Пять утра, лето и отпуск. Моя пятиэтажка - возле санатория. Я пролез в дыру забора и побежал по главной аллее. Дальше, уже не парк, а лес. Папоротники, ландыши и двухсотлетние сосны.
  В глубине есть пара скамеек, друг против друга. Я повалился на одну из них, натянул на голову капюшон ветровки. Вечером пытался читать книгу - "Степной волк". Там герой встречается с женщиной, которую, скорее всего, сам и придумал.
 На другую скамейку села девица, одетая более чем странно. Даже не заметил, как она появилась. Здесь часто собираются реконструкторы. Играют в гражданскую войну или в Наполеона. В данном случае, похоже, пытались изобразить средневековье.
  Реконструкторша держала спину прямо, можно даже сказать, - красиво. Фитнес-тренер у нее хороший. На ней льняное платье, похожее на рубашку. Рукава и подол обшиты лентой с орнаментом. Кожаный пояс, к нему прикреплены разные вещи. Я рассмотрел: деревянная расческа, типа "Привет из Суздаля", кинжал-скрамасакс (скорее всего, муляж), какой-то предмет, похожий на открывашку. Вероятно, огниво. В средние века многие вещи носили на поясе. К ремню также прицеплен кошелек. Интересно, что там? Айфон?
  Я разглядывал девицу, а она разглядывала меня. Длинные волосы, раньше бы сказали - "пшеничные", ниже пояса. Неудобно, наверное, ходить с такими. Глаза серые, широко расставленные. Смотрит и не отводит взгляда. Видимо, считает себя привлекательной. Довольно большой рот. Лоб опоясывает лента – "очелье". На плечи накинут бордовый плащ, застегнутый серебряной фибулой. Да, на ногах тонкие кожаные чулки. Не сапожки, а именно – чулки, без подошвы и каблука.
  Чулки меня больше всего удивили. Я не понимал, как это сделано. Она убрала ноги под подол. Мы еще некоторое время смотрели друг на друга. Жестокий подмосковный комар впился девице почти в самый глаз. Она звонко его прихлопнула и внятно произнесла:
  – Ундес арс!
   Я, честно говоря, не знал, что ответить.
  – Вим гэхёт дизэ вальд? - продолжила общение девушка. - Сэт форэ?– продублировала она.
   Я неплохо знаю немецкий и французский, и мне показалось - она произносит слова с акцентом.
  – Куюс сильва эст? (Чей это лес?), - повторила она на латыни.
  – Раньше, санаторию принадлежал. Сейчас, может, выкупил кто.
  – Монакус эним эсе? (Вы – монах?) Вос эс де кукульо. (На вас капюшон).
  – Нон! Просто ветровка такая.
  – Глория ин Део Криэтор! (Слава Богу Создателю!)
   Мысленно, я не мог с ней не согласиться.
   Девица отстегнула от пояса кожаную фляжку и сделала несколько глотков.
  – Дрекум? Хальс! – предложила она.
   Я не отказался. Напиток был крепким. В голове ударил колокол и затих. Стало слышно, как шуршат в траве муравьи. У меня улучшилось зрение, я видел лицо девушки во всех подробностях, каждую веснушку, мог пересчитать ее ресницы.
  – Здесь водятся вепри? Эйба? Вильдсвин, – уточнила она. Но в этом уже не было необходимости. Я стал ее понимать.
  – Только бобры.
  – Бобров надо убивать. Они берега портят. - Даже столь идиотскую фразу я воспринял как разумную, потому что - и она меня понимала.
  – Экологи сами кого хочешь за бобра убьют, - продолжал я, еще не веря, что мы свободно общаемся.
  – Кто такие экологи? Егеря? – Похоже, она слышала мои слова, но не всегда воспринимала их смысл.
  – Вроде.
  – Шевалье обычно представляются первыми, - сказала она. – Назовите наконец ваше имя.
  – Андрей.
  – Андреас?
  – Можно и так.
  – Я – Элфрид из Оденвальда. Элфрид вон Оденвальд, - повторила она. Девушка сильно грассировала.
  – "Оденвальд", значит - "лес Одина"? – Я решил проявить эрудицию.
  – Мы не говорим "Один". Мы говорим – "ВООдан", - сказала она, с длинным ударением. А "оден" - это саги. "Лес сказок", можно сказать. Там, по преданию, убили Зигфрида.
  "Зихфгрит", - примерно так она произнесла имя героя. Звук "г" звучал придыхательно. "Вошла девушка в роль", - подумал я. "Похоже, копирует верхне-рейнский диалект".
  – Хотите посетить Оденвальд? – предложила она.
   Девица несла что-то странное, но при этом выглядела адекватной.
  – Пойдемте. – Она протянула руку. Я встал со скамейки.
  – Тут совсем рядом, - Элфрид тащила меня в ельник. - Здесь – надо перешагнуть.
  Мы вместе перепрыгнули небольшую канаву, которые часто попадаются в Подмосковье.

  Я приземлился на прелые листья. Слегка качнуло. Ощущение - будто в самолете идешь в туалет, и в это время турбулентность.
  – Ногу не подвернули? – Элфрид опять взяла меня, но уже под руку.
  Мы прошли несколько сотен шагов. Свет изменился. Воздух изменился. И деревья изменились. Это были уже не измученные короедом елки, а настоящие великаны.
  Вышли на склон холма. Отсюда открывался невероятный вид. До горизонта - заросшие соснами, пихтами, буками, дубами холмы.
  – Кёнигштуль, - сказала Элфрид. – Гора, на которой мы стоим, называется – Кёнигштуль.
  – Королевский… стул?
  – Королевский – трон, - поправила она.
  Воздух был совершенно прозрачным.
  – Как вы это сделали? Я имею в виду реконструкцию.
  – Я обратилась к ведунье, с просьбой помочь. Она дала напиток и сказала: "Взойди рано утром на Кёнигштуль - встретишь красивого алемана". Я сделала несколько глотков.
  – И угостили меня этой гадостью. Но я точно не алеман. Кто они такие?
  – Племя. Живут рядом.
  – Думаю, ведьма имела в виду другое. "Але" - все, "дер манн" - мужчина. Похоже, речь шла о "любом человеке". Из любого времени. Я живу в 2019-м году.
  – Святой Мартин Милостивый… - Элфрид перекрестилась.
  Слегка покачивало, но кристальный воздух делал свое дело. В голове прояснилось, я видел предметы четко, как на экране с высоким разрешением.
  Мы спускались по тропинке. Внизу виднелся водоем.
  – Как называется река? – спросил я, глядя на отражения холмов.
  – НЕккАр, - сказала она, с ударением на два слога, почти проглатывая "эр".
  – Она впадает куда-нибудь?
  – Она впадает в Райн.
  – Здесь есть города? – мне хотелось сориентироваться.
  – Конечно. Рядом - Спира. Не так далеко - Вёрниц. Если подальше - Тревир.
   "Трир. Родина Карла Маркса", - вспомнил я. "Там ему в прошлом году, со скандалом, памятник ставили".
  – Еще - Штрасбург. Крепость при дороге.
   "Будущая столица Евросоюза. Интересно, это бред, или я действительно здесь нахожусь?"
  – На севере – Колония, - продолжала демонстрировать познания Элфрид.
  – Что за "колония"?
  – Агриппины.
  "Старое название Кёльна. Там родилась Агриппина, мать Нерона".
  – На востоке, за лесом, живут склавены.
  – Как называется ваша страна? – задал я, наконец, главный вопрос.
  – Австразия.

