Вот что автор писал о себе: "Меня зовут Игорь Алексеев. Родился в 1959 году. По профессии писатель. Писателем меня сделала болезнь. Болезнь страшная и неотвратимая. Рак кишечника с обширным метастазированием". Стихи он писал и раньше, талантливые, своеобразные. Что же касается его прозы, то слово "талантливая", — да, конечно! — звучит как-то бессильно. Вот что сказал о ней он сам: "Она возникает из-за постоянных болей в животе. Боли средней силы, но длятся сутками. Мне нельзя принимать обезболивающие — накроется единственная почка. А там — программный гемодиализ и — крышка. Так что получаются клещи. Обезболивающие приходится-таки принимать. Но понимание надвигающегося ужаса приводит к потере разума и возможности как-то держать себя. Тяжелые больные вообще существа среднего пола. Тетки могут держаться как мужики. Мужики могут впадать в истерики, терять лицо, так сказать. Приступы отчаяния заканчиваются либо сами собой, либо при чтении религиозных текстов, например, “Канон молебный ко Пресвятой Богородице”. Монотонная, плохо понимаемая кириллица заставляет уйти в сторону, спрятаться. Да и никто, собственно, не отменял чудодейственности православных молитв". Проза была собрана в пронзительной книге "Как умирают слоны", где Игорь, врач по образованию, по сути, описал процесс своего умирания. Был он человеком живым, вполне грешным, о чем честно говорил и писал. В 90-е барахтался в мутных волнах провинциального (он жил в Саратове) бизнеса. Приходилось дружиться с бандитами, что он тоже не скрывал. Но, когда пришла смертельная болезнь, проявил нечеловеческое мужество. Кстати, вел блог на Би-Би-Си, который, судя по благодарным отзывам, дарил надежду и больным, и здоровым. Вот краткое сообщение о его смерти: "Поэт Игорь Алексеев скончался в понедельник утром 7 апреля 2008 года. Русская служба Би-Би-Си благодарит всех наших читателей, которые посещали блог Игоря и поддерживали его все это время в мужественной борьбе с болезнью". И его стихи, и прозу журнал "Комментарии" опубликовал первым из московских журналов, еще при жизни автора. Сценарий, написанный им уже в последней стадии болезни, публикуем сейчас. Вечная тебе память, Игорь!

Квартира Михаила Шульгина, серьезного бизнесмена, владельца крупной компании, банка и т.д. Михаил Васильевич Шульгин выше среднего роста, плотен телом, курчаво темноволос, черты лица простые. Аккуратно прячет сосредоточенность и привычку наблюдения за всем, что его окружает.
Он сидит в столовой. Стол накрыт наспех, но продукты элитного качества. Михаил изрядно пьян. Он без пиджака. Галстук съехал на сторону.
Напротив Михаила сидит Виктор Николаевич Ползунов, бизнесмен, чуть менее могущественный, чем Михаил Шульгин, что можно заметить по тому, что он обращается к Михаилу всегда достаточно почтительно, не как равный. Судя по всему — они друзья детства, разговор бестолковый, ненапряженный.
Виктор Николаевич мужчина высокого роста, симпатичный, спортивно подтянутый, волосы светлые. Он сидит свободно. Пиджака на нем нет. Виктор заметно пьян, но меньше, чем Шульгин.

Шульгин:
— Тоска-то какая. Страх и тоска.
Ползунов:
— Ты о чем, Миш?
Шульгин:
— Или ты дурак, что неверно само по себе, или ты не хочешь говорить об этом.
Ползунов:
— Не хочу, Миш. Ты прав. И не буду.

Выпивают еще. Шульгин сильно пьянеет.
— Витьк, давай бодаться?
— Как это?
— А как в детстве бодались, пацанами. Кто сдвинется — проиграл.
— Мишк, да ты боров вон какой. А я тощий.
— Ты не тощий, ты спортивный. Не лукавь.

Мишка сползает со стула и встает на четвереньки.
— Му-у... Ну давай, где ты там?
Из-за угла стола появляется ползущий на четвереньках Ползунов. Он тоже мычит. Мужики сталкиваются лбами и начинают бодаться с переменным успехом. Слышится вой и рев разъяренных быков.

Сидят обессиленные.
Мишка:
— Давай накатим.
Виктор:
— Давай.
На четвереньках ползут к столу. Мычат при этом. Поднимаются на коленки. Наливают по большой рюмке, выпивают. Косеют.
Мишка:
— А давай на четвереньках от столовой до спальни — кто вперед!
Виктор:
— Да я тебя обгоню.
Мишка садится, серьезнеет.
— Давай пари, если ты меня обгонишь — отдам (не бесплатно) желаемый тобой "порш". Не обгонишь — будешь ползать на четвереньках неделю. Нет. Месяц. А в качестве приза — тот же "порш". Знаю, что скидка тебя обидит, но я постараюсь тебя удивить.
— Миш, или мы пьяные, или кто-то из нас сумасшедший.
Неожиданно Мишка приваливается к стене. Глаза его наливаются слезами. Он сглатывает.
— Эх-х, Витька. Я же говорил: страх и тоска. Тоска и страх... Пацанами были тщедушными — ни хрена не боялись. Помнишь, как ты со стрелы крана в кучу песка прыгнул? Ведь метров пятнадцать было высоты...
— Мишк, а если ты проиграешь, что тогда?
— А ничего. Ты первый начал, что я толстый.
— Юриста будем вызывать?
— Это еще зачем?
— Сделку оформлять.
— Во, еще один сумасшедший. Ты про честное слово забыл? Честное па- цанское слово.
— Как же, забудешь.Ты, Миша, из-за этого честного слова, когда еще в четвертом классе был, на погосте всю ночь просидел. Неделю потом говорить не мог. А хер с тобой, давай. И "порш" тут ни при чем. Рук и коленок от пола не отрываем. Борьба только корпусом и головой. Кусаться запрещено.
— Заметано.

Квартира у Михаила огромная. До спальни надо пробежать несколько коридоров, лестницу и пересечь обширное пространство второго этажа.

Виктор и Михаил устраиваются на старте, толкаются задами и мычат. Смотрят на секундную стрелку часов на кухне. Потом делают рывок и с дикими воплями, мычанием и ревом несутся по комнатам, сметая тумбочки, цветы, отчаянно толкаясь боками.

Открывается дверь в квартиру. Входит Инга, жена Михаила. Ей лет сорок, она стройна, темноволоса, модно одета. Слышит дикие вопли, доносящиеся с лестницы. Бежит туда, забыв снять пальто.

На лестнице побоище. Мишка рвется вперед, его всячески зажимает Виктор. Виктора же, вырвавшегося вперед, мощным толчком корпуса Михаил отправляет вниз и получает желанную свободу выхода на второй этаж. Он издает жуткий рев и несется к спальне. Виктор едва поспевает за ним. Они не видят, как за ними бежит ошалевшая Инга.
Михаил на полкорпуса опережает Виктора. Ударяется головой в дверь спальни и падает. Виктор валится на него. Инга, поскользнувшись, садится на них сверху. Михаил выворачивает голову, смотрит на Ингу.
— А, это ты. Привет. Я победил. Свидетелем будешь. А ты Пол-зу-нов, ха, вот и поползай.

Квартира Виктора Ползунова. Она ухожена, но видно, что он живет один. Самые неожиданные вещи лежат в самых неожиданных местах.
Виктор держит в руках бутылку кефира, морщится и набирает номер телефона.
— Миш, я тебя поздравляю с победой. С какой? Да ты что, забыл? Бег на четвереньках? Вчера. А, вспомнил. Миш, не оговорили одну деталь — можно ли мне садиться за руль в нормальном виде. Я не псих, Миша. Я тебе слово дал. И еще: мне нужен день на приобретение экипировки. Приобретаю на четвереньках. Да не псих я! Успокойся! И "порш" твой, конечно, хорошая машина, но тут в другом дело. Ты говорил о тоске и страхе? Так что срок пошел. С сего момента. Да. Это мое решение, и ты тут ни при чем. Пока. Обнимаю.

Виктор на четвереньках выходит из квартиры. Дом элитный. На площадке всего две квартиры. Открывается дверь соседней. Выходит молодая ухоженная женщина с девочкой лет семи.
— Здравствуйте, Виктор Николаевич, — голос женщины немного напряжен, но она, умело модулируя, не выказывает удивления.
— Доброе утро.
Девочка почти кричит:
— Мама! Дядь Витя на четвереньках!
Женщина старается быстро увести девочку. Та постоянно оглядывается и кричит:
— Смотри! Смотри!
Мама почти бегом спускается по лестнице. Слышно:
— Дядя Витя так играет. Игра такая.
— А разве взрослые играют?
— Играют, играют, успокойся.
— Я тоже хочу на четвереньках.
— До садика дойдем — там и ползай.
— Я сейчас хочу-у.
— Нет.
— Хочу-у...
— Я сказала — нет!
Дверь подъезда захлопывается.

Виктор осторожно спускается по лестнице. Слышит шаги сзади и видит пробегающие мимо мужские ноги в модных туфлях и дорогих брюках.
— Здравствуйте, Виктор Николаевич.
— Доброе утро.
Мужчина бодро убегает вперед. Виктор останавливается на площадке. Он озадачен.

Спускается к парадной двери. Консьержка, пожилая женщина, дико таращится на него, потом, испугавшись своего взгляда, утыкается в книжку.
— Здрасьте, Изабелла Матвеевна!
Консьержка, не отрывая глаз от книжки, шепчет:
— Доброе утро, доброе утро...

Вывеска спортивного магазина.

