На третьем курсе в нашу комнату в общежитии подселили Яна Чернякевича. Польские студенты иногда появлялись на филфаке университета, и мы Яна встретили если и не с распростёртыми объятиями, то вполне приветливо.
– Водку пьёшь? – спросил Вадик Хващевский. Он всех об этом спрашивал, не только Яна.
– Почки! – схватился тот за бок. – Как только вылечусь, обязательно!
Как всем полякам, ему трудно было не ставить в русских словах ударение на предпоследнем слоге и не употреблять разделительный мягкий знак. "Обязательно" у него получилось "обьязательно". Но мы на подобные мелочи не обращали внимания.
– Откуда сам? – спросил я Яна.
– З Познаню.
Всё-таки его русский язык чуть отличался от нашего. Мы бы сказали "из Познани".
– В карты играешь? – поинтересовался Саня Лисин.
Он тоже об этом всех спрашивал.
– В карты? – удивился Ян.
– Ну да, – кивнул Саня. – Очко, пулька, кинг, рамс, сека…
Саня был родом из Сочи и играл во все карточные игры, правда, без особого успеха.
– Научусь! – торжественно пообещал Ян. – На коляцьи сыграем.
Новогодние "коляды" он назвал "коляцьями", что для поляка было вполне нормально.
Ян оказался типичным польским студентом. В отличие от нас он ходил на все лекции, беспрерывно читал книги и старательно овладевал тонкостями русского языка. Несколько отличало его от других польских студентов лишь отсутствие подружки.
– Камни в почках! – горестно вздыхал Ян. – Очень плохая болезнь.
Мы сочувственно вздыхали. Ян не мешал нам ни пить вино, ни играть в карты. Изредка по утрам он пытался растолкать Саню, чтобы тот шёл на лекцию, но безрезультатно. Разбудить Саню не могла и Рая, его подруга-старшекурсница. Хотя Саня ей нужен был не для того, чтобы идти на лекцию. По утрам у неё ломался фен или что-то в этом роде, и она хотела заставить Саню починить его. Тоже безрезультатно.
Итак, каждый из нас жил своей жизнью, стараясь всё-таки далеко не выходить за общепринятые рамки. Вот хлопцы из соседней комнаты развели ночью костёр, чтобы спеть под гитару "солнышко лесное", – их и выгнали.
Подобная участь ждала и нас. Вино и карты редко доводили студента до диплома. Я намекал на это своим товарищам, но меня не слушали.
– Ты играешь или нет? – спрашивал Саня. – Вино можешь не пить, его и так мало.
Я махал рукой и садился за стол. Преферанс мне нравился.
В любом случае всё шло к тому, что называют "фиаско" или другим русским словом из шести букв, но нас спасло чудо. Во время ректорской проверки, которые случаются в общежитиях не чаще одного раза в пять лет, Ян пошёл в туалет, который был в другом конце коридора. Мы расписывали пульку, на столе стояло, естественно, вино, Саня с Вадиком курили, и Ян увидел ректора университета уже возле нашей двери. Возможно, тот даже взялся за её ручку.
– Замкненто естэм! – закричал Ян, устремляясь к ректору. – Тутай поляци живемы, як Бога кохам!..
Ректор остановился. Бегущий поляк в коридоре показался ему забавным.
– Много у нас иностранцев? – спросил он кого-то из сопровождающих лиц.
– Не очень много, но есть. Недавно на француженку бумага из милиции пришла.
– Что такое?
– Да негр её укусил за одно место… Разбираемся.
А Ян уже встал у двери и загородил её своёй отнюдь не богатырской грудью.
– Ладно, – сказал ректор. – К иностранцам у нас должно быть повышенное внимание. Пойдём дальше.
И комиссия проследовала к следующей комнате, а Ян ворвался в нашу, аки разъярённый лев.
– Вы тутай водку пьёте, а там ректор с проверкой, кур-рвы, вашу мать! – гремел он, мешая польские слова с русскими. – Иле раз говорил вам: выгонят к дъяблу – и правильно сделают!
Саня сходил на разведку в коридор и быстро вернулся.
– Правда, проверка, – сказал он, почёсывая затылок. – Ян, мы тебе бутылку должны.
– Две! – вмешался Вадик.
– Хоть три! – продолжал бушевать Ян. – Русский раздолбай хуже пьяного поляка! Кто посреди белого дня играет в карты?!
Он любил выражения вроде "посреди белого дня". В них ему виделась та недоступная обычному иностранцу тонкость русского языка, до которой он, Ян, смог добраться.
Именно Ян познакомил меня со своим земляком Влодеком. Влодек учился на пятом курсе нашего университета, и у него на носу был диплом.