  "Надо как-то прояснить хронологию", - думал я, спускаясь вслед за девицей к реке. Мы остановились у вымощенной булыжником дороги.
  – Какой сейчас год? – спросил я, все еще веря в какую-то хитрую реконструкцию.
  – 569-й, от Рождества Христова.
  Она опять взяла меня под руку.
  – Раз, уж, я… Вернее не я, а гнусная ведунья. В общем, мы обе виноваты. И вы оказались в чужой стране… Позвольте пригласить вас в дом! – решилась, наконец, Элфрид. - Вам необходимо переодеться. Эта одежда выглядит слишком странно для наших мест.
  Она говорила на своеобразной смеси из верхне-рейнского диалекта, вульгарной латыни, с добавлением галльских, скандинавских и готских словечек. Но я ее понимал. Более того, я и сам уже говорил так.
  Дорога была почти пустой. "Плотность населения ничтожна",- думал я. "Если происходящее не розыгрыш, и сейчас действительно – 6-й век, то в Париже живет народу раз в двадцать меньше, чем в Ивантеевке".
  – Мне надо встретиться с одним господином. Он будет проезжать мимо. Если позволите, мы его подождем, - сказала Элфрид. Мы присели на бревна, аккуратно сложенные под огромной липой. Судя по обилию конского навоза, место служило чем-то вроде стоянки на дороге.
  – Что ж вы так замуж торопитесь? – спросил я.
  – В нашем роду больше нет мужчин. Если не выйду замуж, имение отойдет в королевский фиск. Женщина не может наследовать землю.

  Я вспомнил, что знал об Австразии. У франков еще оставались пережитки матриархата. Женщины вели себя независимо. Но "Салическая правда" запрещала им владеть землей. В странах, которые возникнут здесь потом, - никогда не будет царствующих королев. Франкские дамы часто правили. Но никогда не царствовали.
  – Всё вокруг - наше, - сказала Элфрид. – Восемь деревень, две мельницы, переправа через Неккар. Очень много леса. Но я не могу этим владеть. Нужен муж.
  – Ваше имение - аллод? Полная собственность? – уточнил я.
  – Лен.
  – Кто ваш сюзерен?
  – Епископ города Спиры. Добрый господин. Но он ничего не может сделать. Только забрать в монастырь. Нужен муж, - повторила она, как заклинание. – Подождем еще немного. Здесь должен проехать граф Гогон, мой крестный.
  Впереди показалась кавалькада. Ехал вельможа с небольшой свитой. Всадники поравнялись с нами. Гогон спешился. Элфрид поклонилась и поцеловала ему руку.
  – Фрайгерр Андреас, - представила она меня. – Он алеман и не очень хорошо знает наши обычаи.
  – Откуда вы прибыли? – спросил Гогон.
  – Из Констанца, - назвал я единственное место, где, по моим представлениям, могли обитать алеманы.
  – Вы проделали немалый путь. Надеюсь, не напрасно. Я дружил с отцом Элфрид. Она прекрасная хозяйка, с шестнадцати лет ведет дела. Могу я быть вам полезен?
  – Приклоните колено, - зашептала Элфрид на ухо. - Да нет! Одно! На два – только сервы становятся. Протяните руки!
  Царедворец поднял меня из дорожной пыли и поцеловал в губы.
  "Интересные у них обычаи", - подумал я. "А может, все-таки - реконструкторы?"
  – Не знаю вашего титула, дорогой Андреас… - сказал Гогон. – И, к сожалению, не смогу повести Элфрид к алтарю. Оформите все по-домашнему. Важно сохранить имение.
  Я так и не понял, что совершил, - попросил руки или принес оммаж?
Граф уже хотел сесть на коня, но остановился.
  – Приглашаю вас в Мальберг, на сход. Будем судить короля. Хильперика Суасонского.
  – Что он совершил?
  – Задушил жену. Прямо в медовый месяц. Я понимаю, бывают порывы страсти. Но не до такой же степени! Любовница, мерзкая девка, его подговорила… Беда в том, что убитая – сестра нашей королевы. Как теперь с ним поступать?
  – Казнить, наверное.
  – Господь с вами! Его особа неприкосновенна. Я предложу потребовать вергельд. Несколько городов. Бордо и Каор, например. Должен же он возместить убыток?

  Конечно, я никакой не историк. Последние годы мои знания ограничивались школьной программой. Но теперь некоторые сведения всплывали в памяти. Из разрозненных фактов складывался пазл, пока еще не очень ясный. Я быстро перешел от отрицания к приятию. Мир, в который я попал, был абсолютно реален. И пока выглядел ничуть не хуже покинутого.
  Я смотрел на девушку, которая шла рядом. "Жёсткие голубые глаза германцев", - писал Тацит об этом народе. Наблюдательный был человек.
  Мы свернули с дороги на проселок. Стали попадаться крестьяне, возившиеся в своих  огородах. Они кланялись Элфрид, но без излишнего усердия. Вошли в дом, окруженный елями. Он был сложен из бежевого песчаника. Одноэтажный, с гонтовой крышей, размером не больше, чем средний коттедж в Подмосковье. Появился майордом, стал хлопотать о трапезе.
  Элфрид усадила меня во главе стола, села рядом. Вино, козий сыр и холодную оленину подали сразу. Еда оказалась вкусной, особенно хлеб – огромный серый каравай. Вино тоже было приличным, хотя и отдавало погребом. Но, может быть, так и надо? Элфрид ухнула, безо всяких тостов, полбокала.
  – Я почти поверила, что вы жених,- сказала она. – Мне придется уйти в монастырь, если каким-то чудом не выйду замуж. Мужчин мало. Мы часто воевали.
  Я промолчал.
  – Раз уж так случилось, не согласились бы вы, - Элфрид залпом допила бокал, - вступить со мною в законный брак?
   Я ничего не отвечал. Девица заволновалась.
  – Если я вам противна, можно его не консумировать… Вы сможете распоряжаться большей частью доходов. И завести любовниц. Я буду верной женой. Буду молиться о вашем здравии. Чтоб вы радовали наложниц, вашим здравием. Но я буду жить в отеческом доме. Ведь вы мне поможете? Могу я послать за священником?
  – Прямо сейчас?
  – Время дорого. Да и священник у нас несговорчивый. Пока переоденьтесь. Очень наряд у вас необычный. Галоши? – Она указала на мои кроссовки. – Такую обувь носят галлы. Мы называем их галошами.
  – Кроссовки. Я в них бегаю по утрам.
  – Бегаете? - Элфрид удивилась. – Если захотите консумировать брак, вы не будете утром бегать.

