Кто-то умолк, что-то стихло.
Варя не отпустит эту ситуацию, пока не почувствует себя любимой. Кому-то нужной. Белая плитка, жилистая бирюза за окном, которого нет. Варя топталась перед дверью — шаг вперёд, шаг назад, — пританцовывала, пока приборы не признали её присутствие, её существование. Приторный писк откусил от тишины. Белая плитка, почерневшие зазоры. Белый свет, как в салоне сотовой связи. Белое море, вдалеке — линия горизонта, вот уже высокая стойка впивается в живот.
— Всё нужное с собой?
Странный вопрос, странная женщина. Про таких потом говорят — "дамочка". Блестяшки в ушах, побрякушки на запястьях, два матово-чёрных ногтя. Взгляд из-под устремлённых к вискам бровей.
— Подождите в коридоре.
Варя побрила лобок. Разогрела станок под краном, всё равно порезалась. Наверное, запеклось. Мимо полупрозрачных стоек и пластиковых карманов с листовками на дырчатое, как в аэропорту, сиденье. Варя взяла мешок на резинке, в котором
когда-то носила сменку. В мешке — сорочка из светлого батиста, на Варе — джинсы с высокой талией. В мешке — прокладки, полотенце, какое-то бельё.
— Первым делом нужно сделать УЗИ.
Варя купила прокладок с запасом. Предлагали витамины в капсулах, предлагали протеиновый батончик, настойчиво предлагали витамины в таблетках, шипучие, лучше всасываются. Варя купила прокладок впрок, купила батончик-мюсли. Рядом с ней пара загорелых ног в тёмно-синих кедах. Белая шнуровка. Нога покачивается на ноге, рука на животе. Варя не примет эту ситуацию, пока не почувствует себя любимой. Пара загорелых ног, тусклые вены пузырятся на икрах, рвутся наружу загнанные под кожу металлические шарики. Голова угрюмо склонена, что-то бормочет под нос, смастерила чётки из слов.
— И вот здесь, — ноготь упирается в плохо пропечатанную линию.
Варя купила болеутоляющее. В кабинете ничего живого. По кромке лба родимое пятно — похоже на разрезанную пополам морскую звезду. Кто знает, сколько этого пятна под волосами. У Вари ещё много времени на то, чего она не хочет. Руки живут отдельно от тела, пальцы резво печатают. Дежурные вопросы. Голова то и дело поворачивается к Варе, как блюдо в микроволновой печи. Стерильная улыбка.
— Жвачку тоже исключить. — Под волосами ещё много родимого пятна. — Секреция желудочного сока — вещь непозволительная.
Варя сидела на продавленном диване, который передвинули на балкон. Кругом тёмно-красные пуфики. Пробковый сбор, как билет в купе. Дверь в туалет закрывается на крюк, должна закрываться на крюк, но приходится придерживать. Багровый свет скользит по кованой ограде. Багровый свет заполнил яму. Над ухом гудят басы. Платформы — продолжение ног, подошвы давят виноград на вино. Кружатся, как метатель диска перед броском. Размахивают руками, будто тонут.
— Кардиограмму давно делали?
Варя ничего не ела вечером, ничего не ела утром. Кажется, даже кофе не выпила. Живот — подушка для булавок. Живот — требуха. Холодный гель пятнами, ролик щекочет кожу. Изнутри гладят крылом.
— Говорю ему, вот тебе номер, туда извиняйся! — новая песня, подлил вина. — Мы делаем иконки такими, чтобы их захотелось лизнуть. Вот-вот… Всё так, не знаешь броду, не суйся в воду, о чём и речь.
Варя хотела покрасить волосы, перехитрить кровоток. Медляк. На нём белая футболка, проступает ключица. Штаны хаки, белые кеды с металлическими петельками. Рука поглаживает бедро, цепляет край кожаной юбки. Гладит там, где съежилась плёнка, под плёнкой только-только зацвело какое-то растение, распустилась акварельная лоза. Припухлость не спала. В ушах у него белые затычки. Подлил вина.
— ВИЧ, гепатит, сифилис… — печатает. — Мазок на флору.
Когда он протолкнулся, её чуть не стошнило. Принял за комплимент. Горел свет в прихожей. Варя смотрела, как сокращаются мышцы живота, как пляшет розоватая линия, след от резинки трусов. Красная водолазка свисала с края кровати. Будто хотел чихнуть, но не мог. Потом ей в рот будто несколько раз чихнули, привкус смекты из детства.
— Братан, если ты просыпаешься и тебе насрать, — подлил вина, — это инвестиции. А если ты каждое утро на измене — это спекуляция. Тут просто, моё казино — теория вероятностей, а не вот это всё.
Варя купила краску, но решила подождать, обошлась трессами. Натуральные волосы, а не вот это всё, две рыжие пряди. Варя ждала, а оно не началось. Купила подороже, голландские. А то как на ромашке гадать. Его пальцы крадутся выше. Подлил вина. Напротив сидел его друг. Петушиная причёска, челюсть — как медвежий капкан, красная водолазка под самый подбородок. Пиджак. Мыски мокасин под столом.
— Варвара… — запнулась.
Перед выходом хотелось что-то с собой сделать. Варя отмирала себя, оживляла себя. Гель для умывания, абрикосовые косточки, корейская слизь, что-то улиточное, подсохла терракотовая глина. Холодная вода. Лежали на кровати, рука на его груди. Разогретые простыни, мокрый хлопок, с улицы веяло прохладой. Тяжело дышали.
В полумраке горел зелёный огонёк, в футляре заряжались белые затычки. Варя выключила воду, выдавила жировик на бедре. На уголке верхней губы вскочили мелкие прыщики, будто смазался контур помады. Варя наспех заправила непослушный локон за ухо. Перед выходом не погасила свет.
— Варвара, — блеснуло в мочке уха. — Вы готовы?
— Нет.
Варя схватила мешок и подорвалась к выходу.
Позади сомкнулись возмущённые голоса. Варя ехала домой, что бы это ни значило. В вагоне поезда полупусто, тёмно-синим подмигивают разъёмы для зарядки. Напротив Вари сидит женщина в теннисной повязке, между ног зажата коробка, из которой торчит не то весло, не то лопата. Верхушка обтянута пакетом. Надпись на коробке — "металлоискатель". Варя не отпустит эту ситуацию, пока не поймёт, что это за ситуация. Голос машиниста звучит так, будто его только разбудили.
Что-то о закрытом участке.
Поезд вытошнил всех пассажиров разом.
Варя вобрала чей-то локоть боком. Варя почувствовала, как чьё-то плечо ударилось о её плечо, будто деревянная ложка стукнулась о деревянную ложку.
На эскалаторе кто-то споткнулся, но вовремя ухватился за поручень. Паренёк в красном жилете держал в ладонях стопку билетов. Будто хотел показать фокус, предлагал вытянуть карту.
— Просим прощения за поломку, — в глаза не смотрит. — Вот, это для вас бесплатно, маршрут… маршрут уточняйте у водителя, да?
Тронулись.
Весь салон тут же прикорнул. Варя велась в лад с кривизной дороги, крутогорьем города, тряслись похожие на кастеты ручки, свисавшие с перекладин. Голова к стеклу. Как в сопливых мелодрамах. Салон окунули во тьму. Мимо то ползла, то неслась предсказуемая жизнь, которая медовыми кляксами, ломаными линиями напоминала о себе. Призматический танец на кожице века. Потусторонняя повседневность. Водитель прохрипел остановку. Не её это остановка, но что-то внутри распружинилось, название разлетелось по салону, задрожало эхом, словно гитарист нажал на педаль. Варя отлипла от спинки сиденья, меж лопаток — мокро и жарко, будто покалывал перцовый пластырь. Водитель сделал последний предупредительный.
Варю подхватила какая-то инерция, выплюнула на улицу.
Автобус двинулся дальше.
Варя, утянув мешок, двинулась вглубь.
Всё так знакомо.
Во рту хрустели мюсли. Всё так знакомо, но совсем по-другому. Раньше
под ногами волновался асфальт, теперь же тротуар выложен каменными прямоугольниками — темнее и светлее, — некоторые, стоило наступить, кренились как детские качели. Подземный переход весь из пёстрого гранита, ни одного ларька, никаких тебе пиратских фильмов, пиратской музыки, пиратских игр, никаких банок чая с цветастыми этикетками. Варя никогда ничего не покупала, но по пути из школы просила открыть приглянувшуюся баночку. Глубокий вдох. Варя показательно морщила нос, но по пути домой перебирала запахи. Смаковала. Белый шоколад, миндаль и пряная корица, морковный торт, кусочки грецкого ореха. Василёк и ромашка. Когда как. Никто не распевал песни, не выпрашивал копеечку. Опорожнённая кишка. Прохожих потеснила поливальная машина. Ярко-оранжевая мигалка. Морось на руке. Канистра воды расплющена между катушкой шланга и цистерной. Машина лениво омывала тротуар, будто носом шмыгала. Позади тянулся улиточный след. Раньше была неприметная дверь, теперь цифровая стоматология. Раньше была единственная в районе типография. В кресле грустил работник, от ещё горячих листов пахло краской, фанерные полки были заставлены картонными коробками.