Виктор в спортивном костюме, в зимних перчатках, в кроссовках, с обмотанными разномастными шарфами коленками на четвереньках заходит в спортивный магазин. Продавщица — молодая женщина мельком глядит на него. Равнодушно чирикает:
— Пьяный — щас наряд вызову. Петь! Тут пьяный! Разберись!
Появляется Петя — щуплый юноша, выполняющий роль охранника.
— Мужчина, или уходите, или я наряд вызываю.
— Не надо, Петя, никакого наряда. Вчера на мотоцикле упал. Спина. Врачи говорят — только на четвереньках.
— А какой у вас мотоцикл?
— "Ямаха". Чоппер. Полтора литра.
Петя уважительно качает головой.
— Кать, все нормально. Человек на мотоцикле разбился.
Катя хмыкает:
— Человек на мотоцикле разбился, а он — нормально ...

Из дверей магазина появляется Виктор. На руках крепкие скейтбордист- ские перчатки, на корпусе гоночный мотоциклетный костюм с кевларовыми вставками на спине и на боках. Крепкие налокотники и наколенники. На голове велосипедный шлем. Виктор спокойно на четвереньках идет по тротуару. Иногда останавливается — непривычно ноют руки.

Офис фирмы Виктора Николаевича Ползунова. Виктор Николаевич подъезжает ко входу в офис. Когда он на четвереньках в странной одежде появляется перед охранником, тот, парень из деревни, выпучивает глаза, потом мгновенно приходит в себя и произносит дежурным голосом:
—  Здравствуйте, Виктор Николаевич.
—
Виктор, немного удивленный, идет по коридору. Навстречу попадаются то женские, то мужские ноги. Он слышит однообразное в одной и той же интонации:
— Здравствуйте, Виктор Николаевич... Доброе утро, Виктор Николаевич... Здравствуйте, Виктор Николаевич.
Он, не поднимая головы, отвечает на приветствия таким же офисно-дежурным тоном. Коридор длинный. Виктор по ногам и голосам пытается определить, кто с ним здоровается. Из всех людей удается выделить нескольких — сотрудника юридического отдела (ходит в вечно мятых брюках и стоптанных снаружи туфлях) и девушку-стажера, которая обладает развратным тембром и феноменально красивыми ногами. Остальных идентифицировать не удается.

Виктор входит в кабинет. Вера Сергеевна смотрит на него, как рыба. Без удивления, сочувствия или иронии.
— Здравствуйте, Виктор Николаевич. Кофе на столе. Бумаги приготовила. Там же список звонков.
Виктор ошеломленный входит в кабинет. Подходит к журнальному столику. Сгребает на пол проспекты и ненужные бумаги. Подходит к рабочему столу, забирает папки и файлы с нужными документами и раскладывает на журнальном столе. Садится по-турецки и начинает их изучать.

— Вера Сергеевна, вызовите Земцова, пожалуйста, из отдела продаж.
—  Сию минуту, Виктор Николаевич.

В кабинете появляется Земцов. Останавливается у двери.
— Здравствуйте, Виктор Николаевич.
— Добрый день, Сергей Валентинович.
Ждет, когда шеф предложить ему сесть.
— Выбирайте стул, садитесь поближе.
Земцов долго соображает, где найти стул пониже. Но они все стандартны. Берет первый попавшийся, подносит к столу шефа, садится напротив. Взгляд Ползунова упирается в живот Земцова, но Ползунову неудобно все время поднимать голову, и он говорит, глядя в живот сотрудника, прикрытый дорогой тканью пиджака. Речь идет о проблемах продажи ламината, закупке в Испании новой партии керамической плитки и т.д. Разговор долгий. Неожиданно Ползунов понимает, что смотрит не в живот, а в глаза Земцова. Виктор Николаевич поднимает голову: Земцов так ухитрился изогнуться в кресле (при своем немалом росте), что голова его стала находиться на уровне головы Ползунова. Виктор от удивления умолкает. Потом произносит:
— На этом все. Спасибо...
Земцов вывинчивается из стула и выходит. Ползунов долго думает. Потом вызывает стажера.
В дверях появляется Зинаида Стрельцова, обладающая фигурой манекенщицы, манерами дорогостоящей проститутки и глазами, полными глупости (земляк попросил пристроить на время хоть куда-нибудь, а то бы видела она эту фирму).
— Здра-авствуйте, Виктор Николаевич.
— Здоровались уже, Зинаида Матвеевна. Как работается на новом месте?
— Очень интересная работа. Я приобретаю много полезных навыков и знаний (бумаги разносит и треплется по телефону часами).
— М-м. Зинаида Матвеевна, можно странный вопрос?
В глазах Зинаиды метнулся первобытный страх.
— Да-да, конечно.
— Вы не заметили сегодня на работе чего-нибудь странного, необычного?
— В смысле?
— Ну. в поведении сотрудников или, там, в интерьере фирмы?
Взгляд Зинаиды бешено метнулся. Но она инстинктивно выбирает правильную тактику.
— Не . Нет. Всё как обычно. Вот погода только .
— А что погода?
— Вчера обещали дождь, а сегодня даже облаков нет.
—  Понятно. Ступайте.

— Вера Сергеевна! Зайдите на минуту.
Вера Сергеевна молча встает у двери, ожидая распоряжений. Ползунов уже резвится.
— Вера Сергеевна, вас ничто не удивило сегодня?
— Нет.
— Может быть, вы заметили что-то необычное?
— Нет.
— А как я сегодня выгляжу?
— Великолепно, как всегда, Виктор Николаевич.
— А если я прикажу уволить вас за ложь?
— Вы вольны делать что угодно в своем учреждении, но я не солгала, а увольнять сотрудников просто так достаточно сложно, вы же понимаете, Виктор Николаевич. Я хорошо делаю свою работу, и у меня от вас одни благодарности.

Вера Сергеевна неожиданно плачет (доигрался, кретин). У нее трое детей и муж-бюджетник. Для нее эти деньги — спасение, а ты сволочь, Ползунов.
— Извините, Вера Сергеевна, я не хотел вас обидеть и тем более увольнять. Работайте спокойно. И принесите мне еще кофе. Только без сахара.
Вера Сергеевна утирает слезы. Принимает уверенную осанку и выходит из кабинета.
Ползунов смотрит в окно.
— Тоска-а-а. И страх.
Кабинет отдела внешних сношений. Четыре молодые сотрудницы, одетые почти одинаково. Входит Зинаида. Самая старшая, полноватая, но необрюзгшая брюнетка спрашивает:
— Ну что, Зин?
— О погоде спрашивал.
На нее смотрят как на дуру.
— О какой погоде, Зин? — продолжает брюнетка.
— Ну, еще не увидела ли я чё-нить странного.
— А ты?
— Сказала — нет.
— Правильно! Издеваться собрался и выбрал самую безответную, сволочь гладкая.
Девица высокого роста в очках продолжает в тон:
— Да он над нами всеми издевается. Сломал хребет где-нибудь в Куршевеле, куда очередную бабу возил, а на работу приперся, типа вот я какой мужественный. А сам только за своими деньгами и следит.
Откликается невысокая блондиночка.
— Ну да, на четвереньках приполз, типа класть я хотел на свой внешний вид, я и так богатый. А нас чуть что — на дыбу. Юбка не та, кофта — позор. Сиськи спрячь. В колготках летом заставляет ходить, европеец, тоже мне. А мы тут от кондиционеров подохнем скоро. Не дай Бог прийти на низком каблуке или в туфлях старых — заклюет. Все замечает ведь! А почему — да из-за денег этих... Купил он нас такими зарплатами.
Зинаида стоит столбом. Брюнетка и очкастая согласно кивают.

Кабинет отдела продаж. Три молодых мужика: Земцов, молодой лысоватый худощавый парень в очках и очень симпатичный подтянутый парень, напоминающий шефа.
Земцов:
— Ничё не понимаю. Вызывал вроде по делу, а задницей чую, что-то другое выведать хотел.
Лысый:
— А чё чуять-то, хотел посмотреть на твою реакцию на прикид его новый. Ежу ясно.
Земцов:
— Прикид-прикид. Ясно, что на "Ямахе" своей навернулся, спину повредил. Врачи, поди, говорят — дома сиди, а он приполз на карачках, как будто без него не сработаем, а деньги разворуем. А сам-то кто? Господи, из Запу- пырловки Орловской области, мне шофер говорил. Просто поперла карта плебею. Шеф, ё-моё. Приперся не пойми в чем, да еще на четвереньках, а тут чуть располнеешь — обсмеет на всю контору. А с похмелья придешь — так вообще отгул нарисует. Да приказ вывесит. Как не мужик. Ты хоть раз его видал, чтоб он на корпоративке нормально надрался? — обращается к третьему собеседнику. Тот молча отрицательно кивает головой. Лысый поддакивает:
— А помните, после восьмого марта с бодуна пришел — чуть с работы не выгнал. Еле ускрёбся. Из-за этих денег, блин. Вот ты, Владик, у тебя ведь три образования. Ты бы смог спокойно вести такую фирму. Даже лучше. И с банкирами дела перетирать, и с партнерами. У тебя язык нормальный. Да еще пару знаешь. Ну чем ты хуже его? А тут вон что: ты в пиджаке за свою пятерку сутками гробишься, а он ходит так, будто нас вообще нет. Это он-то, колхозан орловский.
Владик молчит. Лысый смущается и прекращает монолог.
—Пойду покурю -, произносит Земцов и выходит.

— Виктор Николаевич, к вам Топлев Владислав Вениаминович.
— По какому вопросу?
— Поставка керамогранита.
— Он, что, с Земцовым это не может решить?
— Он настаивает.
—  Пусть заходит.