  Слуга провел меня в комнату, где уже разложили одежду. Франкские брэ я отверг. В тренировочных штанах было удобней. Сапоги же мне понравились. Они легко облегали ногу. Мягкие, из тонкой кожи. На футболку я надел короткую тунику. Франки, хоть и презирали римлян, но охотно перенимали их одежду. Слуга протянул пояс и меч. Я захотел посмотреться в зеркало, но не обнаружил такового. Носить меч оказалось непривычно. Он колотил по ноге.
  Элфрид за это время тоже переоделась. Вместо платья-рубашки на ней была туника, скрепленная брошью на одном плече. Таким образом, одна половина груди была прикрыта тканью, а другая нет. Она внимательно посмотрела на меня. Не дождавшись комплимента, подошла совсем близко и стала отстегивать меч.
  – Должен висеть с другой стороны, - сказала она, склоняясь над непослушной пряжкой.
 Наконец, отстегнула и отошла на шаг, еще раз оглядев меня.
  – Настоящий франк. Но прическа, как у легионера. Надо волосы скорее отрастить.
  – Это важно?
  – Очень важно. Наших вождей называют - длинноволосые короли. Только они имеют право носить волосы до пояса. Крестьяне – стригутся под горшок. Священники выбривают на макушке тонзуру, в знак смирения. А свободные господа - должны носить волосы до плеч. И бороду.
 Вошел священник. Несмотря на праздничное имя, - Пасхалий, - он выглядел довольно мрачным. Загорелый, худой, в рясе из грубой материи. Вместо ремня препоясан пеньковой веревкой.
  – Венчать не буду, - сказал он, когда Элфрид изложила свою просьбу. – Вы бы хоть шарфом прикрылись, фрайин.
  – Отчего же вы отказываете мне в христианском браке? - спросила Элфи, накидывая на плечи платок.
  – Я вашего жениха не знаю, - сказал Пасхалий, косясь на меня. - А если он еретик?
  – Он алеман.
  – Тем более. Среди них, вообще, крещеных мало.
  Элфрид вздохнула и достала из кошелька большую золотую монету. Судя по всему, франкский солид. Отсюда, кстати, слово "солидный", вспомнил я. Монета весила, наверное, граммов пять.
  – Что я на это куплю? – вступил в диалог Пасхалий. - Корову? У меня уже есть. Одна суета от нее.
  – На солид вы сможете купить не корову, а доброго коня.
  – Апостолы пешком ходили, и я похожу.
  – Неужели вы не хотите, чтобы лен остался за мной? – возмутилась Элфрид. – Мой отец щедро жертвовал на Церковь.
  Почва, похоже, уходила у нее из-под ног. Она вздохнула и достала из кошелька еще один солид.
  – Молитву "Кредо" знаете? – неожиданно поинтересовался у меня Пасхалий.
  – Он знает! - встрепенулась Элфрид.
  – Молитесь вместе.
  С грехом пополам я произнес Никео-Цареградский Символ веры.
  – Хотя бы не еретик, - сказал Пасхалий, смягчаясь. – У нас в храме – кампана нет, - сменил он тему. – Бьем в било, по старинке. А на других приходах - давно уже в колокола звонят. Я когда был в Цюрихе, видел небольшой такой колокол. И надпись на боку отлита: "Зову живых"!
 Элфрид снова полезла в кошелек.
  Патер велел поставить против стены, где висело распятие, небольшой столик и накрыть белой скатертью. Положил туда крест и евангелие.
  – Перстни готовьте, - сказал он, возлагая себе на плечи "столу", аналог нашей епитрахили.
  Элфрид подвела меня к тайнику, находившемуся за одним из камней, возле очага. Достала из шкатулки с десяток колец и перстней. Я выбрал себе подходящий по размеру, с большим рубином. Он был в виде двух скрепленных рук. На внутренней стороне, по-латыни, едва видная надпись: "AMOR". Или, "AMORE". Похоже, предок Элфрид реквизировал его у какого-нибудь легионера. Сама Элфрид взяла колечко попроще. Служанка принесла венки из дубовых листьев. Она же стала свидетельницей.
  – Ин номини Патрис эт Филии эт Спиритус Санкти! – возгласил отец Пасхалий.
  Примерно через полчаса я и Элфрид вон Оденвальд стали мужем и женой.

  Утром Элфи напомнила мне о старинном франкском обычае. При первом пробуждении супруг делает новобрачной подарок, взамен ее девственности - "Утренний дар". Подарок может быть различным, - упряжка коней, дом, ткани или драгоценности. Если совсем нечего было подарить - дарили соломинку. Поскольку мы спали на тюфяке, набитом сеном, в соломинках не было недостатка. Элфрид подняла одну из них с пола.
  – А теперь, подари ее мне, - сказала она. – Скажи: "Возлюбленная жена моя, по Закону Божьему и Правде бургундской, прими от меня сей утренний дар.
  Я, как смог, повторил.
  – В знак вечной любви моей! – добавила Элфрид.
  – В знак вечной любви, - сказал я и протянул соломинку. Она, довольно серьезно, ее приняла.
  Наконец, Элфрид предложила покинуть брачное ложе и съездить в Мальберг, для того чтобы засвидетельствовать почтение королю. Два серва вывели огромного коня, похожего на першерона, но рыжей масти. Жеребец был в игривом настроении, хрипел, и сервы, повиснув на удилах, с трудом его удерживали. Конь был откормленный, лоснился, играя мышцами. Высотой - где-то метр девяносто в холке, и весом около тонны. Скорее всего, это были те лошади, из которых потом вывели породу для турниров, где требовалась большая масса, чтобы вышибить противника из седла.
  – Это Арн, - сказала Элфи.
  Я подумал, придется подставлять стремянку, если она захочет взобраться на великана, но Элфрид буквально взлетела ему на спину и, оказавшись в седле, быстро утихомирила. Похоже, Арн только ее и признавал. Мне подвели коня, который был еще выше, но выглядел спокойней.
  – Вольфганг – "Волчий шаг", - представила его Элфрид. – Не бойся. Он старше, и довольно послушный. Будет брыкаться, говори ему: - Вольфи, Вёльфхен.
  Я вздохнул и забрался на тезку Моцарта. Вывели еще двух коней, той же породы. Сервы, старик и мальчишка лет пятнадцати, которые должны были нас сопровождать, приторочили к седлам груз.
 Элфрид задавала темп движения, меняя аллюр в зависимости от рельефа, - то пуская коня вскачь, то переходя на рысь, а иногда, - позволяя идти шагом. Я спросил, зачем она это делает. Она объяснила, что так лошади меньше устают.
  Воздух был так же прозрачен, как и вчера, а дорога довольно пустынна. Все, кто хотел поучаствовать в суде над зловредным Хильпериком, находились уже в Мальберге. Ястребы парили высоко над нами, издавая характерный плачущий крик. В основном, мы ехали через лес. Я было подумал, что природа вокруг напоминает Сибирь, но вспомнил свои впечатления от поездки туда. Сибирь наши друзья изрядно обезлесили. Скорее, окружающий ландшафт походил на Беловежскую пущу. И так тогда выглядела вся северная Евразия, от условного Владивостока до Лиссабона.
  Проехав несколько часов, мы поднялись на очередной холм. Сервы бросились разнуздывать лошадей. Я не без некоторого труда разбил палатку-шатер. Элфрид затащила туда два пропавших конским потом вальтрапа (которые выполняли функции туристических ковриков), кинула на них потрепанное медвежье одеяло. Сервы расположились на приличном расстоянии, под елкой. Палатки им не полагалось. Элфрид отрезала мне и себе по куску кабаньего окорока. Я угостил мясом сервов. Они взяли, но смутились.
  – Не стоит их баловать, - сказала Элфрид. – Нам еще на обратную дорогу должно хватить. А сервы и бобов поедят.
  – Они такие же люди, как мы, - сказал я. – И будут есть то же, что и мы.
  Элфрид глянула, довольно жестко.
  – Ты - мой супруг. Я должна повиноваться тебе, как отцу. Только прошу, не давай им вино и оружие.
  Я решил распросить ее о лене, из-за которого мне пришлось вступить в стремительный, но пока счастливый брак.
  – Земли много, а людей мало. Мы часто воевали. Франки слишком малочисленны для такой страны. Мой отец франк, а мать из бургундов. И, к сожалению, мы очень воинственны.
  – И кто более свиреп - бургунды или франки?
  – Друг друга стоим. Наши племена - франки, англы, саксы, юты, бургунды, готы - родом из Скандии. Бургунды - с острова Борнхольм.
  "Борнхольм, - остров Буян на Балтийском море", - вспомнил я. "Мимо острова Буяна, в царство славного Салтана". Собственно, и готы жили на соседнем острове - Готланде.
  Поздно вечером мы сидели у костра. Звезды беспрепятственно сияли, ведь не было никаких источников света на Земле.
  – Вальхалла, - сказала Элфрид, глядя на небо.
  – Мы называем это Млечный путь.
  – Вальхалла лучше. Там сейчас мой брат. По его грехам, он не может пребывать в Раю. Да и скучно ему бы там показалось. Он умер с мечом в руке и пирует в Асгарде вместе с воинами. Валькирии унесли его туда.
  – То есть - ты веришь и в Рай и в Вальхаллу?
  – Каждый достоин своего утешения.