Варя дошла до краснокирпичной арки.
По белому навесу, как по жёрдочке, расхаживали голуби. Всё тот же ларёк с монастырской выпечкой, холодильник с филёвским мороженым. На скамейке сидела забронзовелая старушка. В руках — надкушенный пирожок. Под боком примостился сундучок — коробка из-под сигар. Крышка откинута, отклеился лоскут красного бархата, на дне — пригоршня монет. Варя подняла взгляд. Потёртая мозаика, как и в детстве. Свысока на неё осуждающе смотрели. Нимб, как растёкшийся по сковороде яичный желток. По выходным мама водила Варю в церковь. Варя любила выбирать платок под цвет платья, но не любила прятать только-только заплетённую косичку. Варя покупала свечки по десять за штуку, подпаливала фитильки и растапливала основания. Мама ставила за здравие, тихо молилась. Бывало, за упокой. После этого руки весь день пахли воском. Мимо, перекрестившись и поклонившись, прошла женщина в платке, прошла дальше, к высоченным елям и развесистым деревьям, прошла мимо и устремилась туда, где из крон, как из пропаханной грядки, торчали чернильные купола.
Вот и оно.
Варя дошла до перекрёстка.
Пятиэтажка — как гнилой зуб в отреставрированном прикусе.
Сквозного проезда нет, — сообщал квадратный знак.
Детскую площадку не узнать. Вся под навесом деревьев. Побелёные стволы ещё пахнут пестицидом. В густой мишуре краснеют гроздья рябины. Фонарные столбы как подсвечники, припаркованы машины. Свежевыкрашенные скамейки, радостные крики вдалеке. На одной из скамеек сидит женщина с ребёнком. Мальчик дрыгает ножками в сандалиях, теребит липучки. Мама подносит мороженое к чавкающим губам.
По-детски жадный укус, чавкает дальше. Белая капля стекает по вафельному рожку, по большому пальцу, липким пятном оседает на тыльной стороне ладони. Мама облизывает кожу, облизывает кончик большого пальца и вытирает мороженое с чавкающих губ.
— Весь измазался, — улыбнулась.
Варя поморщилась.
Тёмно-серый грунт изрисован мелками. Птички и рыбки. Разметка для игры в классики, заляпанная песком. Пластмассовые пальмы. Горки и лесенки. Какие хочешь качели. Турники и перекладины, все тренажёры работают на собственном весе. Коробка огорожена, за решёткой бесятся дети. Мяч ловят туго натянутые сети. Когда здесь носилась сама Варя, вечные споры — гол или не гол, — решались монеткой, потому что ворота были нарисованы белой краской на трансформаторных будках. На ту, что с покатой крышей, они забирались, пока никто не видел, и спрыгивали в заросли крапивы. Эту крапиву они изничтожали обрубками сучьев, подтачивали ветки перочинным ножом.
Чугунная дверь подъезда и горшки c флоксами. Ещё один подсвечник, должно быть — совсем новый, должно быть — работает как надо.
— Как в операционной, — жаловалась мама.
Бледный свет заменили на милый глазу жёлтый. Правда, фонарь включался по своему желанию. Прерывисто мигал. Мигал и мигал.
Но что-то осталось.
Правым боком на бордюр взгромоздился запорожец. Точно такой же, как в детстве. Весь облезлый и обшарпанный, с обугленной на крыльях и капоте голубой краской, позеленевшей от влаги крышей. Спущенные колёса, трещина по лобовому стеклу. Бензольные пятна. Как-то они с Мишей, вдоволь нагулявшись, решили забраться внутрь. Под покровом ночи Миша орудовал Вариной заколкой. Мигал фонарь. Вдалеке, кромсая воздух пастью, беззвучно лаяла соседская собака.
— Прикинь, в бардачке что завалялось.
Почти поддалось.
Им хотелось посидеть внутри. Откинуться на сиденья и держаться за руки, чтобы не заметили. Говорили, как-то этот запорожец загорелся. Владелец так и не объявился. Им хотелось держаться за руки и смотреть, как непослушный свет отражается в стёклах приборной панели.
— Что это вы там делаете? — прикрикнули.
Миша выронил заколку и пустился наутёк.
Кажется, тогда они и виделись в последний раз. По-настоящему виделись, держались за руки. Ветки гнулись под весом яблок, вспышки одуванчиков на газонах. Выпускной в физкультурном зале, маты слоёным пирогом возвышались у подоконника. Дискотека вдоль разметки, круговорот бликов на перекладинах шведской стенки. Медленный танец в двухочковой зоне, поцелуй под баскетбольным кольцом. Говорили, этот запорожец горел с полчаса, пока не потушили. Столб дыма было видно с окраины. Варя уже говорила, но ещё не ходила.
Квадрат домофона.
486.
Ключ.
Варя шагнула внутрь.
Почтовые ящики, развал газет на парапете. Объявления для жильцов. Пропал человек, помогите найти. Девичье лицо. Лифт так и не починили. На лестнице пахло свежей извёсткой. Какой-то мусор, гремя и звеня, пикировал по трубопроводу, и Варя, будто повязанная этим грузом, противовесом взмыла на свой этаж. Вторая слева дверь.
— Надо бы вызвать мастера, — мама тянула дверь на себя.
Что-то ломалось, что-то чинили.
Входная дверь завывала, стоило открыть окно. Свистело на всю квартиру. Варя прислонила ухо к обивке. Прилегает плотно. Два замка. Варя ещё какое-то время постояла, стискивая лямки мешка, затем развернулась. Позади что-то брякнуло. Будто к тарелкам в раковине кинули столовые приборы. Будто ложка для обуви слетела с крючка.
Варя, ничего такого не думая, достала ключи. Брелок с игральными кубиками, шестёрки заелозили по обивке. Оборот, оборот. И нижний. Оборот, оборот. Дальше не идёт. Варя ничего такого не думала.
— Есть кто?
Провела рукой, голая стена.
Выключатель теперь справа. Коврик для ног, коврик для обуви. У стены стоит завязанный на узел мусорный пакет. Перезрелые фрукты, сладкая гниль. Варя осторожно двинулась вглубь. В углу зашуршал холодильник. Слева — овальный ковёр, диван и пузатый телевизор с растопыренной антенной. Варя подступила к окну. В доме напротив открыли какой-то фитнес-клуб. Кого-то прижали к канатам. Кто-то мутузил боксёрскую грушу. Всё как на ладони. Варя сделала круг почёта, остановилась у стеклянной вазы, доверху наполненной пробками. Из недр пробивалась веточка рябины. На столике — узорчатые салфетки, друг напротив друга стояли фарфоровые чашки, ложечки на блюдцах. Венская мебель, гнутые ножки. У них с мамой был дешёвый стол и стулья из светлого тика, пристёгнутые к прутьям подушки, плоские сидушки. Не было никакой вазы, была хлипкая табуретка для редкого гостя.
На столешнице — хлебница. Куча всяких приправ. В банке из-под кофе мама держала соду. Рядом с ней всегда стояла жестяная коробочка с монпансье, которые Варя подъедала, делая уроки.
Крутило живот.
Варя, ничего такого не думая, заглянула в холодильник. Приятный холодок, полупустые полки. Руки сами нырнули внутрь. Пальцы чиркнули по скомканной фольге, мимо бруска сливочного масла, к запечатанной упаковке. Варя оттяпала ломоть тёмного хлеба, размазала творожный сыр, раскидала дольки помидора. Лезвие ножа о корочку. Белые шматки по краям. Разделочная доска вся в розоватой мякоти.
— Варя, давай ешь за столом, — причитала мама. — Потом за тобой крошки по всей квартире бегать собирать, тоже мне придумала…
Варя всегда ела на диване перед телевизором. Потом мама, ругаясь, собирала крошки. Варя немного поёрзала, поняла. Это их диван. Не выкинули. Только накрыли покрывалом цвета гималайской соли, замаскировали проплешины. Словно ждал её, принял как родную — подросшую, такую же сутулую. Варя ела, пальцами придерживая помидорину, облизывала губы. Бутерброд ушёл за несколько укусов. Варя намазала ещё один, сидела на диване и смотрела по сторонам. Раньше была бежевая краска под штукатурку, теперь её окружали тёмно-синие обои. Выпуклые узоры, как будто объёмные виньетки. Там, где раньше была дверь, рисунок ветвился, кустились растения. В каморке хранилась всякая мелочёвка: чемоданчик с инструментами и лампочки на любой цоколь, изгвазданная стремянка, щётки, швабры и совки, лохматый веник, который мама всё хотела выкинуть, но Варя по каким-то сентиментальным соображениями не давала. Она и с отслужившими карандашами расставалась крайне неохотно, так что маме приходилось выбрасывать их тайком.
Ела и не замечала как.
Варя очнулась, когда в замке заскрёбся ключ. В гостиной темно. На животе лежал кусок бутерброда. Варя смахнула крошки, вскочила.
— Всё я закрыла, ты же видел! — женский голос.
— Вечно одно и то же…
В проёме, подсвеченные лампочкой, вырисовались силуэты.
Повыше и пониже.
В гостиную, стуча каблуками, вошла женщина. Варя стояла как вкопанная, руки по швам, — глядела перед собой. Женщина поставила сумку на стул, подошла к столешнице, театрально развела руками.