Входит Владик из отдела поставок.
— Так что с керамогранитом?
— Я не об этом, Виктор Николаевич.
— ?
— Не хотелось бы говорить, но некоторые сотрудники, в частности Земцов, Мещеряков, не одобряют вашего внешнего вида и вообще. критикуют за глаза. Я хочу здоровых отношений в нашей фирме, которую я очень уважаю, и поэтому вынужден доложить.
— Так. Садись-ка. Да не на стул. На пол. Можно на "ты", Владик?
— Сочту за честь, Виктор Николаевич.
— Владик, а тебя в школе часто били за ябедничество?
— Н-не понял.
—  Да все ты понял. Еще раз придешь сексотничать — найду способ от тебя избавиться. Понял? Я парень из деревни, и таких, как ты, там не очень уважают. Намотай на ус. Я без личной обиды. Но мужики в конторе должны, когда надо, трепаться о чем угодно, равно как и бабы. Иначе контора сгниет. Понял, друг? Теперь ступай. Об этом разговоре я забыл.

— Вера Сергеевна, зайдите, пожалуйста.
Входит Вера Сергеевна.
— Незаметно соберите все документы на господина Топлева. Только не сегодня и не завтра. Кстати, я с ним собеседование при найме проводил?
— Проводили, Виктор Николаевич.
— Н-да... Все на этом. Ступайте.

Ползунов прогуливается вечером по улице. Он коллекционирует восклицания в свой адрес: семь раз — "больной", восемь раз — "чердак снесло", шестнадцать раз — "псих".
— Да, фантазия убогая.
Виктор научился ходить, не волоча колени по земле и поднимая руки. Голову он старается держать прямо. Видит монетку у остановки автобуса. Подбирает.
— Халява.
Спускается в переход, который ведет к близлежащему парку. Старательно обходит лужицы на асфальте перехода. Поворачивает за угол. В длинном проходе компания: два инвалида-колясочника, мужичонка без ног на тележке. Под мышкой мужичка батожок с пикой на конце. Пьяноватая бабка с баяном на плече, мужик на костылях и несколько щуплых белесеньких подростков, шныряющих там и там, держащих в руках целлофановые пакеты с клеем.

Ползунов идет прямо на них. Один из колясочников, одетый в полевую армейскую форму, встает с коляски и идет на Виктора. Сзади маячат подростки.
— Эй, ты, четвероногий. Стоять!
— Эй, ты, двуногий, пошел сам знаешь куда! Или адрес указать?
— Чего? Я те щас пойду. Ладно, слушай. Эти четыре перехода, рынок и парк — наши. Сядешь работать — закопаем. А пока, за грубое отношение к инвалиду мелких и средних войн, мы тебя просто отметелим.
Ползунов тянется к бедру и достает купленный и оформленный уже давно короткоствольный револьвер. Он знал, что эта штука при его нынешней жизни может пригодиться.

— Ха, ты бы еще газовый баллончик вытащил, урод.
Ползунов почти не целясь стреляет в костыль мужика. Середина костыля разлетается в щепы. И мужик падает.
—  Братва! У него ствол!

Раздается хрипловатый, но слышный всем голос.
— А ну прекратили бардак!
Калеки смотрят на инвалида, молодого относительно мужчину в защитного цвета куртке, сидящего на коляске с подшипниками. У мужчины ног нет совсем. Видимо, это старший.
— Не видите, что ли — не наш человек!
— А вы, мужчина, уберите ствол. Ни к чему это. Потом произносит:
— Так, все ушли отсюда. Мне поговорить надо. Быстро!
Маленькая толпа мгновенно рассасывается.
— Вы не могли бы подойти поближе? Вам сподручнее.
Виктор стоит в раздумье. Потом подползает к мужику справа. Садится. Оказывается, это не мужик, а относительно молодой симпатичный парень. Он слегка пьян.
— Выпьешь со мной? Тяжко на душе. А с этими пить — шум и суматоха. Да милиция...
— Да я не пью, в общем-то.
— Да ладно .
Парень достает бутылку мартини. Виктор вытаращивает глаза. Напиток дорогой.
— А что думаешь, побирушки чернила пьют? Нет, это одна торговка подарила. Веришь — любит, говорит. Замуж зовет. И не старая, да и не страшная. Люблю, говорит, и все тут.
— А ты?
— А я в отрез. Какой из меня муж? Откуда я бабе денег принесу? С базара этого? Муж-побирушка, на баяне играет в переходе?
Виктор только что заметил видавший виды баян, стоящий слева от парня.
— Тебя зовут-то как?
— Виктор. Витя.
— Витек, значит. А меня Дмитрий. Митька. Давай накатим, Витек. Муторно мне.
Дмитрий достает пластиковый стакан. Наливает половину и выпивает, как воду. Наливает полный и протягивает Виктору. Тот молча выпивает. Дмитрий быстро пьянеет.
— Ты кто по жизни, Виктор?
— Человек.
— А на четвереньках зачем бегаешь?
— А ты мент, чтоб меня колоть?
— Ответ правильный. Извини, брат. Тут такого насмотришься. Пушку не подаришь? Прибьют они меня однажды... Я ведь их во как держу. До поры это .
— Нет, Дима, дареная она. Друг подарил.
— Воевали, что ли, вместе?
— Нет, была ситуация.
— Бывает, — наливает еще. Протягивает Виктору. Тот выпивает. Затем Дмитрий наливает себе. Выпивает и пьянеет еще больше.
— Как тебя? Витек? Хочешь, я тоже про одного Витька песню спою?
— Давай, — говорит слегка спьяневший Виктор.
Митька достает баян, перебирает аккорды, запрокидывает голову, закрывает глаза и произносит:
— Песня о Витьке—дембеле. Начинает петь хрипловато, с небольшим надрывом:

Ехал "ПАЗик" маршрутный. Был путь недалек –
Километр по горам, да и точка.
А шофером на "ПАЗике" был паренек -
Дембелек небольшого росточка.
Его звали Витек, он не пил и не крал,
Он в Чечню угодил по повестке.
Но вернулся живой, да и свадьбу сыграл
За три дня он до этой поездки.
А вокруг красота – головы не сноси,
Мужики попивали наливку.
А на спуске крутом загорелось шасси,
А потом полыхнула обшивка.
Что кричало сильнее – огонь или страх,
Но всего за минуту до взрыва
Витька-дембель сумел на пустых тормозах
Притереть свой автобус к обрыву.
Он рванул за рычаг, и еще, и еще,
И в чаду сам себе не поверил…
Все горело вокруг, было так горячо,
Что от жара заклинило двери.
Витька прыгнул в салон, он оставил педаль
И ударил в стекло поточнее.
Заводское стекло это вам не хрусталь -
Эта штука гораздо прочнее.
Витька бил кулаком, головой и ногой,
Все в автобусе выло да билось.
И Митек зарядил заводной кочергой,
И стекло наконец-то разбилось.
Витька крикнул: "Спасайте сначала детей!"
Все смешалось – какие там дети?
И выталкивал Витька горящих людей.
Кто последний из них – не заметил.
Витька, было, к окну, но разжался кулак,
И от дыма лицо исказило.
И со страшною силой рванул бензобак -
Литров сорок там было бензина.
Подоспели менты, и врачи подошли,
Головами качали уныло.
Обыскали автобус – Витька не нашли.
Хоронить даже нечего было.
Когда город узнал, что случилось и как,
Тяжко выдохнул воздух подвальный.
И рыдал по Витьку весь автобусный парк,
И троллейбусный парк, и трамвайный.
А на кладбище галки считали ворон,
И не верил никто панихиде.
А Витькова жена убегла с похорон,
И никто ее больше не видел.
Там, на кладбище, тишь. Шевелятся кусты,
И мерцает пустая бутылка.
Только каждую ночь кто-то ложит цветы,
Кто-то ложит цветы на могилку.

Песню сопровождает зрительный ряд. Возможны два варианта. Либо, несколько гротескное, но без иронии, изображение этой истории. Либо сцены пожаров на транспорте — автобусов, троллейбусов, маршруток, — может быть, документальная сьемка.
Песня заканчивается. Виктор молчит. Митька молчит. Виктор:
— А ты знал этого Витьку?
— Нет, просто песню услышал, понравилась. Вот и пою в переходе.
— Хорошая песня.
— Да. Хорошая. Жаль, не я сочинил.
— А ты пробовал?
— Что, сочинять? Пробовал. Ерунда получается. Нравится только куме этой, которая замуж зовет.
— Мить, спасибо за песню. Я пойду?
— Давай. Только будь осторожнее тут. Эта публика памятливая. Держи краба, — Митька протягивает Виктору ладонь. Ладонь страшно обожжена. Виктор осторожно жмет руку и ползет к выходу. Оглядывается и вздрагивает. У Дмитрия нет левой половины лица. Она сожжена. Виктор закрывает глаза. Потом быстро ползет к лестнице перехода.

Выход из перехода.

— Гражданин!
Ползунов оглядывается. У тротуара припаркован желтый фургон ППС. Рядом стоят два милиционера. Один толстый, румяный, с натянутой с треском портупеей. Другой тощенький, форма на нем не сидит, а висит.
— Гражданин! Мы к вам обращаемся!
— В чем дело, лейтенант? — Ползунов обращается к толстому.
— Щас объясним, в чем дело. Документики.
Ползунов протягивает паспорт. Толстый внимательно изучает его, потом отдает тощему и тот его прячет в планшетку.
— Лейтенант, паспорт отдай.
— Вы мне не тыкайте. Оружие при себе есть?
— Да.
— А разрешение?
— Пожалуйста.
Револьвер и разрешение следуют по тому же маршруту, что и паспорт.
— Товарищ лейтенант, посмотрите мою визитную карточку.
Толстый крутит в руках визитку Ползунова.
— Надо же, солидный гражданин, а нарушаете...
— Что нарушаю?
— Общественный порядок. На четвереньках ползаете. Опять же стрельба в людном месте.
(Инвалиды навели... суки убогие.)
— На меня напали.
— Свидетели есть?
— Да откуда?
— Так, свидетелей нет. А почему на четвереньках ходите? Не положено.
— Где не положено, кем?
— Так, гражданин умный. Мы вас задерживаем, гражданин Ползунов Виктор. э-э.
— Николаевич, — услужливо подсказывает тощий.
— На каком основании?
— А ни на каком. До выяснения обстоятельств. Стрельба опять же. Терроризм шьется запросто…

Ползунов дергается.
— Звонок можно на работу? Шефу. Что задерживаюсь.
— А шеф, что, тоже на четвереньках прибежит? — ржет толстый. Тонкий мелко хихикает.
— Из участка позвоните.
— Лейтенант, по-людски прошу.
— Да звони, чего уж там. Далеко не убежишь, четвероногий друг. Мухтар, — толстый опять ржет.