– Надо напиґсать, – сказал Ян, с тревогой глядя на меня.
Он произнёс "напиґсать", но я не стал его поправлять.
– Пусть пишет, – пожал я плечами.
– Я в Ленинграде был, но Ольгу Берггольц плохо знаю, – вмешался Влодек.
Он тоже с тревогой смотрел на меня.
– При чём здесь Ленинград? – не понял я.
– У него диплом по творчеству Ольги Берггольц, – сказал Ян. – Поэтесса такая. Живёт в Ленинграде, и Влодек туда ездил.
– Узнал? – повернулся я к Влодеку.
– Нет, – вздохнул тот.
– А зачем ездил?
– Чтоб посмотреть.
Влодек, кстати, по-русски говорил лучше Яна.
– У меня девушка русская, – признался Влодек. – Хорошо учит.
– И не одна! – с осуждением посмотрел на него Ян. – Ну, так ты будешь пиґсать?
"Опять это пиґсать, – подумал я. – Что они от меня хотят?"
– Чтобы ты написал для Влодека диплом! За деньги…
Последние слова Ян произнёс шёпотом.
В принципе деньги у меня были, я даже регулярно ссужал их Сане, когда тому нечем было расплатиться за карточный долг. Кроме повышенной стипендии я получал тридцать рублей в месяц как инструктор в обществе "Трудовые резервы". В нём я тренировался в секции вольной борьбы. Плюс талоны на питание, легко конвертируемые в живые деньги, а это ещё тридцать рублей.
– Сколько? – спросил я.
– Пятьдесят рублей! – шёпотом сказал Влодек.
Ян сделал большие глаза.
– Шестьдесят, – поправился Влодек, – плюс подарок из Польши, какой захочешь!
Я знал, что некоторые девушки из моей группы привозили себе и подругам джинсы из Польши. Другой вопрос, как они туда попадали? Но я не утруждал себя поисками ответа на него. У меня много было других дел.
– Ладно, – сказал я. – Почитаю стихи и скажу, берусь за диплом или нет. У вас ведь не повышенные требования?
– Нет! – хором сказали Ян и Влодек.
– Главное, жебы написал, – добавил Ян.
Из всех нас он был самый здравомыслящий.

На следующий день я отправился в Ленинскую библиотеку и заказал книги Ольги Берггольц.
Как я и предполагал, это была хорошая советская поэтесса. Может быть, выдающаяся. Она пережила блокаду Ленинграда, что говорило о многом даже тому, кто родился после войны. А её слова "никто не забыт, и ничто не забыто" в нашей стране знали все.
"Настоящий поэт! – подумал я, глядя на фотографию Ольги Берггольц. – Лицо красивое".
Причём лицо стареющей поэтессы мне нравилось гораздо больше, чем молодой. "Наверное, это от фотографа зависит", – подумал я.
Я сказал Влодеку, что согласен написать диплом, и принялся строчить. Студенту, умеющему работать с литературоведческими статьями, это не составляло большого труда. Тем более когда знаешь, что к иностранцу никто особо придираться не будет.
– Машинистка поймёт? – спросил Влодек, когда я передал ему тридцать страниц написанного от руки текста.
– Поймёт, – сказал я.
Хотя до сих пор с машинистками встречаться мне не доводилось.
– Добавить бы надо, – сказал Влодек, взвесив в руке рукопись. – Всё же это диплом, а не курсовая.
– Ещё список литературы будет, – успокоил его я. – Страниц десять.
– Цитаты есть?
– Полно.
– Всё творчество охватил?
– Почти. О прозаической книге "Дневные звёзды" не написал.
– Прозу не надо, – согласился Влодек, – только стихи.
Лично мне автобиографическая проза нравилась гораздо больше стихов. И если уж становиться писателем, то прозаиком. Но Влодеку об этих своих соображениях я говорить не стал.
Влодек бережно уложил рукопись в портфель. Было видно, что он умеет ценить своё имущество.
– Она немка? – спросил Влодек, пожимая мне руку на прощанье.
– С чего ты взял? – удивился я.
– По фамилии.
– Отец из Риги, – сказал я. – Мать русская.
– Тогда ладно, – успокоился Влодек. – Ну, я пошёл. Деньги отдам на следующей неделе.
– Хорошо.
Отчего-то я не сомневался, что Влодек со мной расплатится.

– Хорошая поэтесса? – спросил Ян, когда я сказал ему, что написал диплом.
– Очень, – кивнул я. – Первого мужа, правда, расстреляли.
– Кто муж?
– Поэт Борис Корнилов, тоже хороший.
– Когда расстреляли?
– В тридцать восьмом.