— И насвинячила тоже я?..
Крик.
Варя отмахнулась от полетевшей в неё упаковки сыра.
— Толя!
Женщина припала к стене, пальцы обхватили дверной косяк.
— Простите, я…
— Толя, нас грабят!
— Нет-нет, — залепетала Варя. — Вы не так… Я…
— Толя, звони в полицию!
— Подождите, не над… я ё…
В гостиную, разуваясь, шагнул мужчина.
— Толя, звони в полицию!
— Вы кто? — включил свет.
— Толя, звони в!..
— Не похожа на грабителя.
— Нет, — Варя подалась вперёд. — Я… Я просто проходила… Подождите, послушайте!.. Я просто проходила мимо и так получ…
— И решила забраться в чужую квартиру?!
— Нет, что вы, — сглотнула. — Я просто жила… я… я тут раньше жила и я… я… знаю, звучит глупо! — так получилось… я просто проходила мимо и решила зайти к себе… то есть не к себе, конечно…
— Как вы сюда попали? — спросил мужчина.
— Вы не поверите, — Варя полезла в карман. — Я сама не поняла…
— Толя, драгоценности!
Женщина понеслась в спальню. Раньше там была спальня.
— Вот, смотрите. — Игральные кубики. — Ключи…
— Вижу, что ключи.
— Ключи подошли, я сама не…
— Прямо так, подошли? — бровь вверх.
— Клянусь…
Копошение в спальне.
— И давно вы сняли копию?
— Копию?
— Кто дал вам ключи?
— Кто?.. — Варя помялась. — Нет-нет, что вы… Я не…
— Покажите.
— Что?
— Толя, — из спальни. — Всё на месте!
— Ключи покажите.
Мужчина подошёл к Варе. От него пахло возрастом, пахло древесной корой и каким-то едким цитрусом. Взял ключи из оцепеневших пальцев, медленно вернулся к двери и попробовал верхний замок.
— Видите, я же говорю…
Мужчина потянул дверь на себя, будто зазывал девушку на танец.
Хлопнул.
И ещё разок.
— И что, это ключи от вашей квартиры?
— Да, понимаете… — Варя хотела забрать ключи, но мужчина отдёрнул руку. — Я… Я просто шла мимо… Понимаете, я жила здесь… мы… мы с мамой жили здесь раньше, я ещё ходила в школу рядом…
— В какую?
— Какую?.. — помедлила. — В лицей?
— Вы меня спрашиваете?
— Нет, это был лицей при университете…
— Таких рядом нет.
— Раньше был, — растерянно. — Наверное, переименовали…
— Какой университет?
— Не помню… — правда не помнила. — По-моему, языковой?
Стук каблуков.
— Толя, что происходит?
— Ирония судьбы какая-то, — насмешливо.
Мужчина провернул ключ, потянул дверь.
— Прекрасно! — вспылила женщина. — Теперь ещё и замки менять!
— Нет, что вы…
— Кто вы?
— Говорит, жила здесь.
— Где?
— Я объясняла вашему мужу, я… мы с мамой жили здесь…
— Он не мой муж, — отрезала.
— Я не её муж.
Пауза.
— Я имею в виду, что ключи как-то…
— Говорит, училась здесь, — перебил мужчина.
— Где?
— Не помнит.
— Да уж, ирония судьбы… — фыркнула женщина. — Есть у нас традиция, по праздникам мы с друзьями вламываемся в квартиры и… и!.. мало нам проблем, теперь ещё наводчицы тут снуют, вынюхивают!..
— Она не наводчица.
— Я не наводчица.
Пауза.
— Толя?..
— Наводчики — это те, кто наводит, — брякнул ключами. — А те, кто по этим наводкам действует, это грабители, то бишь воры…
— Какая хрен разница!
— …Но эта — не воровка.
— Я не воровка, — как будто даже гордо.
— Это она тебе сказала?
— Не похожа, — пожал плечами.
— Дурдом какой-то…
Несколько мгновений они постояли, насторожённо переглядываясь.
Мужчина, звякнув брелоком, вернул ключи Варе.
— Толя!..
Женщина подскочила и вцепилась в руку.
— А ну, отдай!..
— Прекрати, ну что ты…
— Ещё ключи ей, совсем уже!..
Ключи полетели в стенку и приземлились рядом с мусорным пакетом.
Моргнул свет.
Женщина ахнула, голова резко дёрнулась, неестественно, как у нахохлившегося филина. Похлопала глазами. Подошла ближе.
Вплотную.
Пригляделась.
— Ва… — осторожно. — Варечка?..
Мужчина удивлённо посмотрел на женщину, которая не была его женой.
Сперва она провела подушечками пальцев по Вариной руке, будто проверяла, нет ли каких сколов и шероховатостей, затем сжала предплечье, будто теряла равновесие и ухватилась за поручень.
— Варя, это ты?
— Простите, я совсем не…
Женщина стиснула Варино лицо — так ощупывают набухшие лимфоузлы. Редеющие волосы, высокий лоб, серебристая пряжа закрывала уши. Чуть наклонила голову. Дрожали чёрные зрачки — один кренился к уголку глазницы, второй держался по центру. Женщина оценивающе поглядела на Варю, похлопала по шее, словно выбирала арбуз.
— Вы жили тут с мамой, да?..
— Да, я говорила вашему… мы жили, потом переехали…
— Толя, это Варечка!
— Варечка?
— Антонина Стасовна, — Варе. — Помнишь?
Женщина улыбнулась. Ровные ряды зубов. Как будто белые по центру, но чем дальше по сторонам, тем желтее. Потускневшая эмаль.
— Варечка, какая ты взрослая стала, какая боль… какая большая выросла… — Антонина Стасовна сделала шаг назад. — Какая…
— Антонина Стасовна, здравствуйте…
— …Какая красавица! — хлопнула в ладоши. — Ну просто не узнать!
— Простите, я вас тоже не узнала.
— Ну, это и не мудрено, — усмехнулась. — Это же сколько лет прошло!
Ты подросла, мы… я постарела… сколько лет прошло! — Толе: — Помнишь Варечку, девочку Никифоровой, я тебе рассказывала?
— Припоминаю.
— Вот так случай!
— Простите, я не хотела вас тревожить…
— Варя, это Анатолий Павлович!
— Толя, чего уж там, — мужчина наклонился за ключами.
— Очень приятно, — брелок нырнул в карман.
— Ты, наверное, его совсем не помнишь…
Варя помнила, но помнила смутно.
"Передаю тебя в надёжные руки, — наставляла мама, уходя на работу. — Будешь плохо себя вести, смотри, — мало не покажется".
Тогда Антонина Стасовна подмигивала, нянчилась с Варей, помогала с уроками, подкармливала гречневой кашей с молоком и сахарным песком, спорила с телевизором и разгадывала кроссворды. Не сказать, что они с мамой дружили. Антонина Стасовна жила в соседнем подъезде. Когда Варя играла во дворе, они с мамой, бывало, сидели на скамейке, о чём-то беседовали, изредка посмеиваясь. Когда мама заговорила о переезде, не стало мужа Антонины Стасовны. Что-то с поджелудочной. Потом к ней стал захаживать мужчина. Шутили, что ростом он ей по подмышки, зато с поджелудочной полный порядок.
— Варя, как же ты нас перепугала!..
— Говори за себя, — буркнул Анатолий Павлович.
— Нет, это, конечно, не твоя вина, — проигнорировала. — Но ты просто и нас… ты меня тоже пойми, когда вот так, на ночь глядя!..
— Я не хотела…
— Мы же никого не ждали, понимаешь…
— Простите, я пойду…
— Нет-нет, — замельчила. — Варя, что ты, что… мы же не прогоняем… ты побудь… ты торопишься?.. давай мы… давай поужинаем, да?
— Мне неудобно…
— Брось ты! — выпрямилась. — Ты только дай нам… дай пару минут, дай… прийти в себя, переодеться во что-то, прихорошиться…
— Ты и так хороша, — приобнял и поцеловал Толя.
— Перестань, — хлопнула его по плечу. — Варечка, ты голодная?
— Пожалуйста, не надо из-за меня…
— Сейчас мы что-нибудь сообразим, что-нибудь…
Антонина Стасовна взмахнула волосами и двинулась к столешнице.
— Гляжу, ты без нас начала!
— Простите, так стыдно…
— Молодой растущий организм… — вставил Анатолий Павлович.
— Ужас, у нас и нет ничего, гости-то только завтра…
— Не страшно, правда…
— Варечка, девочка! — вся сияет. — Толя сейчас сходит через дорогу, купит
чего-нибудь, да?.. Варечка, скажи, чего ты хочешь?
Антонина Стасовна распахнула дверцу под столешницей.
— Картошка есть, — сказала она. — Толя сейчас сходит за фаршем.
— Правда, не стоит…
— Толя сходит, — уже обувался. — Толя всё равно хотел покурить.
— Вот и совмести вредное с полезным.
— Вот и совмещу, — ложка для обуви вернулась на крюк.
Хлопнула дверь.
