинематографу обычному. В поисках общностей и различий мы стремимся найти место «иного кино». При выявлении положения нового предполагаемого искусства надо соотносить его не только с нынешними формами кино, но и с другими искусствами тоже.
Поэтому стоит обратить внимание и на то, как кино традиционное определяло и определяет свое положение по отношению к различным видам искусства. Адриан Пиотровский писал еще в 1926 году^**: «Всякая теория кино рано или поздно наталкивается на необходимость отмежевания от поэтики соседних искусств — литературы и театра». Арсений Тарковский говорил^***: «Кино — это великое и высокое искусство... я поставил бы его где-то между музыкой и поэзией». А вот что пишет Жан-Люк Нанси (отталкиваясь в рассуждениях от фильмов иранского режиссера Киаростами)^****: «Кино само как бы балансирует между живописью, литературой и музыкой (но этот ряд, возможно, следует продолжить, включив сюда также танец, скульптуру и даже архитектуру: не то, чтобы кино занимало привилегированное положение, дающее ему возможность тотализации всего этого, но каждое «искусство» есть тотальность, которая открыта для других, сконфигурирована с ними и с ними же соприкасается)».
Слово «между» невольно заставляет представить линеарный порядок расположения искусств. Но, может быть, «идеальное кино» надо задавать по отношению к музыке и поэзии на плоскости (или в некоем пространстве) с более сложным взаиморасположением? Художник, перенося внутренний образ на бумагу или холст, тоже занимается экстериоризацией. Однако речь сейчас идет о запечатлении прямо без карандаша и кисти. Здесь указывается и одно из главных отличий от традиционного кино. Не опасаясь повториться: в обычном кино снимается всегда то, что получено в виде физических объектов, пусть, как результат самых смелых фантазий режиссера.
Средства анимации (мультипликации) многое передают, но сколько усилий, не всегда соответствующих внутреннему видению, для этого требуется. Такие «фотороботы» внутренних образов в «ином кино» будут сменены на истинное зрение вглубь себя. Спонтанная или стимулированная — то будет иная техника.
Заметим, что проблема соотношения дискретности нынешнего кино и явной непрерывности кино «идеального» может стать одной из центральных. Дискретность или непрерывность, континуальность? Такие вроде бы абстрактные термины — но они одни из первых, с которых стоит вероятно начать разговор об элементах поэтики. Можно ли запечатлеть хотя бы один образ, «стоп-кадр», и удержать его на экране, перенеся из внутреннего созерцания? Пусть изначальный размытый смутный «дагерротип». И затем уже пытаться передать движущуюся неразрывную реку внутренних видений, воспоминаний. Действительно, непрерывная (при просмотре) кинолента делится на дискретные кадры. Можно, конечно, пробовать соединить отдельные статические видения, перенесенные непосредственно на экран, в некую последовательность. Но запечатленный сон, если удастся его спроецировать на экран — изначально нечто непрерывное.
Здесь, конечно, возникает — не только технический — вопрос о взаимоотношении фотографии и кинематографа. Ведь о кинофильме судят, например, в книгах, по набору кадров, мгновенных снимков из него. Это безусловно давняя и вроде бы «решенная» задача, но сколько оттенков тут возникает. Приведем только ссылку на недавнюю статью, где затрагивается эта и другие темы, например, о достоверности запечатления вообще, той иллюзорности изображения в кино ли, в фотографии ли^5*. Здесь комментируется фильм Антониони «Фотоувеличение» («Blow up»), а в этой кинокартине ведь неявно обсуждается столкновение фото и киноизображения — мнимость и реальность их.
Напомним утверждение Виктора Шкловского^6*: «Человеческое движение — величина непрерывная, человеческое мышление представляет собой непрерывность... Мир искусства, мир непрерывности. Традиционная теория стиха, насилие прерывности над непрерывностью. Кино — дитя прерывного мира». Бергсон, внесший в понимание времени непрерывность мельчайшего движения изображения, как известно, не принял кино. Но Делёз^7* на новом уровне вернулся к его представлениям.
Теоретики кино часто затрагивают соотношение «внешней» и «внутренней» реальности. Приведем высказывания некоторых авторов. На протяжении ряда лет обсуждался вопрос, что является предметом изображения в кинематографе (эта проблема может стать одной из центральных и в «воображаемом» или «идеальном» кинематографе). Например, в 20-е годы Л. Кулешов отмечал^8*: «Кинематографическим материалом являются прежде всего реальные вещи, находящиеся в реальном окружении.» Л. Деллюк полагал, что человек в фильме просто частица материи мира^9*. Кракауэр сформулировал важнейший тезис о том, что кинематограф — апология физической реальности^10*. Р. Якобсон в 30-е годы утверждал (ссылаясь и на других теоретиков и практиков кино в том числе Кулешова), что звуковая или зрительная реальность, превращенная в знак, и образует специфическую материю киноискусства, он подчеркивал также, что в диспутах появляются понятия не только киноязыка, но и кинопредложения^11*. Им обсуждается семиотичность киноизображения.