Ползунов чуть отходит в сторону, быстро набирает номер мобильника Михаила.
—  Миша, проблема, срочно приезжай, здесь рядом. Прихвати адвоката, Германа своего.

Толстый протягивает визитку тощему.
— Так, поехали.
— Минуту, товарищ лейтенант, спину заклинило. Подняться не могу. Травма старая. Одна минута и пройдет.
— Да мы Вас погрузим, гражданин Ползунов. Трошкин! Подь сюда, — кричит водителю толстый.
—  Да зачем вам форму-то пачкать. Уже проходит.

Ползунов видит в начале поворота "Гелендеваген" Михаила. Машина останавливается, в наглую пересекая дорогу "УАЗику". Выходят Михаил и Герман, ухоженный блондин с умопомрачительно дорогим кейсом.
— В чем дело, лейтенант?! — Михаил грузно надвигается на толстого.
— Проезжайте, гражданин, не мешайте действиям сотрудников милиции. Иначе поедем вместе.
— Вместе? Легко.
Миша открывает портмоне, достает визитку, несущую знак триколора.
— Депутат Госдумы Шульгин. Герман Иванович мой адвокат. А гражданин, которого вы пытаетесь незаконно задержать — мой помощник. Вот дубликат его удостоверения.
— Ха, незаконно. Да он стрельбу открыл. В людном месте.
— Если открыл, значит, надо было. Оборонялся человек. Ты, поди, и паспорт у него забрал, и оружие, и разрешение?
— А как же?
— Лихо работаешь, лейтенант. Герман Иванович, помогите службе разобраться в этом деле.
Герман подходит к милиционерам, и они начинают разговор на профессиональном языке. Мата не слышно.

— Виктор, я же тебе говорил, до добра это не доведет. Ты меня с такого совещания сдернул.
— Должен буду, Миша, спасибо, что приехал.
— Ты так и бродишь на четвереньках?
— Угу. Время идет.
— На работе не было проблем?
— Знаешь, Миша, на удивление тихо. Даже лучше стало.
— Может, бросишь этой ерундой заниматься? Мне уже люди звонят. Отбрехиваюсь, как могу.
— Миш, ну я же сказал тебе один раз. Хватит, наверное.
— Ну ладно. Только знай — по каждому твоему звонку я приезжать не смогу.
— Извини, Миш, я просто перепугался. Конкретно. Поэтому и позвонил.
— Эх, прямой ты, Витька, как шпала. Правда, не такой тупой.

Возвращаются Герман и милиционеры. Толстый идет важно, сохраняя лицо. Тонкий семенит рядом:
— А что? И вправду есть такой вид спорта в Европе.
— Да вся Европа на четвереньках бегает, — уверенно отвечает Герман.
— А от чего он полезный?
Герман закатывает глаза к небу, чтобы не заржать.
— Разгружает и выпрямляет позвоночник, укрепляет мышцы спины и шеи, облегчает или убирает вовсе головные боли, а также способствует работе пищеварения.
Толстый важно произносит:
—  Надо жене посоветовать. и теще. А то у них и спина, и голова. Да и шуряку скажу. Вечно просраться не может.

Герман отдает Виктору паспорт, оружие, разрешение, вежливо прощается. Мишка досадливо кивает головой, и машины разъезжаются.

Ползунов переводит дух.

Квартира Виктора Ползунова. Вечер. Виктор наминает спагетти из миски, поставленной на низкий пуфик. Звонок в дверь. Виктор подносит ко рту салфетку и идет к двери. Открывает. На пороге довольно красивая, чуть выше среднего роста женщина, лет тридцати, одетая очень дорого, но очень безвкусно.
— Ну вот, я так и знала.
— Что знала, Нин?
— Виктор, тебя вчера видели, как ты по улице шел как собака.
— Не создавай терминологической путаницы, Нина. Как человек на четвереньках.
— Без разницы.
— Разница есть. Кстати, ты свой лексикон так и не отточила, говорить "без разницы" — не очень грамотно. Кстати, а тебя позавчера видели в диком кремовом пальто в сопровождении какого-то жиголо. Ты шла на двух ногах.
— Виктор, не о ликбезе речь и не о моем пальто, а тем более не о моих знакомых. Зачем ты позоришь себя?
— Чем?
— Своим дурацким поведением. Ты шокируешь людей.
— Нин, как я убедился, они не очень на это обращают внимание, чесслово.
— А ты подумал, что скажут обо мне?
— Не-а, и в голову не пришло.
— А ты подумал о моей карьере? Я встречаюсь с серьезными людьми.
— Серьезные? Такие темноволосые напомаженные хлюсты?
— Виктор, я о работе.
— Нин, ты знаешь, твою карьеру я возненавидел сразу, как ты ей занялась.
Твоя карьера лишила нас детей. А меня заставляла терпеть в доме массу незнакомых людей, которых ты называла VIP-персонами. Хотя свиньи они еще те были.
— Прекрати, Виктор.
— Да я давно прекратил. Это ты задаешь ненужные вопросы. А Верке, которая меня видела и передала это тебе, скажи, что не женюсь на ней никогда. Знаешь почему?
— Почему?
— Она отвратительно ест.
— Виктор, ну будь человеком, подумай, что обо мне будут говорить люди.
— Ну, во-первых, я человек, а во-вторых, мне глубоко чихать, что о тебе будут говорить люди, пока ты ходишь в ботфортах с голенищами выше колен. Дурной тон, Нин.
— Ты псих и сволочь, Ползунов. Смотри, как бы хуже не было.
— Хуже не бывает, Нин. И не пугай меня своим великим папой.
Это он говорит уже в спину уходящей Нине. Та демонстративно хлопает дверью.

Ползунов бредет по тротуару. Остановка троллейбуса. На остановке стоит женщина. Она очень красива. У нее русые волосы, сероватые глаза. Черты лица не броские, но завораживающие. Она высокая, видимо, бывшая спортсменка. Ей около тридцати лет. Ползунов подходит к ней.
— Здравствуйте. У вас красивые ноги и вообще вы красивая. Только коленки слабенькие. Трудно ходить на четвереньках.
Женщина не видит, кто с ней говорит.
— Меня Виктор зовут.
— А меня Аня, Анна, — женщина смотрит вниз и без удивления видит стоящего на четвереньках Ползунова.
— Ждете троллейбуса?
— Да, две остановки лень до дома идти.
— Может быть, прогуляемся? Погода хорошая.
— Пойдемте, все равно стоять долго.
Они идут по тротуару, разговаривают, не обращают внимания на то, что на них оглядываются прохожие.

— Так и хочется спросить: вас не смущает мой вид?
— А вас мой?
— Хороший ответ, спасибо.
— Не за что.
— Я руковожу небольшой фирмой по продаже стройматериалов и всякой всячины сопутствующей.
— А я торчу в кредитном отделе в банке.
— Хорошая работа.
— Да, нормальная. Платят неплохо.
— Я не женат, Анна. В разводе, то есть. И детей нет. Не по здоровью — жена не захотела.
— Она вас не любила?
— Любила, наверное, но больше любила свою карьеру. Собственно, и развелись поэтому.
— Вы искренний человек.
— Не думал об этом.
— А я, так сказать, невеста на выданье. Замужем не была, правда, но друзья были.
— И много?
— Глупый вопрос, не находите? Иногда и одного много.
— В самом деле, идиотский вопрос. Мужчины мастера по задаванию глупых вопросов.
— А женщины мастера по дурацким ответам.
Смеются. Продолжают разговор.
— Вот мы и пришли. Вон мой дом. Чаю хотите? Или кофе. Правда, я не умею варить, но есть дорогой растворимый.
— .. .Неудобно как-то, Анна. Вы меня видите первый раз.
— А чего тут неудобного. Увидела, вы мне понравились. А дома тоска одной.
— Тоска и страх... звучит как пароль. Анна, вы знаете, вы мне тоже очень, очень понравились, но, пожалуй, я откажусь. Давайте в другой раз. Мне не будет очень удобно пить кофе при вас, ползая на четвереньках. Абсурд. Не обидитесь?
— Нет. Я ни на что не обижаюсь. До свидания?
— До свидания, Анна.

Виктор возвращается домой. Навстречу, ближе к деревьям, идут старушка и маленькая девочка. Виктор слышит разговор:
— Смотри, Наденька, убогонький идет.
— Его Боженька наказал?
— Нет, Боженька его испытывает, значит любит.
— А когда я падаю и коленку разбиваю, а она потом болит, значит, Боженька меня любит тогда?
— Да, конечно. Тебя лукавый уронил, а Боженька поднял и дал через боль понять, как надо поступать правильно.
— Как же так, Боженька любит, а сам наказывает?
— Ну, вот я тебя люблю, а наказываю иногда?
— Да, за вихор меня дергаешь. Больно.
— Это когда ты озоруешь сильно. Так что все справедливо.
— Жалко дяденьку.
— А ты не жалей. Лучше помоги. Дай ему конфетку, может быть он голоден.
— Баб, ну это же моя конфетка.
— Не жадничай, дома еще получишь. А сейчас иди дяде предложи.
Девочка подбегает к Ползунову.
— Дяденька, здравствуйте, меня Наденька зовут. А Вас как?
— Виктор Нико. Виктор.
— Возьмите конфетку, она вкусная. Шоколадная.
Виктор берет конфетку. Наденька убегает, недослушав слов благодарности.
Ползунов держит конфетку. Смотрит на нее и начинает плакать. Потом останавливается, разворачивает фантик и кладет конфетку в рот. Топает дальше.