Антонина Стасовна хлопотала. Варя вызвалась помочь, но на неё махнули рукой. Антонина Стасовна вымыла разделочную доску, вернула упаковку творожного сыра, батон хлеба и останки помидора в холодильник. В мусорное ведро летели ошмётки картофельной кожуры. Антонина Стасовна периодически споласкивала нож для чистки, то и дело оборачиваясь, что-то спрашивая. Варя сидела на диване, отвечала на дежурные вопросы, которые ей давно не задавали, всё говорила о себе и своём в прошедшем времени. На один ответ — два вопроса. Варя рассказывала, Антонина Стасовна довольно кивала, глядя на Варю, как на недавно принесённого домой питомца, как на новёхонький предмет мебели — только из упаковки, блестящий лаком, который пока что радует, а не мозолит глаза, с которого сдувают пылинки.
— Если хочешь помочь, можешь прибраться.
Антонина Стасовна смотрела на кусок бутерброда.
— Простите, я совсем забыла, — переполошилась Варя. — Я не…
— Возьми в кладовке.
Пауза.
— А это где?
— Там же, где и всегда, — ножом ткнула в дальнюю стену.
Варя поднялась с дивана и подошла к рисунку на обоях.
— Смотри только, чтобы не вывалилось.
Варя провела пальцами по поверхности. В самом деле, растение поделено тонюсенькими проёмами, в раскрытом бутоне гнездится ручка.
— А я думала, вы от неё избавились.
— Это от кого?
— Ну, — открыла дверцу, — от кладовки.
— Как же, избавишься от неё.
Почти такой же бардак, как и раньше. Может, даже хуже.
Варя пошарила, темнота встретила её какими-то угловатостями. Варя подвинула стремянку, нащупала что-то взъерошенное у стенки.
— И веник не выкинули?
— Выкинули? — удивлённо.
— Мама всё хотела от него избавиться.
— Ну так и зачем, спрашивается? — хихикнула. — Веник как веник. Подметает и подметает, чего ж тут выдумывать?
Варя смела всё в кучу, собрала крошки в совок и вместе с куском бутерброда отправила в мусорное ведро, к картофельным одёжкам.
Хлопнула дверь.
— Смешанного не было.
Анатолий Павлович, потрясывая пакетом, шагнул в гостиную.
— А в другом?
— Дотуда я не дошёл.
— Толя, ты же знаешь, ну сколько раз я говор…
— Мне ещё раз сходить?
— Да уж ладно, — вздохнула. — Как-нибудь сладим.
Анатолий Павлович оставил пакет.
— Мне надо сделать звонок.
— А потом нельзя?
— Зато, — направился в прихожую, — я прикупил вина.
— Какого? — оживилась.
— Какого было. — Варе: — Я в этом ни шиша не смыслю.
Антонина Стасовна что-то проворчала вслед и начала разбирать пакет.
В духовке зажёгся свет, заработала вытяжка.
Варя смотрела, как за мутным стеклом вздымается фольга.
Накрыли на стол.
Поднос с запеканкой по центру. Гранёные кубки. Вычурные приборы, которых на человека больше, чем блюд. Больше, чем у человека рук.
— Будем есть из красивых! — заявила Антонина Стасовна.
Посуда с позолотой. Какое-то время Варя сидела в одиночестве, наблюдая, как поднимается пар от картофельной запеканки. Из спальни вышла Антонина Стасовна в атласном платье чёрного цвета, с глубоким вырезом и хохолками на плечах, кисточками по кайме подола.
— А то висит без дела, моль кормит.
— Вам очень ид…
— Варечка, ну что же ты не накладываешь!
Антонина Стасовна разрезала запеканку вдоль и поперёк, подцепила увесистый кусок лопаткой и приземлила на Варину тарелку. Картофель покрылся рыжей коркой, расползся и разрыхлился, всё это напоминало строительную пену, которой промазывают подоконники.
— Еле отделался, — Анатолий Павлович убрал телефон.
— Опять с болячками?
— Как же, с болячками… — Варе: — Хуже больных пациентов только благодарные пациенты, этих никак не заткнёшь, честное слово…
Анатолий Павлович обогнул стол и приблизился к Антонине Стасовне, которая раскладывала салфетки. Его рука скользнула по затылку и спине, застопорилась
у подола, у кисточек.
— Кто-то решил подлить воды на мою мельницу?..
— Лучше делом займись, — кивнула на бутылки вина.
Анатолий Павлович прижался к ней, слегка потёрся, носом забурился в копну волос и, запустив руку под платье, глубоко вдохнул.
— Толя, — взвизгнула и хлопнула по плечу. — Прекрати!
Анатолий Павлович, довольно хмыкнув, пошёл к столешнице.
— Вы врач? — спросила Варя.
— В дипломе так и написали, — достал штопор. — И в трудовой.
— Посмотрите на него, распушил хвост!
— А что вы лечите?
— Как поведётся, — штопор вскинул руки. — Всего понемногу.
— Толя у нас специалист широкого профиля…
— И если продолжит налегать на мучное…
— …И если не прекратит налегать на мучное, — Антонина Стасовна говорила поверх. — Профиль скоро ни в одну рамку не влезет.
Анатолий Павлович картинно посмеялся, в ладони зажата пробка. Он поднёс её к носу Антонины Стасовны, та сделала глубокий вдох.
— Бордо? — перехватила пробку.
Анатолий Павлович, ничего не ответив, сел за стол.
Пробка в вазе.
Почти до краёв.
— Это вы здорово придумали, — подметила Варя.
— Ещё одну надо ставить, — Антонина Стасовна взяла бутылку вина. — Мы тут записались на курсы, представляешь, в кои-то веки в ящик положили что-то дельное, а то чепуха всякая. Прямо недалеко здесь: приходишь, наливают, пробуешь всякое разное, закусываешь…
— Дегустируешь, — встрял Анатолий Павлович.
— …Тебе знающий человек разъясняет всё, — села за стол. — Про сорта винограда, урожаи, учит, как это правильно пробовать надо…
— Дегустировать.
— Ты молчи! — прикрикнула. — Дегустируй давай.
Салфетки на коленях, вино по бокалам.
Накинулись на еду.
На пальцах Антонины Стасовны появились кольца, на груди, продетая тонкой цепочкой, красовалась серафинитовая подвеска. Помада цвета марганцовки. Белая пудра и румяна. Анатолий Павлович вгрызался в запеканку, после каждого укуса вытирая губы. Когда он наклонялся, чтобы подцепить кусок, виднелись залысины. Клочья волос у висков, рваные дорожки бакенбард, тёмно-серый пушок в ушах и ноздрях, поросль меж бровей и ломаный нос — не кривой, а причудливо выгнутый, прямая линия, прямая линия и крутой подъём, вздёрнутый кончик. Говорили о том о сём. Антонина Стасовна с упоением рассказывала, как обновляли двор, о собраниях жильцов, на которых она с недавнего времени председательствует, о программе озеленения. Как они переезжали, еле перебив предложение иностранцев.
— Варечка, тебе не вкусно? — спросила вдруг.
— Что вы, очень вкус…
— Ешь-ешь, — подложила ещё. — Смотри, — Толе, — какая худенькая, щёчки совсем ямочки. Мама тебя совсем не кормит…
— Мне кажется, она уже взрослая, — прожевал Анатолий Павлович. — Небось, живёт одна, кушает всё готовое, коробочки всякие.
— Варечка, как мама поживает?

Когда Варя приехала к маме, та утопала в кресле. По телевизору кто-то горланил, громкость на пределе. Варя взяла пульт в целлофановом чехле и убавила звук. Мамины руки лежали на подлокотниках.
— Приходил соцработник, — тихо сказала мама.
Под потолком, рядом с двухъярусной горкой, висел воздушный шарик. Богемский хрусталь. Красный с белой ниточкой. Мамины ноги ныли на погоду. Ныли икры, ныли ступни. Варя, встав на колени, массировала их. Разминала икры. За окном — голубое небо и тонкая белая пелена, будто разлили обезжиренное молоко.
— С праздником, мам.
— Приходил соцработник, — шёпотом. — Принёс шарик…
Мамины пальцы лежали на светильнике. Домик из толстой пластмассы: треугольная крыша, квадратные окошки, раструб дымохода. Как с детского рисунка сошёл.
В масле плавали разноцветные шарики. Если хорошенько потрясти, шарики вихрились, как снежинки в стеклянном шаре, начинали светиться. С каждым приездом свечение тускнело. Потом мама взвыла пожарной сиреной. Варя было испугалась, что слишком сильно надавила, убрала руки. Мама схватилась за грудь, за сердце. Варя продиктовала старый адрес, не сразу сообразила. Ехала рядом, держала маму за руку. У медбрата плохо пахло изо рта. Пустили в палату. Миловидные старушки в пижамах, отложив газеты, смотрели, как Варя помогает маме какать. Вроде полегчало. Сказали, свяжутся. Надо будет завести вещи. Варя двинула в центр, встретилась с подругой, заглянула на вечеринку. На следующий день мамы не стало.

— Мы давно не виделись, — ответила Варя.
— Ну, когда увидитесь, — сказала Антонина Стасовна, — передай ей от нас горячий привет. Скажи, всё хорошо, квартира осталась в семье.
Говорили о том о сём.