Я не стал говорить, что саму Ольгу Берггольц дважды арестовывали и здоровье она потеряла в застенках НКВД. Полякам все эти перипетии могли быть непонятны.
– Вшыстко розумем, – сказал Ян. – У нас тоже расстреливали. Политика.
Иногда он начинал говорить по-польски, но я всё понимал. Недаром польский язык изучаю. Правда, Кира Михайловна, моя преподавательница, заявляла, что по-настоящему выучить этот язык мне не удастся.
– Почему? – недоумевал я.
– Акцент не тот. И ударения неправильно ставите.
Сама она говорила с сильным польским акцентом, однако это не мешало ей смотреть свысока и на русских, и на белорусов. Не знаю, какие отношения у неё были с литовцами, их в нашей группе не было.
– Что будешь заказывать для подарка? – спросил Ян.
– Не знаю, – пожал я плечами.
Хотя на самом деле я знал, что закажу. Я мечтал о полном собрании сочинений Константина Паустовского в восьми томах. Недавно оно вышло, но в книжных магазинах, естественно, его никто не видел. Дефицит в нашей стране отчего-то наиболее был распространён среди книг.
Больше других у Паустовского мне нравились его ранние вещи – "Романтики" и "Блистающие облака", я даже курсовую по ним написал. Но прочитать их можно было только в собрании сочинений, отдельными книгами они не выходили. Во всяком случае, сейчас.
– Джинсы можно заказать, – сказал Ян и оглянулся по сторонам: – Или отрез на костюм.
– Отрез? – не понял я.
– Да, штуку матерьялу… Я правильно говорю?
– Правильно, – кивнул я. – Подумаю. Мы с Влодеком завтра встречаемся.
Ян уткнулся в книгу, а я отправился на тренировку. На третьем курсе у меня каждый день был расписан по минутам, как говорил в таких случаях Вадик – даже выпить некогда. Я, правда, и не пил, борьба плохо сочеталась с выпивкой.

– Пересчитай, – сказал Влодек, передавая мне конверт с деньгами.
– Верю, – хмыкнул я и засунул конверт во внутренний карман пиджака.
– Деньги обязательно надо пересчитывать, – строго сказал Влодек. – Доверяй, но проверяй.
Несмотря на хороший русский язык, "обязательно" у него тоже было с мягким знаком.
Я достал конверт и пересчитал купюры – ровно шесть червонцев.
– В расчёте? – спросил Влодек.
– Конечно, – сказал я, – вот только подарок…
– Да, подарок! – обрадовался Влодек. – Мы договаривались. Ян сказал, что ты хочешь отрез на костюм.
– Отрез? Нет, я хочу собрание сочинений Паустовского. В ваших книжных магазинах оно обязательно будет.
Я чуть было не вставил мягкий знак в слово "обязательно".
– Здесь не можно купить?
От удивления Влодек стал плохо говорить по-русски.
– Не можно, – кивнул я. – Целых восемь томов, везти будет тяжело.
Влодек посмотрел на меня долгим взглядом. Видимо, русский человек открылся ему с какой-то другой стороны. Хотя на самом деле я был белорусом.
– Белорусы раньше были поляками, а теперь русские, – сказал Влодек. – По-белорусски даже ты редко говоришь.
У него опять стал хороший русский язык.
– Не с кем, – сказал я. – На русском отделении учусь.
Мы помолчали.
– Ладно, – вздохнул Влодек. – Привезу. Напиши на бумажке фамилию.
Я написал.
– Хороший писатель? – посмотрел на бумажку Влодек. – Как Достоевский?
– Лучше, – сказал я.
Мне и правда Паустовский нравился больше, чем Достоевский, но говорить кому-либо об этом я не собирался. Поляки в данном случае в расчёт не принимались.
– Да, мы иностранцы, – согласился Влодек. – Но жениться я хочу на русской. Как ты к этому относишься?
– Женись, – пожал я плечами. – Хотя и польки ничего.
– Очень капризные! И деньги любят больше, чем меня.
Мы засмеялись.
– Да, я показывал свой диплом на курсе. Сказали – очень хороший.
Я почувствовал, что краснею. Бороться на ковре проще, чем писать поляку диплом. Кстати, как быстро он мой диплом стал считать своим… Учись, студент.
– Ладно, привезу я тебе этого… – Влодек заглянул в бумажку, – Паустовского. А у Берггольц действительно латышская фамилия, я посмотрел в энциклопедии. Хорошо, что не немка.
Я не стал выяснять у него, чем немцы хуже латышей.

Через день на лекции по русскому языку наш преподаватель Антон Антонович Балабан вдруг заговорил о роли омонимов.