  Итак, я оказался в той части Европы, которая стала нынешними - Францией, Германией, Швейцарией, Бельгией, Нидерландами, Великим герцогством Люксембург и Великим княжеством Лихтенштейн. Но тогда все это было - Земля франков, земля Меровингов.
  И было три королевства, трех братьев. В Орлеане - правил добрый Гунтрамн. В Меце - благородный Сигиберт с прекрасной Брунгильдой. А в Суассоне - нечестивый Хариберт со своей распутной женой Фредигондой, лгуньей и выскочкой, происходившей, как говорили, из сервов. А в Паризии - не правил никто. Париж был общим городом для трех братьев, и никто не имел над ним власти.
 Посреди пути, мы задержались у теплых источников в Бааде. Элфрид долго не хотела вылезать из целебной воды. Было утро, уже позднее, но она не спешила ехать дальше. Разморенная, лежала на медвежьей шкуре, подложив под голову седло и, судя по всему, ни о чем не думала. Потом достала из дорожной сумки две деревянные дощечки - "диптих"; "стиль" - костяную палочку для письма, и стала что-то выцарапывать на восковой поверхности. Я присел рядом.
  – Ты умеешь писать?
  – Пасхалий научил.
  Она показала свои принадлежности. Дубовые таблички были скреплены в виде книги. Внутри - покрыты воском, смешанным со смолой. Если пишешь острым концом, на темном фоне появляются светлые буквы. Хочешь стереть или исправить, поворачиваешь стиль другой, плоской стороной и заглаживаешь. Как я понял, это было у нее чем-то вроде ученической тетради. На деревянной обложке Пасхалий вырезал латинский алфавит. 25 букв, без "дубль вэ", которую тогда не использовали.
  "Андреас и Элфрид" - довольно ловко нацарапала она печатными буквами. "Едут в Мальберг". "Андреас кормит сервов мясом" (видимо, это произвело на нее впечатление). "Я люблю Андреаса". Она сложила диптих, скрепив его медной застежкой, и убрала стиль в специальное углубление. Я вспомнил, что от "стиля", палочки для письма, произошло название оружия убийц - "стилет".
  Мы находились в лесу над источниками. Рядом была поляна с высокой некошеной травой. Сервы делали Элфрид непонятные жесты. Судя по всему, она поняла, что имелось в виду. Осторожно взяла лежащие рядом с седлом лук и колчан и стала красться по направлению к поляне, бесшумно ступая босыми ногами. Я по-прежнему ничего не видел. Элфрид быстро натянула тетиву и выстрелила. В траве забилась раненая куропатка. Тут уж и я различил, что птиц была целая стая. Другие не особенно отреагировали на неприятность подруги. Захлопали крыльями, но продолжали пастись. Элфрид тут же всадила стрелу в следующую и, почти без перерыва, в третью и четвертую. Я решил, что она, пожалуй, всех перебьет. Хватит ли стрел в колчане?
  – Нам больше не надо, - сказала она, опуская лук. Сервы принесли ей трепещущую добычу. Элфрид свернула недобитым куропаткам головы, выдернула из них стрелы и кинула птиц слугам. Один серв занялся куропатками, другой - развел костер и повесил над ним котелок с водой. Элфрид отлучилась в лес и вернулась оттуда, набрав в подол туники щавель, крапиву и черемшу. Она насыпала в котел пшено из дорожного мешочка, кинула зелень и, разрубив своим кинжалом-скрамасаксом общипанных куропаток, отправила их туда же.
  – Лучше, чем в придорожном трактире, - сказала Элфрид, когда похлебка была готова.

  За четыре дня мы добрались до Мальберга. Прибыли ближе к вечеру, когда суд уже завершился. Но народ расходиться не хотел. Судя по всему, было выпито немало. Недалеко от королевского шатра нас заметил Гогон.
  – Все прошло удачно. Мы получили вергельд – пять городов! Но королева негодует, - понизил голос граф. – Она требует мести за убийство сестры.
  – Я бы за сестру - тоже убила, - вмешалась Элфрид.
  – Месть – это варварство, - остановил Гогон крестницу. Попробую сейчас представить вас Брунгильде. Будьте осторожны, она раздражена.
  Гогон провел нас через ограждение в, как бы сейчас сказали, "вип-зону". Здесь публика вела себя потише, пили вино, а не пиво. Некоторые знатные франки уже не сидели за столами, а прогуливались, прилично беседуя.
  Гогон указал мне на короля Сигиберта. Его белокурые волосы, действительно, доходили до пояса. Король и королева сначала стояли рядом, но потом разошлись в разные стороны. Вокруг каждого образовался кружок. Граф вел нас за собой к Брунгильде. Улучив момент, он произнес:
  – Андреас и Элфрид из Оденвальда. Благословите перстней соединение.
  Элфрид тут же повалилась на колени (уже на оба). Я поступил так же. Королева оказалась совсем близко. "Скрестив небрежно руки на груди, / Так хороша, что слов не подберешь". (Кажется, Теннисон. И совсем по другому поводу). Она смотрела на меня веселыми глазами. "Ее глаза, на звезды не похожи. / В них бьется мотыльком живой огонь" (Шекспир и Би-2). "И в мире никого красивей нет, / Стройнее и изящней, чем она. / Быть ей опорой, - счастлива земля". (Кажется, опять Теннисон).
   - Встаньте, шевалье (она использовала галльское слово. Элфрид бы сказала "риттер"). Вы приехали недавно? Не видела вас на суде. Неправедный суд… Не так ли, Гогон?
  Граф развел руками.
  – Вы согласны, Андреас, что жизнь моей сестры – стоит пяти городов?
  – Жизнь королевы – стоит жизни короля! – влезла Элфи.
  – Ответ, достойный франкской женщины. Мы привыкли платить кровью за кровь. Поступай мы иначе - до сих пор сидели бы в лесах, а миром бы правили римляне. Да встаньте наконец!
  Королева протянула мне загорелую руку. Похоже, она все еще не могла успокоиться.
  – Гогон, какой вергельд полагается за убийство жены серва?
  – Надлежит отдать козу.
  – А за убийство королевы - город Бордо. Невысоко же вы нас цените.
  – Увы. Мир несправедлив, - вздохнул Гогон.
  Брунгильда, опять повернулась к нам.
  – Прошу подкрепиться с дороги. Новобрачным всегда хочется есть.

  Солнце наконец устало светить. И тени стали длинными. Зажгли факелы. На поляну вышел скальд. Он, перебирая струны саксонской лиры, запел:
   Меня покинул он.
   Но скоро Вавилон
   Падет среди снегов
   Под тяжестью грехов.
  И дальше, в таком роде. Песня была о несчастной любви и о гибели погрязшего в нечестии царства. Понятно, имелось в виду королевство Хильперика и бесстыжей Фредигонды.
  Брунгильда встала, стараясь расслышать слова. Я тоже подошел. Не знаю, нарушил ли я этикет? Хотя, кажется, в темные века этикета, как такового, не существовало. Скальд пел негромко. Наконец, сказитель закончил, поклонился и положил лиру на траву. Затем, выхватив нож, кинулся на королеву. Я стоял ближе к певцу и невольно заслонил Брунгильду плечом. Убийца был сильным и быстрым, мне пришлось перехватить его руку, иначе он бы зарезал меня, как ягненка.
Стоявшие рядом франки тут же заломили поэту руки и поволокли с освещенной поляны в кусты. Похоже, они там же его и прикончили.
  Кровь хлестала довольно сильно.
  – Перевяжите его! – крикнула королева.
  Подбежала Элфрид. Оторвала часть туники, довольно умело сделала перевязку. Было больно, иногда темнело в глазах. Королева бесцеремонно ощупала меня, проверяя работу Элфрид.
  – Еще поживете, - сказала она. – Если, конечно, нож не отравлен. Фредигонда обычно отравляет ножи. И поскольку вы живы, у меня возникает подозрение, что это устроил кто-то из своих.
  – Побойтесь Бога, регина! – воскликнул граф, который уже протиснулся поближе.
  – Шевалье надо наградить. Гогон! Как называется место, откуда прибыли молодые?
  – Оденвальд! – подсказала Элфи.
  – Дайте меч! – приказала Бруна. Похоже, она была в состоянии некоторого аффекта.
  – На колени! – грозно крикнул Гогон.
  "Еще, чего доброго, зарубит", - подумал я, валясь в очередной раз на землю. Брунгильда больно треснула меня широкой стороной меча по плечу.
  – Граф Оденвальд, встаньте! – сказала она мне.
  – Может быть, на первое время - барон? - предложил царедворец.
  – Стыдитесь! Еще миг, и вы бы лишились королевы. Оденвальд спас мне жизнь, - сказала Бруна. - Готовьте "графио" сейчас же. Король подпишет. Андреас уедет от нас с титулом.
   Сигиберт уже приблизился в сопровождении воинов и обнял чудом спасшуюся супругу.
  – А быть может, - не уедет от нас никогда, - добавила она, на секунду высвобождаясь из рук короля. - У вас есть земля?
  – Хороший лен, в пожизненном пользовании, - ответил за меня Гогон. – Получен по праву жены.
  – Как - "в пользовании"? – удивилась королева. – "Нет господина без земли"!
  – "И нет земли без господина", – ответил в тон ей Гогон.