Антонина Стасовна принесла фотоальбомы, отыскала нужное.
— Какая смешная у тебя была косичка, — умильно.
Варя в жилетке и юбке, другие ребята. Миша и его лисья улыбка. Антонина Стасовна всегда таскала с собой фотоаппарат, щёлкала всё и всех. Маму это раздражало. Кажется, седьмой класс. Может, восьмой. После уроков драили полы в кабинетах, а потом, бывало, играли в странные прятки. Водила с завязанными глазами считал до ста, пока остальные разбредались кто куда. Водила пробирался наощупь, собирал углы парт, бился о перевёрнутые стулья. Ему надо было дотронуться хоть до кого-то,
а кто-то мог шевелиться, но одной ногой всегда должен был стоять на полу. Класс пах моющим средством, как бы не чихнуть. Когда надоедало, Миша приносил из актового зала гитару. Долго крутил её в руках, настраивал, что-то бренчал, сетовал на съехавший строй, высунув язык, подкручивал колки. Все знали, что Миша хорошо играет, но мало кто слышал. Дружно сидели перед зелёной доской во всю стену, под завихрениями мела виднелись призраки квадратных уравнений. Из ведра торчали швабры. Миша всегда играл одно и то же на верхних ладах. Сидели, подпевали.
В тот день Варю пришла забирать Антонина Стасовна. Варя помнила вспышку — такую же яркую и мимолётную, как школьные годы.
— Варечка, что ты не пьёшь вино?
— Почему, я пью…
— Ты попробуй, — подлила себе. — Такое сама не купишь.
— И слава богу, — буркнул Анатолий Павлович.
— Тебе что-то не нравится?
— Вино как вино.
— Тебе что из погреба, что из пакета.
— А что плохого в пакетах?
— Какое тебе дегустировать, — пустая трата…
— Вот мы на всю часть закупали сладкое в пакетах…
— Сейчас начнётся, — вздохнула. — Флягой под ребро…
— …Никто не жаловался.
Антонина Стасовна разлила остатки вина.
— Варечка, а ты чем занимаешься?
Варя было понадеялась, что обойдётся.
— Я…
— Учишься?
— Пока взяла паузу.
— И правильно, — отхлебнул. — Университет — это бумажка…
— Тогда уж картонка, — куда-то в сторону.
— …Когда знаешь, какой из тебя врач, страшно на приём идти.
Антонина Стасовна упёрлась локтями в стол.
— Ну ничего, — наклонилась. — Ты ещё молодая, всё впереди.
Пауза.
— А мальчик у тебя есть?
— Да отстань ты от человека, дай поесть спокойно.
— Так она не ест!
— Сама сказала, всё впереди.
— И не пьёт!
Варя пожалась, пригубила вино и закусила запеканкой.
— Может быть, чайку? — спросил Анатолий Павлович.
— Было бы здорово.
— Тогда надо чего-то сладкого придумать…
— Ты что, всё съел? — поинтересовалась Антонина Стасовна.
— Так там стаканчик мороженого.
Пауза.
— Купи картошки, что ли, — помотала головой.
Анатолий Павлович встал из-за стола и взмахнул салфеткой. Неловкое движение, кубок опрокинулся, скатерть пошла красными пятнами. Варина футболка намокла. Варины джинсы намокли и потускнели.
Антонина Стасовна подпрыгнула на стуле.
— Толя, ну что за!..
— Ничего страшного, — успокоила Варя.
Пока Антонина Стасовна суетилась, Анатолий Павлович, возложив ладонь на грудь, виновато поклонился и направился в прихожую.
— Пойду замаливать грехи.
— Только без начинки, без крошки, — прозвучало вдогонку.
— Да-да…
— Вот же ж растяпа! — надорвала бумажное полотенце. — Врач, на работе руки золотые, чего ж дома-то всё как из одного места…
— Я всё слышу, — из прихожей.
— На то и расчёт!
Антонина Стасовна присела рядом с Варей.
Переводила бумажные полотенца, бормоча под нос. С каждым заходом на голубой ткани оставалось всё больше белой крапинки.
— Надо замочить, — утёрла лоб.
— Ничего страшного, правда…
— Давай-давай, пока не засохло, — настойчиво. — Снимай.
Варя нехотя сняла футболку, оставшись в лифчике.
— И джинсы.
— Может, я сама…
— Никаких сама! — Антонина Стасовна смяла футболку. — Накормили чёрти знает чем, разукрасили, щас ты ещё возиться будешь!
Варя хотела возразить, но Антонина Стасовна уже щёлкнула светом. Из дверного проёма рядом с кладовкой доносилось шуршание воды. Варя помедлила, посмотрела на пустую бутылку и недоеденную запеканку, затем убрала салфетку с коленей и расстегнула пуговицы.
— Ну и растяпа, — причитала Антонина Стасовна.
— Не страшно, правда…
Антонина Стасовна положила джинсы на край раковины, намылила футболку и, сгорбившись, продолжила тереть краешек о краешек.
— Варечка, я бы дала тебе что-то из своего…
— Всё в порядке.
— Вот же зараза, ну как же так…
Пауза.
— У меня есть рубашка, — неожиданно для себя сказала Варя.
— Как, с собой?..
— Так получилось…
— Ну хорошо, — намылила джинсы.
— Но я в ней, наверное…
— Переоденься пока. — Сполоснула. — А я тут закончу.
Варя ослабила узел, отложила прокладки и добралась до шелковистого батиста. Не найдя зеркала, подошла к окну. Отведя фокус с огней в здании напротив, посмотрела на своё отражение. Как же неловко. Варя оттянула подол рубашки, натянула подол до коленей, но стоило ослабить хватку, бёдра вновь оголились. Спасибо, что без выреза.
— Пусть сохнет, — погасила свет. — Будем надеяться на лучшее.
Варя обернулась.
— Какая куколка!
Антонина Стасовна подошла к Варе, наклонила голову и провела пальцами по нагрудному шву. Восхищалась так, будто сама сшила.
— Как интересно… — смотрела на бедро.
— А, это так…
— Выходит, не мы первые тебя разукрасили!
Варя отвела взгляд.
— Какой-то смысл у этого есть?
— Какой-то есть…
— Как… — пауза. — Необычно.
— Художник хороший.
— Только как-то тускловато, нет?
Варя чуть вывернула бедро. Припухлость спала. Акварельные краски поблёкли, будто их разбавили водой. Вроде не мочила, не чесала, не пила, своевременно обрабатывала. Хороший вопрос.
Антонина Стасовна прибралась, постелила скатерть, вернула чашки и блюдца.
— Простых не было, — хлопнула дверь.
— Ну как так…
— Вот так, — поставил пакет на стол. — Будет с начинкой.
Анатолий Павлович уселся и ослабил воротник рубашки.
— А что это, у девочек вечеринка? — пахло табаком.
Варя поёрзала на стуле, оттянула подол рубашки.
— Так вашими стараниями, — отпустила Антонина Стасовна.
— Ну хватит…
— Молись, чтоб отстиралось.
Антонина Стасовна заварила чай, несколько раз перелив воду из чайника в чашку и обратно. На блюдце чернели пирожные в плиссированных корзинках. Антонина Павловна легонько дула на чай, Анатолий Павлович отламывал от пирожного ложечкой, с неё же пил чай.
— Чай ложечкой, — порицала. — Вино в пакетах…
— Всё ещё не вижу ничего плохого в пакетах.
Анатолий Павлович утёр губы и скрестил руки на животе.
— Намечается ночёвка?
— Нет, что вы…
— А почему бы и нет? — подхватила Антонина Стасовна.
— Так я и говорю…
— Нет-нет, я скоро уже поеду…
— Варечка, оставайся, — рука упала на плечо. — Такси сейчас чёрти сколько стоит, а до метро тут далеко, ещё и одной на ночь глядя…
— Не знаю…
— А чего тут знать? — переглянулась с Анатолием Павловичем. — Постелим на диване, выспишься, к утру всё как раз высохнет, да?
— Если вас правда не затруднит…
— Какие трудности! — надкусила пирожное.
— Хорошо, встану пораньше…
— Выходной же, отсыпайся спокойно, — помешала чай. — Утром сходим за продуктами, позавтракаем, потом можешь прогуляться…
— У неё и ключи есть, — подметил Анатолий Павлович.
Варя, ничего такого не думая, молча кивнула и допила чай. Антонина Стасовна вновь отказалась от помощи с посудой, всё перемыла, затем подошла к дивану, помучилась с ящиками и достала комплект белья.
Клик-клак.
— Помнишь такие?
Варя стояла и смотрела на тёмно-синюю ткань, на россыпи звёзд, пунктирные линии и золотые полумесяцы. Большая медведица.
— Как новые! — подоткнула простыню.
Антонина Стасовна вставила подушку в наволочку, распрямила пододеяльник. Отверстие поперёк шипастого солнца. Поставив новую щётку в подстаканник, ушла в спальню. Варя ещё немного посидела, слонялась между окном и диваном, поставила будильник и направилась в ванную. Только подступив к двери, она увидела проём, а в проёме — согнутого пополам Анатолия Павловича, сидевшего на унитазе. Одной рукой он ковырялся в ухе, другой придерживал дверь. Варя секунду-другую смотрела на его медальный профиль, нехотя приметила седые кусты между ног, потом они встретились взглядами.