Офис Виктора Ползунова.
— Виктор Николаевич, можно побеспокоить?
— Заходите, Вера Сергеевна.
Заходит секретарша.
— Виктор Николаевич, вы не могли бы заглянуть в отдел продаж?
— Проблема?
— Ну, не совсем. Вы загляните.
— Интригуете, Вера Сергеевна.
— Ведь я женщина, Виктор Николаевич.
Ползунов поднимает голову и внимательно смотрит на сорокапятилетнюю миловидную Анну Сергеевну. Анна Сергеевна смотрит в окно, будто не замечая, что на нее смотрит шеф.

Ползунов открывает дверь отдела продаж. Немеет. Владислав Топлев в экипировке, копирующей ползуновскую, по-турецки сидит перед стулом, где у него разложены бумаги. Мещеряков и Земцов сидят за своими столами и старательно делают вид, что ничего не случилось. У Мещерякова получается плохо, у Земцова — лучше.
— Добрый день, господа.
— Здравствуйте, Виктор Николаевич.
— Как по продажам дела обстоят?
— Стабильно пока. Застрял санфаянс чешский, но это на время. Такое бывает, — все это говорит Земцов по праву старшего.
— Хорошо, Земцов, наметится проблема — сразу доложите. Не тяните.
— Да, Виктор Николаевич. Непременно.
—  Ну, работайте.

— Он, что, издевается надо мной? — Ползунов жалобно снизу вверх смотрит на Веру Сергеевну, стоящую перед ним.
— Нет, он просто боится. Боится, что вы его уволите. По-видимому, в отделе кадров сообщили ему, что я собирала документы. Промашка вышла.
— Боится, значит... А ведь не дурак парень. И папа академик... Как там? Судьба играет человеком? Страх. Страх. Вот что, Вера Сергеевна, пишите приказ: "Всем сотрудникам ООО приказано ходить по помещениям фирмы только на двух ногах в вертикальном положении. Исключительным правом ходить на четвереньках обладает только руководитель ООО Ползунов Виктор Николаевич". Число и моя подпись.
Ползунов перечитывает текст.
— Бред. Повесьте сегодня же на доску объявлений. Надеюсь, Вы, Вера Сергеевна, не успели купить экипировку?
— И не собиралась, Виктор Николаевич.
— Ну и правильно. Ступайте.

Двор дома, в котором живет Виктор. Раннее утро. Виктор открывает дверь подъезда.
У подъезда лимузин бывшего тестя Ползунова. Тесть работает в силовой системе. Окна машины тонированы наглухо. Задняя правая дверь лимузина бесшумно открывается. Выходит Семен Семенович — крепкий мужчина среднего роста. Голова совершенно седая без следа залысин. Глаза не выражают ничего. Вернее, в них нарисовано вынужденное дружелюбие.
— Здоров, Виктор!
— Здравствуйте, Семен Семенович.
— Как сам-то? Меня Нинка попросила уговорить тебя ерундой не заниматься. Но я знаю — тебя уговаривать без толку. Убить легче.
— Не убьете, Семен Семенович.
— Это почему?
— А у вас слишком положение высокое. Да и мотив сразу ясен.
— Хи-итрый ты, Виктор. Ну, считай, что я просто из любопытства приехал.
Вот ты мне как мужик мужику скажи: зачем тебе это надо?
— Надо, Семен Семенович.
— Поспорил, что ли, с кем по дури?
— Угадали, Семен Семенович.
— Эх, не верю я ни тебе, ни своей угадке. Слишком быстро угадал. В другом дело. Смотри:
— Ребята!
Из машины мгновенно выскакивают четыре квадратных молодца с бычьими шеями, в неловко сидящих на глыбообразных мышцах пиджаках. Становятся в ряд перед Семеном Семеновичем.
— На четвереньки — раз!
Пацаны, смеясь, встают на карачки.
— На четвереньках до угла дома и назад — марш! Быстро!
Пацаны с улюлюканьем наперегонки, поднимая клубы осенних листьев, проносятся до угла дома и обратно. Такое впечатление, что у них это штатное упражнение при физподготовке.
— Встать!
Пацаны встают. На коленках дорогих костюмов — дырки. Парни пересмеиваются. На окровавленную кожу коленей не обращают внимания.
" Роботы", — думает Ползунов.
— Видал? Я так каждому прикажу, и он сделает! Каждому, понял? А ты можешь приказать только себе. Вот и вся разница, Пол-зу-нов.
— Семен Семенович, вы волевой человек?
— Хм.
— А... сами встаньте на четвереньки.
— Здесь? При всех? Я ж трезвый.
— Ну, попробуйте .
Семен Семенович встает на одно колено. Потом быстро поднимается обратно.
— Нет, не могу. Пошли, поговорим, вопросы есть. Вы там с Нинкой по бумажкам разобрались? А то она замуж собралась.
Идут по аллее двора. Ползунов сознательно ведет Семена Семеновича к поливной трубе, пересекающей аллею, отстоящей, как полагается, от земли на сантиметр (местные знают, все остальные — падают). Труба густо усыпана желтой листвой. Виктор переступает трубу. Семен Семенович задевает ее носком дорогой туфли и рушится на четвереньки.
— Мать!!!
— Ну и вот, Семен Семенович... И вы тоже. "И будешь ты ползать на чреве своем..."
— Что? На каком черве! Я те покажу! Ой!!!
— Что такое?!
— Спина-а. Встать не могу.
— Может быть, пройдемся до машины — отпустит.
Семен Семенович дико смотрит на Ползунова.
— Вот что, Пол-зу-нов. Я тебя уважаю, но пошел ты. Ребята!
Молодцы подбегают к шефу.
— В машину меня. Да аккуратнее, ой!
Компания из четырех дюжих парней, кое-как уцепив шефа, несут его к машине. Семен Семенович висит между ними, как толстый кот вниз ногами и руками. Мучительные попытки затолкать шефа в таком положении в лимузин. Получается не сразу. Окно задней левой двери открывается. Высовывается багровое лицо Семена Семеновича.
— А к трубе ты меня, сучонок, специально подвел! Я тебя знаю!
Оборачивается:
— В поликлинику!

Виктор гуляет по парку. Видит издалека, что к песочнице, расположенной рядом со скамейкой, на которой иногда по-турецки сидит Виктор (скамейка расположена в естественном укрытии из густых кустов), подходит человек лет сорока в спортивном костюме. Деловито надевает наколенники, перчатки и становится на четвереньки. Ползает в песке, что-то строит, напевает при этом немудреную песенку. Виктор смотрит на эту картину выпученными глазами. Долго приходит в себя. Долго решается — подползти или не подползти. Наконец направляется к мужчине.
Мужик увлечен игрой в песочнице и не слышит Виктора.
— Простите, можно вас отвлечь?
Мужчина поднимает голову. Улыбается. Он симпатичный и доброжелательный парень.
— Пожалуйста. Вы тоже пациент Ильи Герасимовича?
— Нет. Какого Ильи Герасимовича?
— Психотерапевта.
— Нет, никогда не обращался.
— А как же... м-м . четвереньки?
— Честно?
— Как хотите.
— Спор проиграл.
— Хм. Спор. Мальчишество какое-то. Но все равно забавно. Смешно.
Смех и слезы всегда рядом.
— А у вас что за история? Если не секрет.
— Да какой там секрет. Понимаете, меня с юности мучил один и тот же сон. Сон смешной и странный: будто я на четвереньках ползаю. Везде. И на работе, и дома, и на улице. А во сне-то все то странно, то страшно. Даже от милиции убегал на четвереньках. Просыпался в поту.
— Понимаю.
Павел странно смотрит на Виктора.
— Что понимаете?
Виктор смущен.
— Ну. мне тоже иногда снятся кошмары. С убеганиями. С детства.
— А, ну да. Так вот. Такие сны снились мне всю жизнь. Надоело до безумия. Не знал, что делать. Жене сказал — не поняла. Друг тоже только рассмеялся. Парень один помог. У него тоже сны были навязчивые какие-то. Не помню уже какие, да и не важно. Он посоветовал мне обратиться к психоневрологу. Они все ненормальные, конечно, сами, и я долго не хотел идти, но мне дали неплохую рекомендацию, и я попал в руки молодого, вполне обаятельного, разумного парня. Ковырялся он в моих мозгах недели две. И доковырялся.
Виктор слушает с невероятным напряжением. По лбу у него течет струйка пота.
— Вам нехорошо, Виктор?
— Нет-нет, все нормально, продолжайте, пожалуйста.
— Я вспомнил, что мои родители жили в шестиметровой комнатке. Когда я родился и мне стало тесно в кроватке, меня выпустили на пол. А свободного пространства не было вовсе. Ну, представьте себе.
— Да, хорошо понимаю, — соврал Виктор, выросший на деревенском приволье.
— Мне негде было ползать на четвереньках, представляете? Я сразу стал ходить, держась за многочисленные углы мебели, ножки стульев, стола и так далее. И этот врач мне объяснил, что я просто потерял часть детства. Именно то время, когда мир изучается на четвереньках. Вот и все. А эта яма стала заполняться кошмарными снами. "И что мне делать?" — спросил я врача. Он и посоветовал мне раза три в неделю ползать на четвереньках.
— И как результат?
— Вы знаете, помогает. Сны реже. Сплю спокойно. Правда, жена чуть не ушла. Подумала, что я псих. Пришлось вести ее к этому врачу. Он сумел ее убедить, слава Богу. Так вот и живу теперь. Соседи давно смеяться перестали. Хотя, собственно, мне все равно. Такая вот история, Виктор... Отнял у вас время?
— Нет, что вы. Наоборот. Неожиданная история. И не придумаешь, даже если захочешь.
— Это верно.
— Я пойду, то есть поползу, Павел?
— Давайте. Желаю выиграть пари.
— А я уже выиграл.
— Это как?
— Заставил себя встать на четвереньки под честное слово. Это мой приз. Вечный.
— Может быть, может быть. Всего доброго.
— Пока, Павел.