  Король Сигиберт любил жену. У него было семь мачех и лишь одна из них, святая Родегунда, оказалась приличной женщиной. Поэтому он и невесту хотел, похожую на Родегунду, - умную, королевского рода. И, желательно, красивую. Такую и привез ему Гогон из Лузитании (нынешней Испании) - дочку короля вестготов. Имя ее было - Бруна. В Австразии она назвалась Брунгильдой, взяв имя легендарной валькирии. Ведь "Бруна", в переводе, всего лишь - "брюнетка". Или – "смуглянка". А Брунгильда (или, на скандинавский манер, – Брунхильд) – непобедимая воительница из саги о Нибелунгах. Совсем другое дело! Бруна не только была обучена читать и писать, но знала несколько стихов и имела представление об истории, что делало ее в глазах Сигиберта образованной женщиной.
  Царственные супруги удалились в шатер. Остальным был предложен более скромный ночлег. Воины натаскали на поляну несколько возов сена. Герцоги, графы и бароны повалились на него. Некоторые тут же захрапели. Другие все никак не могли вылезти из-за столов, обсуждая события минувшего дня. Пару веков назад предки франков бродили по лесам в звериных шкурах, и контакты с римской цивилизацией их не слишком испортили. Элфрид заснула, завернувшись в плащ. Во сне она обняла мою руку.
  Отдыхать долго не пришлось. Все поднялись с рассветом. Королева прислала лекаря. Осмотрев меня, он неожиданно сказал:
  – Шевалье почти здоров.
  Что ж… Возможно, у этих суровых людей такие раны считаются царапинами.
  Сигиберту и Брунгильде накрыли стол. Те из феодалов, что разъезжались по домам, подходили к ним попрощаться и поблагодарить за милости. Гогон подвел и нас с Элфрид.
  – Оденвальд, я хочу, чтобы вы проводили нас до Реймса, - сказала королева. - Прошу простить, графиня, - она посмотрела на Элфрид, - я нарушаю ваше блаженное время. Обещаю вскоре вернуть супруга.
  – Реймс так далеко, - с грустью сказала Элфрид.
  – Пока - займетесь хозяйством на новых землях.
  – Еще кровоточит моя рана, - попробовал я отговориться.
  – Стыдитесь, граф! – засмеялась королева. – Где ваш кураж?
  Возражать дальше было неудобно. Да, честно говоря, и не хотелось. Демоны лукавые влекли меня к весёлой королеве. Уводили от семейного очага. Референдарий уже стоял наготове, держа свиток с "графио" - указом о даровании титула и земель. Он тут же расстелил перед нами карту, которая прилагалась к указу.
  – Ваш аллод. От Черничной горы до Адрианова лимита.
  – Там есть села, которые не платят налог. Нельзя им потакать, – обратилась регина к Элфрид. – Мы пошлем с тобой декурию, - перешла она на "ты". Возьмёшь воинов и объедешь окрестности, возвещая свое право. "Нет земли без господина"!
  – Седлать коней! – рявкнул герцог Берульф, дородный франк с длинными, как у Тараса Бульбы, усами. И сосны эхом повторили его призыв.
  Брунгильда гарцевала перед войском на грациозной, как лань, кобылке, показывая чудеса выездки. В то время это было не только красивой забавой. Хорошо обученный конь мог в битве спасти жизнь. Вскоре к регине присоединился Сигиберт, восседавший на гигантском жеребце, покрытом попоной с изображением золотых пчёл. Я был уже в седле. Элфрид, стоявшая внизу, ухватилась за стремя, на секунду прижалась лицом к моему сапогу. Потом высыпала из кошелька почти все солиды.
  – Тебе нужны будут деньги. Я оставила себе немного – на прокорм декурии. – Элфрид посмотрела на всадников во главе с декурионом, которые уже выстроились подле нее. - Страшно представить, сколько они сожрут!
  Она вскочила на Арна, дала ему шенкеля и понеслась впереди маленького отряда – на восток. Только пыль заклубилась. Потом осела и пыль. Через несколько минут королевская свита медленно двинулась в другую сторону, по направлению к первой столице.

  Началось наше путешествие, с ночлегами - то в лесах, то на постоялых дворах. Иногда в домах местных феодалов. Иногда в красивых строениях, принадлежавших королевскому дому, которые Бруна, на античный манер, именовала "виллами". Первая вилла, где мы заночевали, меня весьма обнадежила. Королева назвала ее по гальски – "Селеста". К нашему приезду затопили некое подобие термы. Сначала там довольно долго пробыли король и королева. Потом пригласили придворных. Вообще, франки казались чистоплотными. Они охотно купались в реках и озерах. Я не видел грязного страшного средневековья.
  Свита была разделена на две половины. Одна - люди королевы - несколько молодых господ, неглупых, обладающих приятными манерами, но, как я понял, пока не слишком влиятельных. Некоторые – сочиняли стихи и пели их, аккомпанируя на кифаре или цистре. Отличие от настоящих королевских дворов состояло в том, что вокруг Бруны - не было женщин. Лишь несколько служанок, привезенных из Лузитании. Более знатные мужи - находились на половине Сигиберта. (Хотя Гогону, пожалуй, приятнее было бы у нас.) Оттуда доносились иногда ругательства и хохот. Похоже, сановники пили нечто крепкое. Нежиться в терме они отказались, назвав это бабьим занятием, и просто окатили друг друга водой из колодца.
  Наутро сборы, как всегда, были недолгими. Проезжая мимо, королева одарила меня улыбкой.
  – "Реют знамена царские!" - пронзительным голосом затянул благородный герцог Луп. Остальные подхватили слова гимна, написанного придворным поэтом Фортунатом.
  В распоряжении Бруны была квадрига - четверка лошадей и закрытая повозка, но она предпочитала перемещаться верхом. Иногда крестьяне приветствовали квадригу, а в это время Бруна, в простой тунике, скакала рядом, неузнанная.
  На дороге появилась женщина с детьми. С какой-то смиренной решимостью она подбежала к Бруне, выбрав ее среди других. Крестьянка стала о чем-то просить. Регина полезла в кошелек. Он висел у нее на поясе и предназначался для раздачи милостыни. Бросила пару монет. Деньги упали в дорожную пыль. Женщина стала их неловко искать, роясь в песке. Бруна секунду смотрела на нее, отстегнула весь кошелек и кинула просительнице. Устыдившись слабости, выкрикнула какое-то готское ругательство и пустила лошадку вскачь.