– Посмотрите, как одни и те же слова могут иметь разный смысл, – сказал он. – Вот одна фраза: "Когда пришёл Наполеон, поляки пели соло в яме". И вторая: "Когда пришёл на поле он, поля кипели соловьями". Как разделишь слова, так и будет: в одном случае поляки пели, в другом поля кипели, что кому больше нравится.
Мы уже привыкли к оригинальности Антона Антоновича. Однажды его на собрании попросили присесть в президиум. "Спасибо, – громогласно заявил Балабан, – при советской власти насиделся!" И он действительно сидел несколько лет после войны, то ли за нацдемовщину, то ли за шпионаж. А в другой раз он объявил на лекции: "Как говорят, так и правильно!" При этом ему никто не запрещал преподавать в университете и не лишал звания профессора.
Но мысль о соло поляков в яме во времена Наполеона мне понравилась. И я поделился ей с Яном.
– Русские – странные люди, – сказал Ян. – Никогда не поймёшь, что они имеют в виду.
– А что тут понимать, – запротестовал я, – как вы пели соловьями при Наполеоне, так и поёте. Ничего не изменилось.
Ян побледнел. Позже я заметил, что если в разговоре ты упоминал о Наполеоне, почти все поляки бледнели. Ради интереса я вставлял, что знаменитый Михал Клеофас Огинский тоже мечтал о восстановлении Великого княжества Литовского, но поляки пренебрежительно усмехались. Огинский с его полонезом не шёл с Наполеоном ни в какое сравнение.
– И вы не изменились, – посмотрел на меня сверху вниз Ян, он был высокого роста. – Зачем разделили мир на восток и запад?
– Затем, – сказал я. – Одной Америке, что ли, править? Мы тоже хотим.
– И у нас была Жеч Посполита от моря до моря! – загорячился Ян. – И вы в ней неплохо жили, Ягайло даже польским королём стал!
– Наполеону голову свернули, и с другими то же самое будет, – брякнул я, не уточняя, правда, кто эти другие.
– Длячего?!
Польское "длячего" значило "почему".
– По капусте и по кочану, – ответил я, понимая всю бессмысленность нашего спора. – Когда Влодек уезжает в Варшаву?
– На следующей неделе.
Ян тоже понял, что не стоит переходить на личности. Так недолго и за грудки схватиться. Хотя лично я представить Яна дерущимся не мог.
– Конечно, не могу, – подтвердил Ян. – У меня почки.
И каждый из нас занялся своим делом: Ян открыл очередную книгу, а я ушёл на тренировку. До окончания университета было ещё целых два года.

Перед защитой диплома Влодек пришёл ко мне в общежитие и принёс связку книг.
– Все восемь томов, – сказал он, вручая их мне. – Оказывается, у нас тоже его читают!
Похоже, он был немало удивлён этим обстоятельством.
– В "Повести о жизни" Паустовский рассказывает о многих местах, в которых побывал, – объяснил я. – Наверное, и о Польше пишет.
– Может быть, – согласился Влодек. – Я тебе ещё кое-что принёс.
И он достал из сумки объёмистый пакет.
– Что это? – не смог скрыть я своего удивления.
– Материал на костюм. Очень хороший.
Он развернул пакет. Материал действительно был хороший. Все в комнате удостоверились в этом, потерев его между большим и указательным пальцами. Особенно усердствовали Саня с Вадиком.
– Надо отметить, – сказал Саня.
– Мы по рублю дадим, – поддержал его Вадик.
– Не сегодня, – отобрал я материал у товарищей. – Вот если бы кто из вас шил.
– Я в армии хэбэ ушивал, – сказал Вадик. – Могу попробовать.
Вадик брался за любое дело, но никогда не доводил его до конца.
– Ян может шить, – сказал Влодек.
– Его в общежитие для иностранцев перевели, – ухмыльнулся Саня. – Сказал, вернётся, когда научится играть в карты.
– И вылечит почки, – кивнул я. – Девушку себе ещё не нашёл?
– Нет, – отчего-то смутился Влодек. – Я тоже жениться передумал.
– Возвращаешься в Польшу?
– Родители там невесту подобрали.
Мы все уставились на Влодека. В нашей стране студентам филфака родители невест не подбирали.
– Ну, я пошёл, – сказал Влодек. – Счастливо оставаться в альма-матер!
– И петь соло в яме, – усмехнулся я.
Никто меня не понял. Но это не имело большого значения. Омонимические синтагмы каждый из нас усваивал самостоятельно. И у каждого была своя заветная мечта – либо Польша от моря до моря, либо Великое княжество. Лично мне больше всего нравился полонез "Прощание с родиной". 

Поздравляем Алеся Константиновича Кожедуба с 70-летием!
Крепкого здоровья, счастья и новых замечательных книг!