Виктор ждет Анну на остановке. Остановка пустая. Подходят два молодых парня, одетых военизировано. На ногах "гады". Головы стриженые. Стоят рядом. Перешептываются. Потом один произносит:
— Мужик, ты чё, пидор?
Виктор не понимает, что обращаются к нему.
— Я тебе не ясно сказал, что ли?
Виктор поворачивается к парням. Они слегка пьяны и агрессивны.
Один из них присаживается на корточки перед лицом Виктора.
— Я тя спрашиваю, ты чё, пидор?
— А мы давно на ты?
— Какой дядя остроумный. А стоит раком.
Виктор отворачивается.
— А-а. Пидор. И говорить не хочет.
— Геш, нас пидоры не уважают.
Геша:
— Не уважают — учить надо уважению. Делов-то.
Виктор тянется к бедру. Кобура пуста. Пистолет забыл дома. Пока он раздумывает, пара подростков подбегает к нему и начинает избивать ногами. Виктор едва успевает уворачиваться. Редкие прохожие торопятся пройти мимо.
— Вставай сволочь! Убьем!
"Не встану. Ни за что", — думает Виктор. Он не может нормально отбиваться от нападающих. Улюлюкает милицейская машина. Мальчишки не успевают убежать. Выходят милиционеры. Толстый и тонкий.
— Так, опять четвероногий беспорядок устроил...
Пацаны вовремя ориентируются:
— Дяденьки, мы шли просто, а он приставать начал, как маньяк какой-то. Еле отбились. Спасибо, вы помогли.
— Так это они на меня напали!
— В участке расскажешь, изврат. И депутат твой не поможет. В машину его.
Останавливается троллейбус. Среди выходящих — Анна. Видит избитого Виктора и милицейскую машину. Бросается к Виктору.
— В чем дело, гражданка? Ваши документы!
— Документы? Лейтенант здесь моего жениха избивают. А ты документы просишь.
Присаживается рядом с Виктором:
— Витя, ты как?
Вынимает платок и вытирает кровь со лба Виктора.
— Гражданочка, сейчас поедете вместе со своим женихом в участок.
— Вот что, лейтенант — тронешь меня, я подниму визг на всю улицу, а потом соберу пол-Москвы свидетелей, что меня и моего жениха незаконно арестовали. Лучше обратите внимание на этих молодых людей. Кстати, где они?
Пацаны, почуяв неладное, уже давно сбежали. Толстый милиционер:
— В самом деле, куда они девались?
— Вот видите, кто прав, не убежал бы. И давайте с миром разойдемся. Может, Витю в больницу надо.
—  Беда с этими женщинами, а, Синицын? Ползунов, добром прошу, не ходи ты больше по нашему участку. Товарищ майор проедет мимо тебя, четвероногого, а я не в курсе, типа. Взыскание схлопочу. А у меня повышение скоро. Эх-х... Поехали, Синицын.

— Анна, а почему ты не испугалась милиционеров? Они меня уже ловили. Я так перепугался, что Мишку-депутата вызвал. Он меня и спас, поэтому они на меня злые теперь. А ты не испугалась.
— А я испугалась. Только забыла об этом. Так бывает иногда. Ты разве не знал?
— Если знал, то очень хорошо забыл. Спасибо тебе.
— Мы на ты?
Виктор поднимает лицо, улыбается:
— И давно.
— Виктор, если серьезно, тебе надо в больницу. Может, у тебя ушиб или перелом какой-нибудь?
— Нет, похоже, проскочил. Я ловкий.
— Тогда вот что. Пошли ко мне домой. Тебя надо умыть, промыть раны. Облить йодом. И облепить пластырем. Я все это умею делать.
— Да я сам.
— Виктор, ну что ты упрямишься?
— Боюсь тебя подставить.
— В смысле?
— Что твои соседи подумают?
— Что подумают — это их дело. Пошли.
— Пошли.

Небольшая квартира Анны. Виктор сидит в ванной, Анна поливает его водой. Периодически Виктор подвывает от боли.
— Мне надо тебя осмотреть. Я проходила курсы медсестер. Вдруг перелом где-то, а мы ерундой занимаемся.
— Что я должен сделать?
— Встать.
— Не могу.
— Тогда вытирайся и приляг на кушетку.
Виктор выползает из ванны, накрытый полотенцем, как лошадь попоной. Ложится на кушетку. Анна присаживается рядом и начинает ощупывать его суставы, кости. Иногда Виктор ойкает.
— Так, все нормально. Переломов нет, но я бы на твоем месте сходила к рентгенологу для уверенности. Кисть левая мне твоя не очень нравится.
— Это старая травма. Упал на лыжах.
— Ну, тогда йод и пластырь.
— Я орать буду.
— Ори.
Из гостиной раздаются вопли, шипение и крики Виктора.

Кухня квартиры Анны. Виктор умыт, на лбу, шее, руках — пластырь. Анна сидит за столом. Виктор по-турецки, в углу. Пьют чай.
Анна встает с табуретки и садится так же, как Виктор, по-турецки, только в другом углу. Виктор в упор смотрит на Анну.
— По сценарию между нами что-то должно произойти?
— Может быть. Скорее всего, да. Но я не уверена, что этот сценарий написан разумным сценаристом. Мне кажется, лучше все оставить как есть. Иначе что-то разрушится. Пропадет что-то.
— Совпадение. У меня такое же чувство. Ты меня проводишь немного? Я быстро к тебе привыкаю. Быстрее, чем хотелось бы.
— Провожу, конечно. Кто тебя от милиции будет спасать?
Виктор ставит чашку на стол. Становится на четвереньки и идет к выходу. Анна идет за ним.
— Ты забыл налокотники.
— Ах, да, спасибо.

Двор дома, где живет Виктор. Вечер. Густые сумерки. Виктор проходит мимо площадки, где расположен хорошо оборудованный детский уголок.
Оттуда доносится пьяный, но хорошо поставленный лекторский голос:
— Не-ет, Виктор Николаевич, вы не похожи на князя Волконского...
Виктор присматривается. За столом сидит спившийся академик Лиховец- кий Григорий Альбертович. Он сидит, завернувшись в дорогую когда-то дубленку. На голове меховой "пирожок". Академик совершенно пьян. Он приходит сюда из соседней разваливающейся сталинки и подолгу сидит, иногда произнося безумные монологи.
Виктор подходит ближе.
— Здравствуйте, Григорий Альбертович.
Академик дремлет.
— Григорий Альбертович! — Виктор трясет пьяницу за рукав.
— А, Виктор Николаевич... Рад приветствовать вас.
— Так что там про Волконского?
— Как, вы не знаете? Князь Волконский проделал остатки пути в Сибирь, стоя на четвереньках из-за болей. Дороги, знаете ли. Эх, дороги. Пыль да туман.
— Григорий Альбертович!
— Ах да. Князь вез помилование декабристам. У него начались боли, и он встал на четвереньки. А вы, Виктор Николаевич, бегаете, как молодой доберман. Следовательно, вы здоровы. Во всяком случае, физически.
— Ну и что?
— Ну, как это что? Молодой, здоровый парень бегает на четвереньках. Я давно наблюдаю за вами.
— И что?
— Сначала я подумал, что вы сошли с ума. Не угадал. Потом мне померещилось, что вы член какой-то политической организации и доказываете всем нам, в каком положении мы находимся.
— Ну да, щас прям.
— Виктор Николаевич, я спивающийся человек. Мне больно и трудно жить. После того, как разрушили мой институт. Случилось страшное, Виктор. И я не выдержал. И не терзайте мои уши подобными выражениями, прошу вас!
— Извините.
— Так, и относительно политической деятельности я ошибся.
Голова академика склонилась, и он задремал. Виктор сделал попытку уйти, но услышал:
— У меня была версия, что вы истерический психопат. Из тех, которые отовсюду прыгают или лазают неизвестно где неизвестно зачем. Но это не так. Вы сбалансированы, как хорошее ружье. О, сколько у меня было красивых ружей. Вы знаете, за одно из них мне предложили.
— Я пошел, Григорий Альбертович.
— Стойте! Скажите мне честно. Почему вы встали на четвереньки?
— Я поспорил с другом. До свиданья.
Виктор направился к подъезду, так как академик опять впал в токсическую дрему.
— Виктор! Вы поспорили с самим собой!! Вы поспорили со своим страхом! Вы обрели свободу! — громогласно декламировал пьяный академик. Он привстал и размахивал меховым "пирожком". Его седые патлы развевались на ветру.
— Григорий Альбертович! А, академик! Вы неплохой драматический актер! Таких любят участковые милиционеры! — После этой тирады Виктор зашел в подъезд дома.