— Крюк давно надо починить, — ухмылка.
Потом был сон.
Варя очнулась посреди ночи.
Крутило живот.
Зубчатым лезвием резало брюхо.
Встала, дошла до ванной.
Закрыла дверь.
Упала на колени, обхватив бачок руками, отхаркнула слизь. Позывы переместились куда-то в район таза. Варя присела на ободок. Наружу вырвался сдавленный крик. Варя тужилась. Капнуло. И ещё раз.
— Варечка, всё хорошо?
Варя сомкнула колени и что было мочи тужилась.
Нервные всхлипы.
Всплески.
— Да что ж это такое, — доносилось из-за двери. — Говорила же, нужно смешанный фарш!.. и картошка эта с начинкой, как же так…
По внутренней стороне бедра ползла багровая змейка.
— Ничего-ничего, — будто отдалённо. — Это как проплакаться.
Варя припала к откинутой крышке унитаза.
— Варечка, это как проплакаться.
Варя растопырила пальцы ног.
— Как проплакаться.
Варя сделала глубокий вдох и раздвинула ноги. В красных разводах плавала крошечная чёрная точка, похожая на гранатовую косточку. Боль утихла. Варя смыла за собой, утёрла слезившиеся глаза.
— Всё нормально, — сказала она, выйдя.
— Точно?
— Всё хорошо.
— Может, какую таблеточку?
Варя покачала головой, но Антонина Стасовна уже скрипнула дверцей кухонного ящика, покопалась и вернулась с круглой коробочкой в руках. Варя сидела на диване и смотрела на жестяное дно, усеянное какими-то иголками, заколками, скрепками и булавками. Антонина Стасовна выдавила из блистера пилюлю цвета многолетней ржавчины.
— А лучше две, — гулкий треск. — Чтобы наверняка.
— Какие большие…
— Волшебные таблеточки! — зашуршала вода из-под крана. — Просто волшебные, Варечка! Мне всегда помогают, всегда!..
Варя опрокинула стакан воды.
— Варечка, я тут подумала…
Антонина Стасовна прижала коробочку к груди, будто взмолилась.
— Завтра уедешь… — пауза. — И хочется что-то… какое-то напоминание, понимаешь? — пауза. — Я вот подумала… можно?..
Антонина Стасовна села рядом и стала перебирать содержимое коробочки, вот уже она перебирала Варины волосы, а Варя смиренно сидела. Варя — комок податливой глины. Через минуту над её ухом выросла косичка, дважды обтянутая лиловой резинкой для волос. Антонина Стасовна поднялась, описала полукруг и поглядела на Варю.
— Боже, глупость какая…
— Вовсе нет.
— Придумала тоже, — отчаянно. — Давай расплету.
— А мне нравится, — провела пальцами.
Антонина Стасовна склонила голову набок.
— Правда?
— Большое спасибо.
Пауза.
— Варечка, тебе полегче?
— Вроде как…
— Хорошо, — положила руку на плечо. — Если что, буди.
Варя легла на диван.
Любимые узоры, раскрепощающая невесомость.
Какое-то время ворочалась, пока не распласталась, уснув под свистящие завывания в прихожей. А проснулась с давно забытым чувством.
Будто проспала все уроки.
Будильник не зазвенел. Наверное, села зарядка. За окном — хмурое небо, наваристые облака, окалина от перекованных гвоздей. Варя встала и потянулась, — стала искать часы, но в гостиной их не было. Боль ушла, будто приснилось. Никакой тяжести, будто приснилось.
И даже прокладка абсолютно сухая.
— Доброе утро всем соням, — поприветствовал Анатолий Павлович, когда Варя зашла в ванную. — Хотя утро не утро, дело к ужину.
Анатолий Павлович, взобравшись на стремянку, красил потолок. Раздет по пояс, соски торчат свиными пятачками, косматые подмышки, дряблая кожа нависла над резинкой треников. Родинки вокруг пупка.
— Загляни в холодильник, для завтрака никогда не поздно.
— Хорошо.
Пауза.
— Вам помочь?..
— Подержи, — ударил по стремянке. — А то я чуть не навернулся.
Варя обхватила ножки.
Анатолий Павлович обмакнул кисточку, сделал несколько пробных мазков по крышке ведра. Варя смотрела, как сгибается вскинутая рука, как пузырится свежая краска. Голову Анатолия Павловича прикрывал сложенный из газеты кораблик. Белые пятна на парусе, крупные буквы вдоль кормы. Какой-то заголовок, избитый каламбур.
"Крась не крась, всё одно", — жаловалась мама.
На потолок в ванной мама перевела какое-то неприличное количество краски. Как ни старались, через месяц всё желтело. Особенно в углу над ванной, там всё зарастало рыжей паутиной, трескалось хлопьями.
— Купил хорош… ать, зараза!.. — капнуло. — Говорю, купил хорошую краску. Голландскую, а не вот это всё. Сказали, стойкая…
— Мы тоже настрадались…
— Подвинь ведёрко.
— А?
— Чтоб не кирдыкнулось, — ткнул крышку.
Варя аккуратно подвинула ведро.
— Будешь свидетелем, — сказал Анатолий Павлович. — Пока я тут кверху каком стою, кто-то прохлаждается в винодельне своей.
— А вы почему не пошли?
— Да я что хожу, что не хожу, — обмакнул кисточку. — Ей дай волю, она и свадьбу там сыграет. Лучшие открытия в жизни делаются штопором, так ведь? — усмехнулся. — Это я на стене в туалете вычитал.
Рука замерла.
— Ещё? — посмотрел вниз. — Или хватит?
— Может, в углу если только.
Кисточка елозила по дну ведёрка, по потолку.
— Ну вот, — выдохнул. — Так-то лучше.
— Ещё чем-то помочь?
Помотал головой.
— Надеюсь, не заляпал твои шмотки.
Анатолий Павлович оставил кисточку в ведре, спустился и принялся мыть руки. Варя подвинула стремянку, сняла одежду с сушилки.
Краска не попала, но багряные разводы остались.
— Штопором, блин!.. — доносилось сквозь смех.
Пока Анатолий Павлович убирал стремянку в кладовку, Варя протискивалась в штанины. Едва она успела натянуть футболку и убрать сорочку в мешок, распахнулась входная дверь, прихожая озарилась.
— А вот и мы!
Антонина Стасовна, стуча каблуками, зашла в гостиную.
— Варечка, проснулась!
— Доброе ут…
— Как твой живот?
— Хорошо.
— Хорошо, что хорошо, — поставила сумку на стул. — Хотела спросить, чего ты хочешь на обед… на ужин, но ты так хорошо спала… Не хотела тебя будить, поэтому… поэтому купила всего понемногу.
Анатолий Павлович, перекинув полотенце через плечо, спросил:
— Какие новости с винных полей?
— Что это ты напялил?
— Пока ты там вина распивала, — Анатолий Павлович смял бумажный
кораблик, — мы тут вообще-то делом занимались.
— Тоже мне, капитан дальнего плавания, — снимала туфли. — Припахал бедную девочку. Варечка, ты, небось, даже не позавтракала!..
— Куда поставить?
В гостиную вошёл парень с пакетами в руках.
— Куда хочешь, — махнула рукой. — Бутылки не побей.
— Анатолий Палыч, — выбросил ладонь.
— Привет-привет.
Парень оставил пакеты у столешницы. Антонина Стасовна сверкала глазами, смотрела то на парня, то на Варю, будто взглядом искры высекала. Парень вернулся к проёму, облокотился о стенку и застыл.
— Миша, что, язык проглотил? — не сдержалась. — Варечка, а ты? — пауза, как жёлтый свет на перекрёстке. — Обниматься надо, ну!..
Кончик языка тёрся о нёбо.
Всё такой же патлатый, по-голубиному выпячена шея, костлявые руки чуть не до колен, лапища как экскаваторные ковши, застиранная футболка. Миша всегда ходил в одинаковых чёрных футболках. Ещё один дурацкий принт: языки пламени, корявый шрифт и кровоподтёки.
— Привет, — вымолвила Варя.
Миша кивнул, еле заметно улыбнувшись, и повернулся к Анатолию Павловичу, будто намеренно не обращая внимания на Варю.
— Анатолий Палыч, я хотел новую гитарку занести…
— Хотел, заноси.
— Мальчики, опять вы за своё, — Антонина Стасовна распахнула дверцу холодильника. — Варечка, ты наверняка голодная…
— Спасибо, я поеду…
Антонина Стасовна поставила на стол кастрюлю.
— Миша, — сняла крышку. — К тебе тоже относится.
— Да не, нормально…
— Варечка, смотри, какая у нас вкуснота! — Антонина Стасовна достала
тарелки. — Миша, и ты не выпендривайся давай, на всех хватит.
Миша подступил к столу.
— Гречка? — поморщился.
— Вынь молоко, — скомандовала Антонина Стасовна.
— Можно мне без?
— У вас есть зарядка? — встряла Варя.
Пауза.
— Какая?
— Для телефона.