 Через несколько дней король и королева ненадолго разлучились. Бруна попросила у мужа позволения посетить женский монастырь в Вогезах. Сигиберт предпочел ехать дальше. Они договорились встретиться в Реймсе.
  Королева создавала небольшие обители. Настоятельниц старалась выбрать сама. Под видом вкладов, она прятала туда средства, выгрызенные из казны, полагая, что аббатисы их приумножат. Не знаю, верила ли она, что там вымолят ее душу. Но она надеялась, что там хотя бы сохранят ее деньги.
  Ночевать в обители она отказалась и велела поставить шатры напротив. Посреди ночи меня разбудили.
  – Вставайте, кабалье, - прошептала служанка. Она взяла меня за руку. Мы пробирались осторожно, чтобы не наступить на спящих придворных.
  В королевском шатре было совершенно темно. Бруна подобралась сзади. Положила руки на плечи, быстро овладела мной. Я испытывал страх, будто меня решила приласкать пантера. Не было сказано ни единого слова. Когда все закончилось, служанка потащила меня вон из шатра.
  Утром подошел паж и пригласил к регине. Бруна сидела у палатки на низеньком креслице. Ее лицо было совершенно спокойным. Я опустился на траву.
  – Кто ты и откуда? – спросила она.
  Немного поколебавшись, я рассказал ей историю своего появления в Австразии.
  – Хочешь сказать, что перенесся сюда искусством волшебницы? Да еще при содействии жены? Если не нравится жена - убей ее, но не предавай. Говоря подобное, ты можешь отдать ее истязателям. Такими вещами не шутят.
  Бруна была в длинной тунике. Подошла служанка, не обращая внимания на меня, приподняла ей подол. На ноге, в районе икры, виднелась не совсем зажившая рана, покрытая коростой. Возможно, она причиняла боль. Рана выглядела так, будто ногу рвали зубами. Брунгильда, похоже, привыкла не обращать внимания на такие пустяки. Служанка стала обрабатывать рану каким-то зельем.
  – Свой же пес порвал, когда кабана травили, - пояснила королева. - Не знаю, что на него нашло. Пришлось прибить.
   Я впервые смог ее рассмотреть, открывая неизвестные подробности. Живот под тонкой туникой слегка выступал. Беременность, о которой еще не объявляли, была уже заметна. Где-то месяц третий. Несмотря на это, Бруна продолжала путешествие верхом. Иногда ее настигал токсикоз. Тогда, посреди скачки, она останавливала коня. Ее выворачивало, и через минуту она уже ехала дальше.
  Подбежали запыхавшиеся юноши из свиты. Крикнули, что охотники выследили медведя. Мы тут же собрались. Не слезая с коней, продрались сквозь чащу и увидели на небольшой поляне обреченного зверя. Бедный мишка был обложен собаками. Юноши стали гарцевать рядом, сдерживая храпящих от страха лошадей, но спешиться не решались. Бруна попросила кабанье копьё.
  – Мадам, это опасно, - сказал егерь.
  Никого не слушая, королева спрыгнула с коня, метнулась через кольцо беснующихся собак и всадила копье медведю в бок, проткнув его потертую шубку. Потом, не останавливаясь, ударила еще раз. Зверь выглядел растерянным от ее напора и сопротивлялся с каким-то запозданием. Один из охотников бросился вперед, желая помочь.
  – Не лезь! – Бруна ударила его древком, едва не выбив глаз, и снова кинулась вперед. Ей удалось всадить медведю острие под лопатку. Зверь осел и только вздрагивал в агонии. Бруна не останавливалась. Вытащив скрамасакс, она проткнула ему горло.
   - Дайте чашу! - крикнула она, расширяя кинжалом рану. - Быстрей, твари! – Голос королевы надломился, она дышала хрипло.
  Ей подали походный кубок. Сердце зверя еще пульсировало, и Брунгильда сумела набрать крови. Она омыла себе щеки и лоб, стала пить, шумно глотая. Предложила и мне.
  Кажется, я ненадолго отключился, а потом увидел над собой ее смеющееся лицо, измазанное красным. Она трепала меня за уши. Заметив, что я очнулся, Бруна снова протянула чашу.
  – Пей! Иначе какой ты охотник?
  – Не могу.
  – Велю!
  Я покорился. Кровь была солоноватой и не слишком противной.

   Дня через три мы прибыли в Реймс. Он и сейчас – не слишком большой город, а тогда выглядел просто разросшимся селом. Но уже стоял собор, в стиле византийской базилики, на месте которого потом возникнет Нотр-Дам де Реймс. (Пожалуй, более красивый, чем Нотр-Дам де Пари.) Был и дворец, весьма простой. Франки в те времена были равнодушны к роскоши. Официально столицей Австразии являлся Мец, где королевская семья жила зимой. Реймс оставался, скорее, историческим центром.
 У короля Сигиберта, при множестве добродетелей, был один недостаток. Он любил ловить рыбу. Конечно, он ловил ее не на удочку. Такой унылый способ у франков, похоже, совсем отсутствовал. Он ловил ее бреднем или сетью, а при возможности - бил острогой. Это занятие, являясь естественным для крестьянина, было неприлично для монарха. Король должен охотиться, а не бродить с неводом по воде, как апостол. Но убивать зверей Сигиберт не слишком любил. Вернувшись в Реймс, король вновь предался любимому занятию. С несколькими верными друзьями он отправился в заповедную гаренну на рыбалку.
  Служанка Брунгильды отыскала меня в городе и повела за собой. Король недавно отбыл и не мог вернуться так скоро. Королева была одета строго. Я поклонился и поцеловал край ее платья.
 — Прости, что не звала тебя, - сказала Брунгильда. – Помнишь, тогда в лесу, ты лепетал – о каких-то иных временах? О том, что ты старше меня чуть ли не на полторы тысячи лет?
  – Именно так. Я и сейчас скажу - я жил в 2019 году.
  – Допустим я поверю. А кем ты был в другом времени?
  – Учителем истории.
  – У меня в детстве тоже был раб-педагог, - несколько неожиданно отреагировала она. - Я узнала много интересного. Про Клеопатру и Цезаря. Божественного Августа, Атиллу и других великих людей. Скажи, ты рассказывал своим ученикам обо мне?
  Я замялся, но потом солгал:
  – Конечно!
  – Выходит, ты знаешь, что со мной будет? – Бруна, всматривалась, стараясь уловить ложь.
  – В общих чертах. Вы же не знаете всех подробностей жизни Цезаря?
  – Знаю, что он хорошо начал, но плохо кончил. Не случится ли и со мной такое?
  – Нет! – опять уверенно соврал я, вспоминая ее страшную кончину. Благодарные франки разорвали ее, привязав к хвостам коней.
  – Но что-нибудь о моем будущем ты можешь рассказать?
  – Вы родите сына. Он скоро станет королем.
  – Сигиберт умрет?! – быстро сообразила Брунгильда. - Иначе, как мальчишка может править?
  – Сигиберта убьют. Гогон захватит власть. Самовольно назовется "воспитателем короля". Вы будете отстранены.
  – Да-а. Иногда лучше не знать своего будущего, - разочарованно сказала она.
  – Не печальтесь. Благодаря вашим способностям, вы победите всех. Выйдете замуж за своего племянника - сына короля Хильперика.
  – Сына убийцы моей сестры? Ты ничего не перепутал?
  – Вы – будете властвовать. Одолеете Гогона, бросите мужа-племянника. Будете царствовать, от имени сына. Потом - от имени внука. И даже правнука. Вы будете властвовать всегда.
  – Благодарю, - сказала Бруна очень серьезно. – Иногда и помечтать о чем-то приятно. Помечтаешь, а оно и случится.

  Была вторая половина жаркого дня, когда королева, в сопровождении Гогона, Флоренция-летописца, поэта Венанция Фортуната и меня, прогуливалась в тени аркады. В те времена возле собора росло много полудиких роз. Целые заросли кустов, выше человеческого роста. Некоторые уже отцветали и усеивали лепестками камни дорожки. Огромные липы окружали площадь и тоже давали желанную тень.
  В струе источника, задекорированного под фонтан, плескалась девушка, подставляя плечи и руки ледяной воде. Услышав наши голоса, она обернулась. Я узнал свою супругу. Вот уж не ждал встретить Элфрид за двести миль от Хайдельберга.
  Она была в короткой белой тунике. Серебряный пояс еще сильнее задирал подол. Эта туника выглядела более целомудренной, чем та, что я помнил ( обе половины груди были закрыты), но зато у нее напрочь отсутствовали рукава. Плечи Элфрид обгорели и слегка облезли от долгой скачки под солнцем и ветром. На ногах были римские сандалии с плетеными ремешками, поднимавшимися выше икр. На голове - серебряный обруч. Светлые волосы заплетены в четыре густые косы. Увидев королеву, Элфрид склонила голову.
  – Я приехала, чтобы увидеть место крещения великого Хлодвига.
  – Месяц назад ты отправилась прямо в противоположном направлении, - констатировала Бруна. - Как можно путешествовать одной? В лесах полно волков.
  – Летом они не опасны.
  – Пожалуй, когда мы едем с большой свитой. Но кто знает, чего захотят звери, увидев тебя одну? Ведь ты ехала одна, без сервов?
  – Ехать с кем-то, даже с сервом, замужней женщине не совсем прилично.
  – Замужней женщине приличнее всего находиться дома.
  Элфрид смотрела мне прямо в глаза.
  – Андреас, обними наконец свое сокровище, - кисло улыбнувшись, сказала Бруна.
  Элфрид бросилась мне на шею, повисла, не обращая внимания на окружающих, стала целовать, словно жаждущая, пьющая воду.
  – Графиня! – усмехнулся Гогон. – Вы вгоняете в краску целомудреннейшую из королев.
  – Оденвальд! Даю тебе отпуск. До ужина, – королева развернула свиту по направлению к дворцу.