Офис Виктора Ползунова.
Виктор сидит в обычной позе за журнальным столиком. Звонит телефон внутренней связи.
— Да, Вера Сергеевна, заходите.
Заходит секретарша.
— Виктор Николаевич, есть интересная информация. Земцов отчет принес.
— И в чем дело?
— Наши продажи возросли на пятнадцать процентов.
— Странно. Что, конкуренты просели?
— Нет, у конкурентов все стабильно. Дело в другом.
Вера Сергеевна ведет себя неуверенно.
— Ну, говорите же.
— Понимаете, Виктор Сергеевич, вы часто ходите по отделам нашего супермаркета и отдаете распоряжения. Стоя на четвереньках.
— Ну и что?
— Посетителям любопытно, это их забавляет. В конечном итоге посещаемость возросла почти в два раза. Люди приходят посмотреть на этот... цирк.
Виктор Николаевич отваливается к стенке и начинает монотонно говорить. Голос полон сарказма.
— Итак, возросли объемы продаж. Давайте тогда приостановим ремонт нового помещения и подготовим его несколько иначе. Представьте себе название: "С высоты полета детства"... Нравится?
— Да, необычно, но интересно.
Голос Виктора приобретает еще больший сарказм.
— Продавцы и начальники отделов ходят на четвереньках. Посетителям предлагается набор аксессуаров, и народ весело начинает обход отдела на четвереньках. Дети прутся по полной. Мамы-папы в восторге. Продажи взлетают неимоверно ... Правильно мечтаю?
— Это не мечты, Виктор Николаевич. Это можно осуществить вполне реально.
— Да? В самом деле. А начальником отдела поставим Топлева. Он вполне созрел именно для такой должности, что собственно и доказал. Как вам это нравится, Вера Сергеевна?
— Виктор Николаевич, начальник отдела будет получать довольно высокую зарплату.
— Естессно . и молоко за вредность.
— Виктор Николаевич.
— Что, Вера Сергеевна?
— А. можно вместо Топлева попробую я?
Виктор смотрит на Веру Сергеевну сначала с неимоверным удивлением. Потом закрывает глаза. Открывает. Взгляд твердый и опасный.
— Вставайте на четвереньки.
— Как это?
— Очень просто. Вставайте на четвереньки. Здесь.
— Перед вами? Мне неудобно.
— А перед посетителями удобно? Вставайте.
Вера Сергеевна закрывает глаза, слегка подгибает колени и тут же выпрямляет их.
— Нет, не могу.
— Не можете? А как же зарплата?
— А можно я сначала за столом или за креслом попробую?
На лице Виктора — неимоверная мука.
— Нет. Здесь и сейчас.
Вера Сергеевна делает попытку еще раз.
— Нет, не получается, — на ее глаза наворачиваются слезы.
— А у Топлева получилось. Легко. Вот и вся разница. Господи, что мы с собой делаем. Вот что, Вера Сергеевна. Не плачьте. Никакого отдела не будет. Это меня понесло, как дурака. И обещаю вам прибавку к зарплате со следующего квартала.
— Я не хотела выпрашивать.
— Я понимаю. Ступайте.
Вера Сергеевна, забыв вытереть слезы, выходит из кабинета.

Виктор идет по знакомому подземному переходу. На месте инвалида Дмитрия сидит седовласая бабка. Рядом с ней аккордеон.
Виктор подходит к бабке. Бабка полуслепая.
— Здравствуйте, бабушка.
— Здравствуй, милок. Сыграть что?
— Бабушка, а здесь раньше парень сидел. Безногий. Дмитрием зовут.
— Митька-жженый? Пропал как неделю. Сгинул неизвестно где.
— Как это пропал?
— Да здесь многие пропадают.
— Убили, что ль, его?
— Да нет, может, на поезд сел и уехал калымничать... Если б убили — знала бы. Он заметный.
— Бабушка, а вы песню про автобус знаете?
— А то как же. Душевная песня.
— Спойте, пожалуйста.
Бабка лихо набрасывает ремни аккордеона и начинает первый куплет. Виктор подтягивает.

Квартира Виктора Ползунова. Виктор смотрит телевизор. Он только что вернулся с работы. Звонок в дверь. Виктор на четвереньках ползет к двери. На пороге просто одетая пожилая женщина, как видно из деревни или поселка.
— Мама. Здравствуй. проходи.
— Пройду, пройду, сынок.
Мать проходит в коридор. Достает из авоськи офицерский ремень и идет на Виктора.
— Мама.
— Я те покажу мама!!!
Женщина начинает нахлестывать сына ремнем. Виктор, как заяц, прячется от нее. Но она достает его везде.
— Это что это! Семью позоришь?! Отца покойного позоришь! А вота тебе от него гостинец! — мать лупит сына почем зря.
— Да кто тебе сказал-то?
Мать, продолжая процедуру:
— Валька-магазинщица тебя видела. Или ей кто сказал. Разнесла по всей деревне! Позорище! Вот тебе!
Виктор не знает, куда деваться. Мать всюду за ним поспевает. Наконец он соображает и запирается в ванной. Мать дергает ручку двери — безуспешно. Садится на пол и начинает плакать.
— Мам, не плачь, пожалуйста.
— Отстань. И кто тебя надоумил-то? Ведь солидный человек. Говорила — зря Нинку бросил. Она бы этого не допустила...
Плачет.
— Мам, ну по дурости все вышло.
— Как по дурости? Выходи!
— А бить не будешь?
— Не буду. Выходи.
Виктор с опаской выползает из ванной. Мать стоит перед ним.
— Может, чаю, мама?
— Спасибо, сынок. И напоил, и накормил. Сыта по горло. Рассказывай.
Виктор начинает рассказывать. Звука не слышно. Видна жестикуляция Виктора. Мать сурово на него смотрит. Виктор прекращает рассказ.
— Так. Алкоголики вы, значит.
— Ну какие алкоголики, мам?
— Молчи! А Мишка закоперщик, как всегда, значит. Где мне его разыскать?
— Мама, не надо. Это я виноват.
— Где он сейчас, спрашиваю!
— Н-на работе, наверное.
— Дай-ка телефон его.
— Не дам. Не виноват он.
— Дай телефон, тебе говорят! И не перечь матери. Али Писание не читал? Али на крещеный?!
Мать опять поднимает ремень.
— На, вот его визитка. Там телефон. Но я тебя прошу.
Мать крутит визитку.
— Ага, вот. Набери-ка его номерок.
Виктор покорно выполняет просьбу.

— Миша-а, привет, дорогой. Эта Марья Тимофеевна Ползунова. Витю проведать приехала. От мамки тебе поклон. Говорит, что большой человек ты в Москве, не нарадуется. Она тебе гостинчик передала. Подвезла бы тебе сегодня, а, Миш? Как, говоришь, проехать? Метро? А... ну, жди гостинчика.
Мать решительно идет в коридор.
— Ой, мама, натворишь ты дел.
— Не больше твоего. Пошла я.
— А чаю, мам?
— Успеется.

Офис Михаила Шульгина.
Секретарь:
— Вы куда, гражданочка?
— Куда, куда, к Мишке Шульгину. Звал он меня.
— Михаил Васильевич занят. Я скажу, когда он сможет вас принять.
— Занят — оторвется. А ты книжку вон почитай, что на коленках прятала.
Секретарь смущается. Этим пользуется Мария Тимофеевна и проникает в кабинет Шульгина.

— Здравствуй, Мишенька, здравствуй. Вот гостинчик тебе передать хочу.
Шульгин немного смущен, но улыбается.
— Здравствуйте, Мария Тимофеевна. Как здоровье?
— Живем, Мишенька, живем, землю топчем.
Михаил встает из-за стола и идет навстречу Марии Тимофеевне. Та приближается к нему и роется в авоське. Неожиданно достает офицерский ремень и начинает нахлыстывать как попало Михаила.
— Вот тебе, поганец! Вот тебе! Сына моего, семью нашу решил опозорить!
Мишка не ожидает, закрывается руками. Мария Тимофеевна продолжает нахлыстывать его, гоняя по всему кабинету.
— Марь Тимофеевна! Марь Тимофеевна!
— Я тебе покажу Марьтимофевна! Алкоголики! Хулиганы!
Загоняет Мишку в угол и продолжает процедуру.
На крики влетает секретарша. Немеет.
— Иди отсюда! — кричит Мишка.
— Не смей так с женщчиной разговаривать, охальник! Получай, грубиян!
— Это вас Витька прислал?
— Я те дам Витька! Валька-магазинщица сына моего родненького на карачках увидела и всем растрепала в деревне, а мать твоя первая прибежала мне радость рассказать.
Марьтимофевна плачет. Хлыщет уже для виду. Садится на первый попавшийся стул. Плачет.
— Что ж ты наделал, Миша. Или всех вас так Москва эта суродничала? Позорище мне на весь свет на старости лет-то, а, Миша? Ведь как мы тебя привечали всегда. И Витька с тобой в дружбе вона какой был. Ведь не разлей вода были. А ты... Эх, Миша, Миша. Отблагодарил... за все. О, Господи.
— Марьтимофевна, пошутили мы, по глупости. А Витька уперся. Ну не виноват я. Отговаривал его. А он.
Марьтимофевна вытирает слезы, встает и говорит твердо:
— Вот что, Миша, с женой своей шуткуй.
Взлохмаченный Миша стоит на полусогнутых ногах в углу. Мария Тимофеевна идет к выходу из кабинета. Останавливается. Оглядывается. Видит эстамп на стене. Снимает его. На гвоздь вешает ремень.
— А это — чтоб не забывал. А еще раз приеду и увижу безобразия эти — оглоблей отхожу обоих, если найду оглоблю-то. Силенок хватит.

Квартира Виктора Ползунова. Мать и Виктор сидят на кухне. Виктор по- турецки в углу. Мать за столом пьет чай.
— Может, встанешь, а, Вить?
— Мам, не могу пока. Еще немного осталось. Слово ведь дал.
— Слово дал, а обо мне не подумал. Слова разные бывают. Может, встанешь? Прошу ведь.
— Нет, мам, хоть убей.
— Ох. в отца пошел. Тот упрется, и паровозом не сдвинешь. Ладно. Заканчивай ты это позорище быстрее. А Вальке скажу, что ошиблась она. Мой Витя на черной длинной машине ездит, а не на карачках ползает. А впредь советуйся со мной. Я старая уж, может, от какой глупости и отговорю.

