Поехали в отель, где Джон Ф. Кеннеди,
провел две ночи в шестьдесят втором,
а, впрочем, годом позже, незадолго
до выстрела чуть севернее. Выстрел
случиться мог и раньше, так как пуля
является лишь производной воздуха,
чьи трубы воют «Hail to the Chief».

По-моему, я помню, как все было.
Джон вышел из машины, а Жаклин,
беременная, в светло-синей шляпе
осталась позади, из лексикона
французского построив две-три фразы
на местном языке. Джон шел вперед,
а братец Бобби что-то в адрес Линдона
нашептывал небрежно Раску.

День начинался с полукруга, солнцем
вращая обручальное кольцо
и упираясь в пальму. Secret Service
был незаметен в бежевых рубашках.
Жара вне влажности и берег без песка
сопротивлялись, разве, только ветру.
И пахло ленью, летней ленью. Не хватало
какой-то бронзы, чтобы новый пьедестал
был возведен, а в будущем разрушен.

без плиты огонь и ужин;
страсти барда в муравье;
стул опять полуразрушен;
отдыхает пресс-папье;
ферзь ладью бездарно ищет;
кактус мокнет у окна;
над эскизом пепелище;
в треть минуты тишина;
млечный путь почти не виден;
ртуть тиранит циферблат;
гена признается лиде;
лампа дышит в сорок ватт;
хрипы дойчланд üбер аллес;
трутень тонет в мыльной мгле;
лемешев поет как каллас;
рюмка водки на столе.

Приоткрой окно и, не впустив духоту,
подели меня на себя, а Финкеля –— на ту,
с которой он жил, небритый, дикий,
раздраженный, одним словом — Финкель.

Мне несколько обидно: ведь он мог сочинить
«Хижину дяди Тома» или «Убить
пересмешника, а вместо этого где-то
в конце девяностых он женился на этой.

Я встречал его часто, мы ходили в «Самовар»,
он здоровался с Капланом, садился за бар-
ную стойку и, глотнув чего-то малость,
он объяснял, почему не получалось.

Приоткрой окно — и, возможно, на звук
наших голосов, ближе к полуночи вдруг
влетит Финкель, чертыхаясь деловито,
что нет, он не умер, а, окно — да, закрыто.

Ступени, рядом синий мост,
два крика, смех, за ними шепот
в стране, где ночью снится Роберт,
но не Рождественский, а Фрост.

Налей лимонный сок в вино
и, отражаясь в гневе стекол,
забудь того, кому ты хлопал,
чтоб снова выпрыгнуть в окно.

А после: все, что произнес
не в микрофон, спиною к залу,
отправится на дно бокала,
оставив сцене сколиоз.

Задумчивость стула, соскальзывая с квадрата,
упирается в пиццерию «Персона нон Грата»,
а затем улетает по диагонали к балкону,
как и во время оно.

Осанка пальмы, предвосхищая бурю,
исключает сколиоз и саму шевелюру
из желтеющих листьев, от которых для тени
нет местоимений.

Уткнувшись в айфоны и населяя пляжи,
люди по-прежнему те же, и, кстати, та же
траектория берега, где волен не каждый
в условиях воды и жажды.