  – Где Вольфганг? – спросила Элфрид, когда мы остались одни.
  – На конюшне. Мы здесь пешком ходим.
  – Садись на моего. Давай отъедем.
  Мы запрыгнули вдвоем на Арна.
  – Сколько дней ты ехала ко мне?
  – Десять. Я мало спала. Иногда - спала на деревьях. Пусть лучше волки коня съедят, чем меня.
  – Разве нельзя ночевать в придорожных гостиницах?
  – Я сокращала путь. Иногда ехала через лес напрямую.
  Арн выскочил на берег речки Весле, которая была тогда гораздо полноводней. Сейчас на этом месте канал Энн-Марна. Элфрид, не покидая седла, сбросила мешок с поклажей, любимую медвежью шкуру и направила коня в воду. Он прыгнул с небольшого обрыва. Наши туники тут же намокли. Поплавав немного, конь нащупал дно и вышел на берег. Мы спрыгнули на траву и сняли промокшую одежду. Я бы ни за что не поверил, что нас разделяют полторы тысячи лет.
  Когда стало прохладней, мы вспомнили про ужин у королевы. Одежда почти совсем высохла. Конечно, неплохо было бы ее погладить, но чистый лён и так смотрелся хорошо.
 Во дворе скромного здания, именовавшегося дворцом, горели факелы и масло в железных плошках. Маленький оркестр играл что-то веселое. Похоже, королева хотела устроить бал. Первый бал средневековья. Она бы устроила его и раньше, но франки не слишком любили танцевать. Кроме того, королеву окружало мужское общество. На это раз она пригласила герцогиню Луп, герцогиню Хаминг, дочь референдария Сигвальда и некоторых девушек из хороших семей, которых безлико называла "фрейин". Поскольку дам не хватало, Элфрид оказалась кстати. Королева поставила нас с ней в пару, Сигиберт величественно занял место рядом с супругой, молодые люди пригласили фрейин, но вдруг уперся герцог Луп. Патриций наотрез отказался танцевать.
  – Мадам! Я потомок консула, Публия Рутилия Луппа! Пляшут – только пьяные поселяне.
  – Еще скажите, что вы потомок капитолийской волчицы, герцог-волк, - засмеялась Брунгильда, обыгрывая его фамилию ("Lupus" - волк по-латыни). Нельзя же только пить целый вечер.
  Громче зазвучали кифары, двойные дудки, многоствольные свирели и тимпаны. Сигиберт и Брунгильда, Гогон с герцогиней двигались на удивление легко. Возможно, тут на глазах зарождалась галантная Франция, которая через пятьсот лет будет радовать мир. Но лучше всех, как ни странно, танцевала Элфрид.
  – Оправдываешь свое имя, - сказала Бруна. – Летаешь, как королева эльфов.
  – Позвольте нам уйти, – попросила Элфи. - До утра осталось не так уж много времени.
   Мы сели на коней и отправились на знакомый берег. Трещали какие-то средневековые сверчки или цикады. Вода плескалась у ног. Бывают такие ночи, когда кажется, что все существа, живущие в дубравах и в глубокой воде, радуются вместе с нами. Знойно, но иногда поднимается ветер. И тогда - несутся вокруг сильфиды, задевая краями одежд. Ундины смеются, радуясь, когда королева эльфов присоединяется к ним, чтобы освежиться в реке. Сон пьянит голову.

  Я проснулся, когда уже можно было разглядеть деревья и понять, где находится восток.
  Вольфганг, стреноженный, бродил неподалеку, но Арна - не было. На траве валялись один вальтрап и одно седло. Я лежал на медвежьей шкуре. Элфрид уехала, пока я спал.
  Еще плохо соображая, я оседлал коня и поехал за ней. Пустил Вольфганга вскачь, но, доехав до Витри, понял, что совсем не ориентируюсь в здешних местах. Я примчался во дворец, где все еще продолжалось веселье.
  – Улетела? – обрадовалась Бруна, видя мое унылое лицо. – Не тревожься. Я пошлю за ней эскорт.
  Четверо всадников тут же отправились искать своенравную контессу, чтобы с почетом проводить в Оденвальд. Но вернулись смущенные. Старший объяснил, что последний раз девушку на огромном коне видели в Аргонском лесу. Далее след терялся.
  – Пошлю почтового голубя к епископу Спиры, - сказала Бруна.
  Дней через десять голубь принес ответ. "Она дома". Еще через неделю гонец привез более развернутое послание. Регина улыбнулась, просмотрев свиток.
  – Взгляни.
  Прелат сообщал, что графиня Оденвальд благополучно прибыла в свое владение и нанесла ему визит. Епископ очарован красотой ее души. Он также шлет отеческое благословение графу Андреасу, мечтая поскорее обнять его. Была вложена записка от Элфрид. Она благодарила королеву за милости и желала мне сил для успешного служения. Довольно подробно отчитывалась обо всех доходах. Сообщала, что приезжал гонец от Гогона и забрал пятую часть "на добрые дела". В конце была приписка: "Наши ночи не остались тщетными. Весной родится ребенок". Вместе с письмом, Элфрид послала мне брэ на беличьем меху, чтобы я не простудился с началом холодов.
  "Мне показалось, что была зима…", - написал я в ответ, - "когда тебя не видел я, мой друг. Какой мороз стоял, какая тьма, какой пустой декабрь царил вокруг! За это время лето протекло и уступило осени права…", вспомнил я Шекспира. "Нет в мире лета, если ты вдали. Где нет тебя, и птица не поет". Я запечатал свиток.
  – Отправлю с первым же гонцом, - сказала Бруна. - Зайди ко мне завтра, после мессы.
  На следующий день служанка прошептала: - У регины епископ Эгидий. Надо подождать.
  Я присел на лежанку в соседнем помещении, отделенном от покоев, где шла беседа, шторой из византийской парчи. Пахло ладаном. Видимо, архиерей перед началом беседы прокадил обиталище Брунгильды. Невольно, я подслушивал. Епископ начал издалека.
  – Триста лет назад отряд франков вторгся в Галлию у нижнего Рейна и был разбит трибуном 6-го легиона Аврелианом, будущим императором. Так Рим впервые узнал о нас. Сейчас 100 000 франков управляют почти всей десятимиллионной Европой. Благодаря Клотильде Бургундской, жене Хлодвига, наш, чистый сердцем народ, отверг языческую мерзость и стремится жить благочестиво, по заповедям. Рим пал под тяжестью грехов, и теперь - франки отвечают за все, наследуя славу цезарей. Это – Новый мир, без идолопоклонства, разврата и рабовладения. Свободные крестьяне трудятся на полях своих сениоров, спеша поделиться с ними плодами рук. Благородные сениоры - служат королям, горя отвагой. Славные короли - пребывают в послушании матери-Церкви, которая, через епископов, открывает им истину. Но, - перешел к делу Эгидий, - все еще не так совершенно. Дороги зарастают, мосты рушатся, почта не работает, а верные сениоры тащат деньги из казны. Да и с женами у франкских королей – беда. Дерзкий Хильперик убил свою супругу и продолжает жить с развратницей Фредегондой. Добрейший Гунтрамн сожительствует с разными дамами, но ни одна из них не достойна назваться региной. И только Сигиберт, надежда христианского мира, избрал в спутницы, - Эгидий сделал паузу, - тебя, Брунгильда! Просвещенную и прекрасную дочь весготского короля, увенчанную добродетелями, - тут епископ запнулся. - Как больно! Как больно, - произнес он несколько раз. – Ты, лучшая из жён, не можешь укротить свою плоть. Все – хотели бы видеть королеву Нового мира безупречной.
  Дальше Эгидий, судя по кряхтению, встал на колени и призвал сделать то же самое Бруну. Какое-то время она шептала, видимо исповедуясь, потом попыталась заплакать.
  – "Впредь не греши"! – выразительно сказал епископ.
  Я подумал, что на этом беседа закончилась, но Эгидий добавил:
  – Мне сообщили, ты опять пила кровь на охоте.
  – Да что у меня за жизнь, Ваше Преосвященство! – перешла от слез к возмущению Брунгильда. – Ничего нельзя! Скажите, в каком Евангелии сказано, что охотник не может пить кровь зверя?
  – Ты должна являть образец. Стать, в какой-то степени, "иконой".
  – Монсеньор, разве я похожа на икону?!
  – Придется походить. Посмотри, в Равенне, на фреске – императрица Феодора. В прошлом, стыдно сказать, - актриса в цирке. Служила греху всеми частями тела. Потом раскаялась. Встретила достойного человека, будущего императора. Сейчас византийцы ее чуть ли не святой почитают. Человек может изменяться.