«Идеальный кинематограф» (кинематограф воображения) будет иметь дело с внутренними образами, которые раньше всегда опосредованно выходили в мир. Сейчас предлагается взглянуть на них как на сырой, но непосредственный предмет, материал будущего искусства. С которым надо еще научиться работать.
Даже такая частная задача, как совместить здесь визуальное и звук, может оказаться вначале затруднительной. Ведь сны обычно бесшумны. Безусловно, в них временами звучат голоса или гремит гром, но все же зримое преобладает. И не будет ли первым этапом нового кинематографа своеобразное «немое кино», сопровождаемое аккомпанементом некоего тапера? При воспоминаниях о снах или устойчивых динамических видениях иногда (или часто) звучит почти незаметно какая-то мелодия. Вопрос о звуках в «идеальном кино» может поставлен по-особому: первое, что возникает при переносе внутренних образов на экран — бесшумная лента цветовых теней, но можно дополнить такой зрительный ряд «музыкальным сопровождением». Допустимо вспомнить, что некоторые теоретики совершенно справедливо утверждали в свое время, что в немом кино «музыка. существует, чтобы ее не слушали» (П. Рамен). Возникали известные трудности восприятия нового изображения и его закономерностей при переходе к звуку в кино. Р. Якобсон писал о сложностях восприятия кинотеоретиками появления звукового кино: «Теоретик, пытающийся подогнать искусство будущего под свои формулы, часто походит на барона Мюнхгаузена, вытаскивающего себя из болота за волосы. .возможно зафиксировать ряд задатков, которые могут развиться в. определенные тенденции»^12*.
Несомненно господствует своеобразная экстраполяция наших восприятий сложившихся форм искусств, поэтому при описании способов изображения в новом кинематографе придется опираться на что-то известное, апеллировать к этапам, которые прошло в своем развитии и эволюции традиционное кино.
В. Шкловский писал^13*: «... законы кино иные, чем законы литературы, а должное в кино может быть и недолжным у писателя. .Литературное описание не есть способ заменить изображение словами, а определенное языковое построение, пользующееся различными комбинациями фонетических, смысловых и ритмических величин. В литературе мы имеем дело не с предметами, а со словами, причем отношение слова к предмету не установлено». Вот что говорил Ю. Тынянов^14*: «Кино — абстрактное искусство. .Время в кино текуче; оно отвлечено от определенного места; это текучее время заполняет полотно неслыханным разнообразием вещей и предметов. Оно допускает залёты назад и в сторону. ...Кино — не немой. Нема пантомима, с которой кино ничего общего не имеет. Кино дает речь, но речь абстрагированную, разложенную на составные элементы. Перед вами лицо говорящего актера — его губы движутся, его речевая мимика напряжена. Вы не различаете слов. но вам дан какой-то элемент речи. . .А где звук? Но звук дает музыка. Музыка в кино поглощается — вы ее почти не слышите и не следите за ней. .Речь разложилась на составные элементы в этом абстрактном искусстве. ..Кино — искусство абстрактного слова. Как только музыка в кино умолкает, — наступает напряженная тишина. .Убирая из кино музыку, — вы делаете его и впрямь немым. Вы опустошаете действие. .музыка в кино ритмизует действие.»
Все это интересные высказывания, которые можно попытаться применить с понятной осторожностью к предполагаемому развитию нового кино.
Другая сторона «иного кино», она тоже требует изучения — отношение к «идее», — идеальность здесь может трактоваться как некоторая материализация понятия и вообще воображаемого. Поэтому важными могут оказаться высказывания современных искусствоведов и философов о смыслах нынешнего кинематографа.
Вот что говорит, например, Ален Бадью в главе «Ложные движения кинематографа» в своей книге^15*: «Согласно нашей аксиоме, фильм — это предъявление прохождения идеи с точки зрения съемки и монтажа. .Мы могли бы показать, что другие искусства либо преподносят Идею как дар, например, живопись, либо разрабатывают чистое время Идеи, исследуют конфигурации мыслительных движений, как, например, музыка. Кинематограф же, благодаря врожденной способности создавать сплав искусств, может и должен организовывать прохождение неподвижного посредством съемки и монтажа. .мы понимаем, что только здесь можем увидеть, как нечистая Идея, о чем думал уже Платон, воплощается в прохождении неподвижности и неподвижности прохождения. Именно поэтому мы забываем ее. На борьбу с забвением Платон призывает миф о душе, созерцающей идеи, и знание — припоминание. Говорить о кинематографе — значит припоминать, какое воспоминание и при помощи каких средств нам оставляет та или иная идея. Именно так надо интерпретировать кинематограф, идею за идеей».