Знакомая остановка троллейбуса. Виктор, помня о наблюдательности милиционеров, предусмотрительно спрятался за скамейкой. Останавливается троллейбус. Выходит Анна. Виктор подходит к ней.
— Привет. Рад тебе очень.
— А я тебе. Все бегаешь?
— Угу.
— Опять от милиции отбиваться будем? Со второго раза они нас точно заберут.
— Может, огородами до дома дойдем?
— Ни за что. Не привыкла прятаться. Я нашла выход.
Достает из сумочки красивый кожаный собачий ошейник с поводком.
Виктор смотрит на него, как дурак.
— Думаю, ты не против этого украшения. Дай-ка примерю. О, совпало. На шее как раз. Я для большой собаки просила. Спросили породу, сказала: "Ползтерьер". Удивились. Не знают такой. Пошли?
— Ну ты даешь. Пошли. Куда мне деваться.

Подъезжает машина ППС. Выходят те же милиционеры. Толстый и тонкий. Толстый довольно:
— Так. опять нарушение порядка. Я же вас, Ползунов, просил не появляться на людных местах? Просил. Как человека. А вы опять. Придется проехать к нам. Протокольчик, то-се.
Тощий толкает его. Толстый присматривается.
— А это что еще? Поводок? А так разве . Хотя. постой. Мужчина гуляет с женщиной. Не пристает. На шее поводок. То, что на четвереньках — может, и больной какой. Тут такого насмотришься. Состава вроде и нет, а, Синицын?
Синицын шепотом на ухо:
— Нет состава преступления, тащлейтенант. Я у своей тоже на поводке.
Толстый также на ухо Синицыну:
— Все мы или на поводке или раком. Эх-х.
Подходит ближе к Анне и Виктору.
— Доброй прогулки, Виктор Николаевич. И вам, не знаю уж, как зовут. Вы за вчерашнее зла-то не держите. Служба, сами понимаете. Пойдем мы. Синицын, в машину!
Затем елейным голосом:
— Виктор Николаевич, я тут кухоньку свою решил подремонтировать. Плитка там, санфаянс . Может, устроите скидочку в своем маркете для меня? Зарплаты у нас, сами знаете.
— Непременно. Обратитесь к главному менеджеру отдела. Сделают вам процентов десять. Но не больше.
— Ох, спасибо. Добрый вы человек. Ну, до свиданья, как говорится.
—  До свиданья.

Виктор смотрит на Анну. Потом на ремень поводка.
— Либо ты ведьма. Либо поводок волшебный.
— И то, и то. Пойдем.
Анна и Виктор спокойно идут по аллее.
— Анна, я помню, что ты невеста на выданье.
— Я тоже об этом помню.
— Скажи, пожалуйста, ты не могла бы рассматривать мою кандидатуру на пост твоего мужа? Я разведен. Детей у меня нет, ты знаешь, и вообще ты про меня все знаешь.
— Не все.
— ??
— Ты не говорил мне, почему ты ходишь на четвереньках.
— А ты и не спрашивала. Что собственно и привлекло меня к тебе сразу.
— Не спрашивала, потому что боялась.
— Боялась чего?
— Своего детства. Виктор, я ведь до четырех лет на четвереньках ползала. Ноги слабые были или что-то там с суставами. Все дети ходят, а я ползаю. Я ведь помнить себя рано начала. А сколько времени я в этих ремнях провела. Вспомнить страшно. И это когда я все понимала. Даже помню, как мама плакала. Теперь, когда вижу военных в портупее — у меня спазмы в горле. А посмотрела на тебя первый раз — испугалась до вот таких мурашек. Как будто кошмар детский вернулся. Мне стало тебя очень жалко. Правда, ненадолго.
— Анна. ты не представляешь, какой я дурак.
— Хм. могу представить иногда.
— Нет, я серьезно. Я ведь на четвереньки встал на спор. Поспорили по пьяной дури, что я месяц прохожу на четвереньках. И вот результат.
— Так встань.
— Не могу. Слово дал другу. А потом оказалось — себе. Уперся. Прости меня.
— За что?
— За то, что напоминаю тебе о неприятном.
— Да чего там...
— А ты знаешь, я придумал одну штуку. Завтра суббота? Дел у тебя нет с утра особых?
— Нет.
— Я заеду за тобой?
— Заезжай, мне приятно будет.
— А о моем предложении подумаешь?
— Уже.
— Что уже?
— Думаю.
— Аня, я самый счастливый дурак на свете .

Виктор стучит в дверь квартиры Анны. Он в своей экипировке. Дверь открывается.
— Звонок же есть. Ах, да, привет.
— Собирайся, поехали. Куда? Потом скажу. Надень спортивный костюм. Я в машине подожду.
— Хорошо. Странно как-то.
— Жду.

Анна выходит из подъезда. Она в модном спортивном костюме. Садится в машину. Виктор достает сзади пластиковый пакет.
— А это что?
— Лекарство от твоего страха.
Анна непонимающе смотрит на Виктора.
— Один мудрый алкоголик мне сказал, Аня, что я встал на четвереньки для того, чтобы побороть свой страх.
— Свой страх?
— Да. Страх перед жизнью. А тебе предлагаю побороть твои детские страхи. Способ один — подобное лечат подобным.
Виктор достает из пакета наколенники, налокотники, перчатки.
— Нет, Виктор. Ни за что.
— Аня, милая, давай попробуем. Со страхом бороться очень трудно. Но можно. Помоги мне.
— И где мы будем этим заниматься?
— В парке.
— Ты с ума сошел. Там сейчас народу уйма. Дети...
— Тогда поехали в лес. Там никого, птички поют. Хотя нет — осень. Все, что могло — улетело.
— Ну, не знаю. Боюсь.
— Не бойся. Я буду рядом.

Виктор смотрит, как Аня неуверенно бродит на четвереньках. В ее глазах ужас. Он подкрадывается к ней и толкает ее. Анна падает. Виктор убегает. Анна в азарте спешит за ним. Виктор постепенно замедляет темп. Анна догоняет и корпусом толкает его. Виктор падает и смеется. Анна смеется тоже. Они гоняются друг за другом, как малые дети. У Анны неплохая физическая подготовка, и она быстро освоилась. Неожиданно она поворачивается к Виктору лицом. Ее лицо хищно искажено. Она рычит и идет на Виктора. Виктор рычит тоже и рвет перчатками траву перед собой. Анна подходит вплотную к Виктору. Ее лицо рядом с его лицом. Анна высовывает розовый язык и медленно проводит им по лицу Виктора от подбородка до корней волос. Виктор ошалело садится и воет:
— У-иу-иу-ууу.

По лесу идут два хорошо поддатых охотника.
— Гришк — волки.
— Да какие волки. Всех перебили. Собаки это бродячие.
— Ты их видишь?
— Я чё смотреть. Не сезон еще.
— А мне что сезон, что не сезон. Все равно дичи нет.
— А ружья зачем взяли? Поймают — отнимут. Штраф, опять же.
— Да кому мы нужны. Пошли поближе подойдем.
Идут в сторону Виктора и Анны, которые носятся по поляне.
— Точно волки!
— Да собаки это.
— Для собак крупноватые.
— А мне все равно. Ща пальнем.
Один из охотников снимает ружье. Неуверенно целится и стреляет.
— Попал?
— Мож и попал.
— Пойдем глянем?
— Не, туда через болотину. В ней джип утопили мужики приезжие, помнишь? Еле достали. А в окружную — два километра топать. Не пойду. Давай накатим лучше.
— Давай.
Выбирают местечко посуше, садятся. Достают початую бутылку.

— Что за ерунда. Кто там шмаляет? Не сезон еще. Браконьеры, поди.
Виктор оглядывается в сторону Анны. Она лежит на правом боку. Левый бок наливается чем-то темным.
— Анна! Что с тобой?!
Виктор на четвереньках бросается к Анне. Та в сознании.
— Попали. Больно. Останови кровь, — теряет сознание.
Виктор, торопясь, расстегивает одежду Анны. Левый бок весь в крови. Виктор сбрасывает с себя куртку, свитер, снимает белую майку. Протирает кровь. В левом боку Анны несколько маленьких отверстий, из которых сочится кровь. Виктор переводит дух.
— Анна, очнись! Очнись, Анна.
Анна открывает глаза.
— Это не пуля, Анна! И не картечь! Это крупная дробь. Рана не может быть очень глубокой, — Виктор бормочет, туго перематывая тело Анны разорванной майкой, которая тут же набухает от крови.
— Потеря крови, Виктор, потеря крови. Надо в больницу. Истеку я кровью. Анна опять отрубается.
Виктор просовывает руки под корпус Анны и пробует встать. В его глазах отчаяние. Встать он не может физически. Он освобождает руки. Отходит от Анны, дико рычит, встает на колени, а потом на ноги. Разбрасывает руки в стороны. Стоит мгновение. Потом бросается к Анне, поднимает ее на руки и несет к машине.
Анна лежит на переднем правом сиденье. Левый бок в крови. Анна тяжело дышит. Она без сознания.
Виктор ведет машину одной рукой, правой тормошит Анну.
— Эй, эй, ты говори со мной, говори! Ах, ты ё..! — Останавливает машину. Выскакивает из салона. Стаскивает свитер и туго перетягивает талию Анны поверх набухшей кровью повязки.
— Успеем, Анна, успеем.
— Успеем, Виктор. Хорошо, что не в правый бок. Там печень рядом.
— Ура, заговорила! Ты говори, говори!
— Виктор, послушай... на всякий случай... я согласна.
— На что?
Анна смотрит в окно и улыбается. Виктор окровавленной рукой достает мобильник.
— Миша, это я. Я нарушил уговор.
— Какой еще уговор!!! Ты зачем мать свою на меня натравил?! Опозорил меня на всю контору!!! Некогда мне!! Я на совещании!
Виктор выключает телефон. Бросает его между сиденьями. Нажимает клавишу ФМ-радиостанции. Слышны первые куплеты песни о Витьке-дембеле пронзительным хрипловатым голосом Митьки-жжёного.

Машина на большой скорости удаляется по шоссе.