  И Брунгильда изменялась. Не знаю, что происходило в ее душе, но внешне она оказалась хорошей ученицей Эгидия. Чуть не каждый день приходила на мессу. Заботилась о нищих, была подчеркнуто внимательна к мужу. Одеваться стала просто - пурпурная далматика на белой тунике-интиме. Покрывала главу темно-бордовым мафорием. Поверх плата, тонкая, без всяких камней, корона, напоминавшая золотой обруч. Ее зубцы, в виде лепестков ириса, символизировали Троицу. Стояла в церкви, не шелохнувшись, выпятив живот. Что она при этом думала, Богу хорошо известно, а я могу лишь только предположить. Образцовая королева, хоть на фреске изображай. Народ души в ней не чаял.
  Осень приходила в Западную Европу. Не так рано, как у нас в Подмосковье, но тем не менее, - это была осень.
  – Скоро зима, путешествовать будет неприятно, - сказала Бруна. - Весной рожу нового короля. Можешь ехать хоть сегодня. Кстати, я прочитала письмо. "Мне показалось, что была зима!" Значит, зимой тебе - наше лето показалось? Стихи хорошие. Овидий так не писал. Что за поэт?
  – Шекспир.
  – Не знаю. Из будущих? "Где нет тебя, и птица не поет". Бедный! И птицы тебе не пели.

 Осень - обернулась теплым бабьим летом, в лесу уже не было мошкары и олени выходили на опушку посмотреть на шевалье, продвигавшегося на северо-восток. Пара почтовых голубей низко пролетела надо мной.
  Оставив эскорт в Спире, я был рад после долгого пути снова увидеть холмы Оденвальда и возвышающийся надо всем Кёнингштуль. Проскакал через усадьбу и вошел в старый дом.
  – Где госпожа? – спросил я у безмолвного слуги.
  – Вам письмо.
 Я развернул маленький свиток.
  "Прошу простить меня, дорогой супруг, что не смогу Вас встретить. Видно, не суждено нам больше увидеться. Я получила письмо и глубоко признательна за стихи. Благодарю, что оказали честь, вступив со мною в брак. У меня было несколько самых счастливых дней. Молитесь, дабы избежать мне геены огненной и встретить Вас во Царствии Небесном. Не грустите. Ваша, - Элфрид вон Оденвальд".

  За спиной зашуршала ряса. Вошел Пасхалий.
  – Хорошо, что купили колокол, - сказал он. – Я велел выгравировать на нем: "Vivos voco - Mortuos plango". Живых зову, мертвых оплакиваю.
  – Где Элфрид? - спросил я, понимая бессмысленность вопроса. – Где мой сын?
  – Вероятно, там же, где госпожа. Хотя, он еще не родился. Проводить вас к могиле?
  Он привел меня к деревянному кресту в глубине сада. Могила была украшена венками из последних цветов и дубовых веток.
  – Мы сделали здесь скамейку, - сказал Пасхалий. – Вы сможете посидеть.
  Он помолчал.
   — Отчего? – спросил я.
   — Обстоятельства смерти графини пока не прояснены. Неделю назад она отправилась по делам к паромной переправе. Когда госпожа выехала на Римскую дорогу, всадник с лицом, скрытым капюшоном, поравнялся с ней, нанес удар стилетом и ускакал. Ваша супруга смогла вернуться домой. Рана от стилета кажется незаметной, но она глубокая. К тому же, клинок, скорее всего, был смазан ядом. Графиня попросила пергамент и написала вам несколько слов. Часа через два госпожа Элфрид умерла, причастившись Святых Тайн. Народ Оденвальда оплакивает ее и передает вам соболезнования. Крестьяне, видевшие происшествие, утверждают, что всадник был на коне, принадлежащем декуриону. Обвинение не слишком убедительное, так как они же говорят, что туловище и даже морда коня были покрыты дорогой попоной. Впрочем, судить вам. Вы здесь граф. Лично я считаю: убийца – декурион. Но он лишь выполнял приказ той, что вам неподсудна.
  Пасхалий ушел. Я сидел довольно долго. Скамеек было даже две. Еще одна – по другую сторону могилы. Через некоторое время я заметил, что немолодая женщина, похожая на врача или учительницу, сидит напротив.
  – Где Элфрид? - спросил я у нее.
  – Всегда просят неведомо что, - сказала она, отводя глаза. – И всегда получается плохо.
  – Где моя жена? – продолжал я с упрямством.
  – Иди на Кёнигштуль. Там она, - забормотала женщина. – Или путь показать? Как шел тогда с ней, так и обратно иди. На большую дорогу не выходи. Тропинка - там начинается.
  Она открыла калитку в стене сада. Я рванулся в узкий проем. Дорожка, действительно, петляла мимо старых яблонь. Я бежал все вверх и вверх, уже начался лес, корни елей скользили под ногами. Осенью темнеет рано, но тропинка, натоптанная неведомо кем, была еще видна и вела выше. Последний километр я шел в темноте, почти наугад. Я не заметил под ногами глубокую канаву, грохнулся лицом в грязь, побежал дальше на какой-то свет.

  Увидел освещенное изнутри окно, напоминающее приемный покой санатория. За стеклом сидела женщина, врач или медсестра, и читала книгу.
  Я забарабанил кулаком в застекленную дверь.
  – Постучи у меня, сука, - сказал за спиной кто-то, вероятно охранник.
  – Где моя жена?! – заорал я на него.
  Сторож начал довольно ловко крутить мне руки. Я не мог справиться, хотя он был раза в два старше меня.
  – "Никто, кроме нас"! – прохрипел дед.
  Женщина за стеклом открыла дверь.
  – Оставьте его, Валерий, - приказала она.
  Я ворвался в приемный покой.
  – Посидите пока, - предложила добрая женщина-доктор. – Сейчас вызовем неотложку. Как ваша фамилия? – Она приготовилась писать.
  – Граф Оденвальд! – крикнул я. – Верни меня обратно, ведьма.
  – Говорил же! – обрадовался охранник. – Тут реконструкторы в лесу гуляют.
  – Граф, - сказала врач. – Вам лучше уйти отсюда.
  Я покинул санаторий. Отправился искать скамейки в еловой чаще. Думал, уже заблудился, но неожиданно наткнулся на них. Вот, сюда присела Элфрид, напротив – был я.
  Накануне я читал книжку про человека, который выдумал девушку и прекрасно с ней общался.
  Перед рассветом в лесу тихо. Я ждал, когда снова зашуршит по траве длинное платье, и она скажет что-нибудь, вроде:
  – Ундес арс!