Но кажется, что Бадью здесь говорит о созерцании прежде виденного фильма, о выстраивании его смыслов в качестве присвоенной лентой чужих видений. В случае «идеального кино» речь впервые может идти о созерцании одного человека, предъявленного другим. То, что возникает в зрении других через посредников, пусть это будут слова, то есть через пересказ, или зарисовки своих снов или выстраивание декорации и съемки их при создании фильма. В таком смысле может явиться даже некоторое отвлеченное понятие или качество в «идеальном кино». Но здесь все же стоит подчеркнуть интимность образа, который «умозрит» именно этот человек и никакой другой — это способ непосредственно передать другому знание о себе — то, что кажется сейчас невозможным. Откуда мы знаем, что твой красный цвет — наш красный, синий цвет, который видит другой человек, такой, каким вижу его я. Он уверяет, что «да, конечно, мы же видим один и тот же синий цвет, например, вот этого неба». Но я не знаю, каким он видит цвет изнутри — «для себя» синий цвет.
Теперь, если внутренний свет заструится сквозь хрусталик глаза, оставляя следы на экране, мы сможем обменяться нашими «синими цветами». Мы вступим в диалог посредством видений, наших снов. Ведь пока сон неописуем. Он сводится к нарративу, но при всей силе рассказчика и нашего воображения мы видим не тот сон, что видел он. Ибо «тот сон» скрыт, заточен в его сознании. В чем, безусловно, сокровенная интимность его чувства, переживания и мысли, но все же можно попробовать вынести его вовне и поделиться с другими. Представимо, что стихотворение во время написания сможет явиться на внешнем экране, — во всяком случае некоторые туманные или отчетливые визуальные образы, которые сопровождают или вызывают словесный ряд. Можно также известные поэтические образцы воспроизвести в формах динамических картин — сколько людей, столько представленных на экранах лент разной бледности, но некоторые из них переводными картинками вдруг предстанут в необычайной яркости. Стихотворение в силу своей ритмической организованности и текучести сможет стать ведущей моделью для воспроизведения движения на экране, сопровождаемым и поддерживаемым словами.
Попробуем обратиться еще к одной стороне нового изображения, сопоставив его с выразительностью обычного кинематографа.
Ж.-Л. Нанси указывает^16*: «Очевидность кино — это очевидность существования взгляда ...это не больше и не меньше того, чем отличается любое размышление такого рода, которое всегда имело место при переносе, проекции образов на стену — с тех самых пор, как люди палеолита поместили на стенах своих пещер символические композиции с разными фигурами. …С приходом кинематографа стена эта превращается в отверстие, просверленное в мире и открывающее вид на сам же этот мир. Вот почему неуместно . сравнение кино с платоновской пещерой: глубины пещеры. несут свидетельство о наружности мира — но в негативном плане, и это ведет к дискредитации образов, как мы их знаем, и требует привлечения более высоких и чистых образов, именуемых «идеями». Кино действует в обратном направлении: оно не отражает наружность, а раскрывает внутренность на самое себя. Образ на экране сам по себе есть идея».
Нанси говорит о том, что речь вообще не идет о видении, но единственно о взгляде: об открытии зрения на нечто реальное. Он пишет: «Вот кино, которое выражает. некую аксиоматику взгляда: очевидность и определенность кинематографического взгляда [regard] как внимание [‘egard] к миру и его истине»^17*. В «ином кино» надо выработать свою позицию к внутреннему взгляду — столь привычному и незнакомому — вглубь себя для проекции, переноса этого взгляда вовне.
Нанси в интервью итальянскому журналу FataMorgana подчеркивал, что кино ввело в мир нечто ранее неведомое и невозможное, — сцепление изображений, неумолимо следующих одно за другим. Но и «идеальное кино» ориентировано на последовательность и метаморфозу образов, — только внутренних. Причем здесь есть странность: череду превращений этих образов — особенно при засыпании или при пробуждении — невозможно остановить, они живы в движении.
Способность непосредственно переносить вовне ленту внутренних образов означает, что теперь можно обратиться непосредственно к «идее», которую кроме как через слово сейчас невозможно предъявить, на что можно возразить, что это техническая реконструкция, — на полотне через зрачок возникает образ «внешней камеры обскура».
То отверстие в экране, о котором говорит Нанси, в новом воображаемом кино становится зеницей глаза, через который вовне проецируется внутренний мир. Он пишет: «.. .зал становится местом или устройством взгляда, смотровой коробкой... Здесь взгляд есть внедрение в пространство»^18*. В «идеальном кино» взгляд обращен внутрь, вглубь, и через зрачок смутные или хаотические образы должны каким-то неизвестным способом отразиться на экране — внешний мир становится камерой-обскура для мира внутреннего.
Сейчас мы видим иногда эти образы, которые столь явственны, но доступны только нам, надо найти способ вынести их за пределы сознания — для всех.
Встает, конечно, важнейший вопрос о запечатлении этих внутренних зыбких и почти неудержимо сменяющихся образов. Наверное, недостаточно той «техники», которой мы владеем сейчас. Здесь требуется особая сосредоточенность, концентрация, повторение внутренних видений, вариации их и выращивание некоторых постоянных элементов.
Способны ли мы вызывать «по желанию» внутренние образы так, чтобы их можно было запечатлеть, или для этого требуются особые способности?
Философ, рассматривающий произведение киноискусства, следует уже созданному «внешнему» образу, но здесь придется глубже вглядеться и в себя.