— У нас этих проводов полные ящики, — Антонина Стасовна подвинула кастрюлю, пощёлкала пальцами. — Толя, есть у нас зарядка?
— Смотря какая.
Варя показала разъём телефона.
— Наверное, такой нет…
— Миша, — сказала Антонина Стасовна. — Чего это без молока?
— У меня вроде как аллергия…
Пауза.
— И давно?
— Не знаю, — помялся. — Сам недавно узнал.
— Может, всё-таки посмотрите зарядку? — Варя обращалась к Анатолию Павловичу. — Быстренько заряжу, соберусь и поеду…
— Не знаю, могу поискать…
— Какой у тебя? — Миша подал голос.
— Пятый.
— У меня есть, могу сгонять.
— Было бы классно…
— Так! — крышка стукнулась о борт кастрюли. — Ребятки, ну что вы заладили, правда!.. столько не виделись, когда ещё соберётесь!..
Миша сунул руки в карманы.
— Легче согласиться, — тихо сказал Анатолий Павлович.
Пауза.
— Вот и отлично, — возрадовалась Антонина Стасовна. — Мы вина купили хорошего… найдите зарядку, пусть… пусть заряжается, как раз покушаем. Миша, гитару тащи, чтобы туда-сюда не мотаться…
— Анатолий Палыч?..
— Тащи-тащи.
— Хотите с молоком, — радостно, — хотите без молока.
Миша кивнул.
— Варечка?..
Варя, ничего такого не думая, сказала:
— Тебе помочь? — Мише.
— Да не, чё там…
— Помочь, помочь, — перебила Антонина Стасовна. — Поболтаете заодно, наверстаете, а то я ж знаю, что при нас не так всё. Я пока пакеты разберу, накрою, без вас не начнём. И выкиньте мусор по пути.
Вниз по лестнице, мимо объявлений, мимо почтовых ящиков. На площадке никого, холодный ветер кружил опавшую листву. Кирпичная ограда, прутья, прутья, навес из жестяных листов. Над мусорными баками летали вороны, одна присела на табличку и звонко каркала.
Миша прижал мешок к груди, прицелился и запустил по дуге.
— Это же под вторсырьё.
— Ну и?
— Ну и… — потянула. — Не экологично.
— Какая разница.
Кинул второй мешок. Варя картинно поаплодировала. Миша подошёл к ограде, выудил из кармана джинсов пачку сигарет и закурил.
— И давно ты куришь?
— Я так, — затянулся. — По настроению.
— Как с молоком?
— Чего?
— Нет у тебя никакой аллергии.
Пауза.
— Ты откуда знаешь?
— Я знаю, как ты брешешь.
Миша усмехнулся.
— Да просто я на молоко смотреть не могу.
— Что оно тебе сделало?
— Оно меня довело.
— Молоко? — удивилась Варя.
— Я…
— Ты…
— Ну я… ээ… — затянулся. — Короче, я тут работаю… подрабатываю, вернее… в одной конторе. Пока с армией вопросы решаются… — затянулся. — Точнее, пока я их решаю, ээ… коплю на военник.
— Так и что?
— Ну и то, — затянулся. — Я чищу эти… молокоотсосы.
Варя рассмеялась.
— Ничё смешного.
— Очень смешно.
— Их сдают в аренду типа… по-моему, в аренду… — затянулся. — Ну и возвращают все заляпанные, в засохшем молоке, такая фигня.
— И что, ты их вылизываешь?
— Ха-ха.
— Не, серьёзно?..
— Серьёзно, — раздавил окурок подошвой. — Берёшь зубную щётку и чистишь мотор, пояса… пшикалкой потом, пшик-пшик, салфеткой.
— Так а молоко в чём виновато?
— Ну ты понюхай месяц резину в молоке…
— Какая прелесть.
— …Всё в жиже этой…
— Хорош, — ткнула в плечо.
— Сама спросила.
Миша поджёг новую сигарету.
— А ты чем занимаешься?
— Пока ничем.
— Хорошо устроилась.
— Не говори.
— Как тебя сюда занесло?
— Была в больнице, — отмахнула дым. — В поликлинике, ну и…
— Ты всё ещё тут приписана?
— Нет, — пауза. — Длинная история.
— Ну так мы не спешим.
— Короче, проезжала мимо.
— И чё, зашла в гости?
— Можно и так сказать.
Пауза.
— А ты что?
— Что я?
— Пакеты тоже за деньги таскаешь?
— Да Антонина Стасовна сказала, Палыч опять говнится, — затянулся. — А у неё купон на халявное вино пропадает. Чего отказываться.
— И как?
— Вино как вино.
Растоптал окурок, направились к подъезду. Миша набрал код, пиликнуло. Почтовые ящики, за шторкой — тёмный силуэт, щебетал телевизор. Наверное, раскошелились на консьержа. Потеснились в лифте.
Миша открыл дверь, шагнул внутрь.
— Миша? — женский голос из глубины.
— Подожди тут, — Варе.
— Миша?..
— Да!
— Миша, это ты?..
— Да я это, я! — раздражённо.
Миша скрылся за поворотом. Застеленный ковролином коридор, люстра с хрусталиками под потолком, зеркало в рифлёной раме.
— Здравствуйте! — крикнула Варя.
Пауза.
— Миша, кто там с тобой?
— Никто!
— Миша, у нас гости?
— Нет, мама!..
— Миша, ты привёл девочку?..
— Какую… — грохот. — Мама, я зашёл за вещами!
— Миша, я не нарядная!
— Боже…
Миша вынырнул на лестничную клетку — чехол за спиной, лямка через плечо. В руке он держал чёрную коробку, похожую на радиоприёмник, ниже клубились провода. Вздулись вены, белели костяшки.
— Миша!..
Он сунул Варе белый провод, поматерился и впопыхах запер дверь.
На площадке зажглись фонари. Миша присел на капот запорожца. Молча выкурил одну, полез за пачкой и ответил на вопрос, которого не было.
— Хочешь? — кивнул на лобовое стекло.
— Что?
— Внутрь хочешь?
— Сейчас?
Миша пожал плечами.
— У меня нет заколки, — Варя усмехнулась.
Зажал сигарету в зубах и полез в карман. Потряс связкой ключей перед Вариным носом, будто ждал, что она завиляет хвостом.
— Делали ключи от крыши, — выдохнул. — Подошло.
Миша потушил бычок о капот и спрыгнул на землю.
Варя склонилась над ним.
— И как, забирались?
— Ещё нет…
Клацнула мышеловка.
— …Как же без тебя, — приглашая рукой. — Только после вас.
Варя пригнула голову и упала на водительское сиденье. Миша оставил гитару и усилитель, обогнул капот и плюхнулся рядом.
— Как ощущения?
— Крипово.
— Как будто… — принюхался. — Как будто пахнет гарью?..
Миша провёл рукой по обивке двери, по коробке передач, пощёлкал замками, покрутил ручку. Боковое стекло не шелохнулось.
— Говорят, он был поехавший…
— Кто?
— Старикан этот, — пауза. — Жил с дохлыми крысами…
— Хорош заливать.
— Реально, — подался вперёд. — Там что-то с внучкой стряслось, и он того… — покрутил пальцем у виска. — Рылся в помойках, таскал домой всякую чепуху… тёрся причиндалами о кукольную мебель.
— Это ты только что придумал.
Миша хлопнул по бардачку, рыскал внутри.
— Как мама? — спросила Варя.
— Да никак.
— Хорошо, что ты за ней… что ты рядом.
— Да уж…
— Нет, правда.
— Ну, вроде как пригодился, — пауза. — Пока я всё равно с армией разруливаю, ээ… тухну тут, чё ещё делать всё равно… Как твоя?
— Никак.
— В смысле?
— Умерла, — пауза. — Давно уже.
Миша дёрнул головой.
— Сори…
— Ничего.
— …Сочувствую.
— Мы всё равно не общались толком.
Миша вывалил на колени какие-то кассеты.
— С кем-нибудь из наших общаешься? — не глядя на Варю.
— Не особо, — пауза. — А ты?
— Неа.
Вытащил бумажную обложку из пластмассового кейса.
— Разъехались кто куда, — пауза. — У тебя есть кто?
— Тебе какая разница?
— Просто.
Миша поднёс обложку к свету.
— Старьё какое-то, — нахмурился.
Варя откинулась на спинку, распрямилась. Накидка будто извивалась, деревянные шарики впивались меж лопаток, щекотали кожу.
— А ты не в курсе… — начала Варя.
— М?..
— У них есть кто-то… есть дети?
— У Палыча?
— Ну да…
— Вроде как нет.
Варя глядела на арки приборной панели, на застывшие стрелки.
— А что? — спросил Миша.
— Просто странно…
— Ну да, некому будет подать бокал вина в старости.
Варя проглотила смешок.
— Ну, то есть столько лет… столько лет вместе…
— А это вообще смешная история.
— Ну-ка?
— Ну, они типа обручены уже чёрт знает как давно…
— Серьёзно?
— Ага, — Миша собрал кассеты в стопку. — Не… Ну, то есть не так обручены… только ты никому!.. Палыч собирался делать предложение, купил кольцо, ресторан забронил… а она ему вечером — что-то я устала, может, не сегодня?.. ну и это "сегодня" так и не случилось…
— Бред какой-то.
— А самый фарш в том, — Миша откинулся на спинку, — что она это кольцо потом нашла… ну, то есть случайно наткнулась на коробку… ну и Палыч сказал, мол, просто захотел порадовать, спалила сюрприз.
— И?..
— Ну и она до сих пор это кольцо носит.
— И не в курсе?
— Прикинь.
Варя помотала головой.
Повисла пауза.
Миша постукивал по кассетам, что-то напевал. Варя скоблила джинсы в том месте, где остался развод, водила пальцем по контурам багрового пятна.
— Нифига не отстиралось.
— Я думал, это так и должно быть… — пауза. — Типа рисунок.
— Рисунок тоже есть.
— Это как?
Варя поняла, что сболтнула лишнего.
— Набила татуху, — похвасталась.
— Реально?
— Нет, блин, виртуально.
— Покаж, — выпятил шею.
— Что?
— Камон, — нахохлился. — Интересно же.
Варя, ничего такого не думая, вытянула ноги. Подошва встала на какую-то педаль, вторая подошва — на другую педаль. Варя, чуть отвернувшись, расстегнула пуговицу и приспустила джинсы.
Миша похлопал глазами.
— Цветы?
— Типа того.
— Какая-то она совсем тусклая, не?
— Не знаю, почему.
— Клёво.
Варя натянула джинсы.
Пауза.
— Чего ещё покажешь? — хихикнул.
Вдалеке дрогнул свет. Пока Варя пыталась рассмотреть, не идёт ли кто, её ладонь накрыло ковшом. Поцеловал в щеку.
— Ты что делаешь?
Поцеловал ещё раз, ближе к виску. Варя было отстранилась, но руку не убрала. Край подошвы скользнул по шарикам, которые, видимо, упали и закатились под коврик. Мурашки вдоль позвоночника. Одной рукой стиснул бедро, другой поправил локон. Поцеловал за ухом.
— Мне нравится, — полушёпотом, — когда набито за ухом.
— Буду знать.
Поцеловал мочку уха.
— Вкусно пахнешь.
— Надеюсь, гарью? — попыталась сострить.
— Сексом.
Варя натужно вздохнула и ткнула его локтем в плечо.
Над ними моргнул свет.
— Так и не починили?
— Не знаю, — безразлично. — Его меняют раз в месяц.
Миша наклонился к шее, когда над Вариным ухом громыхнуло.
— Твою мать! — чуть не прикусил губу.
Бились и дрыгались лапы, когти царапали стекло. В сантиметрах от Вари смыкались клыки, брызгала слюна. Вытянутую морду всю перекосило. Приглушённая ругань, мохнатую шею сдавливал ошейник.
— Сраная псина…
Мгновение спустя хозяин оттащил собаку и растворился в темноте.
— Жесть, — не унимался Миша.
Варя смотрела сквозь лобовое стекло, вглядывалась в омытое жёлтым светом окно. Антонина Стасовна взобралась локтями на подоконник и приземлила подборок на тыльную сторону ладони. Кажется, смотрела, смотрела прямо на них, видела, всё видела и широко улыбалась.
— Пошли.
— Ты чё, напугалась?..
Варя, ничего не ответив, хлопнула дверью. Миша, растерянно поморгав, последовал за ней. Брякнули ключи. Щёлкнул замок.
— Кто-нить точно купит, — Миша убрал кассеты в карман чехла.
В гостиной — уютный полумрак.
Накрыто на стол.
— Ну как, нахулиганились?
Антонина Стасовна расхаживала в платье с кружевными рукавами. Ежевичная ткань, на спине красовался овальный вырез. Варя украдкой смотрела на кольца. Гадала, какое из них обручальное. Анатолий Павлович усердно бурил пробку, смахивая крошки на пол.
Варя поставила телефон на зарядку.
— Натуральная ель?
— Вроде как…
Анатолий Павлович следил, как Миша расстёгивает чехол. По контурам резонаторного отверстия змеился орнамент. Будто розеточное окно в готическом соборе. Миша скакал пальцами по тёмному грифу, теребил струны ногтем, щипал, подкручивал колки. Что-то бренчал.
— Всё съехало, — недовольно.
— Бронза?
— Вроде как…
— Бронзу нужно посильнее натянуть…
— Так, музыканты! — Антонина Стасовна постучала вилкой по бокалу. —
Ещё наиграетесь, честное слово!.. а ну-ка, марш за стол!
Анатолий Павлович уплетал гречку, утирая молоко с губ. Миша косо глядел на него, лениво поднося ложку ко рту. Антонина Стасовна осушала один бокал за другим, обращалась ко всем подряд. Верещала без перебоев. Варя, пойдя на поводу, пригубила вино, сделала пару глотков. Голова потяжелела, набрякли веки. Фалангами больших пальцев Варя надавила на зрачки, поморгала. Анатолий Павлович ввинчивал штопор в очередную пробку. Варя, ничего такого не думая, сделала ещё пару глотков. Тронулся состав. И как-то даже полегчало.
Антонина Стасовна смяла салфетку.
— Ну, оркестр, — хлопнула в ладоши. — Музыка будет?
Миша закинул ногу на усилитель, воткнул провод. Задребезжали струны, захрипели аккорды. Миша начинал играть, сбивался, начинал заново. Варя покачивала головой и напевала мелодию себе под нос.
— Гриф толстоват…
— Или пальцы, — Анатолий Павлович скрестил руки на груди.
— Толя!
— Говорю как есть.
— Не нуди, — сказала она. — Лучше сделай нам танцы.
Анатолий Павлович, кивнув, подлетел к тумбе, на которой стоял телевизор. Вернулся, установил на столешницу гигантский магнитофон.
— У одного пациента брат… — сдул пыль. — Или дядя?.. В общем, связи на таможне. Ребята, какой только комиссионки там нет…
— А у меня как раз…
Миша вынул кассеты и разложил на столе. Анатолий Павлович весь задёргался, как фруктовое желе, крутил и вертел каждую в руках.
— Батюшки, — вытянул одну. — Раритет!
— Да?
— И эта!..
— Как думаете, дорогая?
— Дорогая? — прищурился. — Только через мой труп.
— Да я просто думал…
— Где взял?
— Да так, — поглядел на Варю. — У мамы завалялись.
Анатолий Павлович вставил кассету в магнитофон. Загорелся огонёк, зашуршала лента. Гостиную сотрясла какая-то духовая какофония.
— Толя!..
— Что тебе не так?
— Только не эти фронтовые песни…
Анатолий Павлович, недовольно хрюкнув, заменил кассету. Теперь уже заиграло что-то бойкое, будто из рекламы детского аквапарка.
— Вот, другое дело!
Антонина Стасовна вскочила и, пританцовывая локтями, сблизилась с Анатолием Павловичем. Тот, поначалу отнекиваясь, притянул её к себе, и вот уже отпускал на вытянутой руке, хохоча, закручивал обратно, держал за талию и уводил вниз. Антонина Стасовна щёлкала пальцами над головой, хлопала в ладоши, отбивала ритм туфлей, после каждого пируэта поправляла причёску. Наконец, плюхнулась на стул.
— Ну-ка, молодые, — тяжело дышала, — покажите класс.
— Под такое не потанцуешь, — сказал Миша.
— Какие-то отмазки…
— Вот-вот.
— А ну, — подлила вина. — Толя, поставь хорошее.
Анатолий Павлович перебрал кассеты и с довольным видом скормил одну из них магнитофону. По гостиной разнеслось меланхоличное.
— Медляк!
Миша вернул гитару на колени, постукивал кроссовкой в такт и делал вид, что подыгрывает, на самом деле даже струны не прижимал. Варя невольно засмеялась. Потом его ладони ложатся на её талию, её руки обвивают его шею, пальцы в замок. Варя представила, — и всё на том.
— Сейчас-сейчас…
Антонина Стасовна, слегка покачиваясь, засеменила в спальню, что-то покричала и вернулась с пластмассовым домиком в руках. Водрузила его на стол, воткнула в розетку, как следует потрясла. Разноцветные шарики стукались друг о дружку, яркие пятна плавали по скатерти.
— Хоть какая-то дискотека!
Варя смотрела на светильник.
— Какая штучка, правда?
— Где вы её взяли?
— Где вз… где… — переглянулась с Анатолием Павловичем. — Варечка, да если б я помнила… подарил кто, может. Толя, из твоих?
— Вряд ли.
— Или купили…
— По-моему, — сказал Анатолий Павлович, — на барахолке.
— Варечка, нравится?
Пауза.
— У нас был точно такой же… у мамы…
— Да ты что, правда?!
Варя подошла к светильнику. Точь-в-точь. Треугольная крыша, квадратные окошки, труба. Разве что чуть больше. Или меньше?.. Почти такой же. Шарики крупнее. Кажется, не было сиреневых. Или были?.. Кажется, у их домика не было провода. Или они им не пользовались.
— А что с ним стряслось? — спросил Анатолий Павлович.
— С кем?
— Ну, ты сказала, был такой же.
— А… — пауза. — Сломался.
— Варечка, — Антонина Стасовна положила руку на плечо. — Так забери, если хочешь. А то мы почти не пользуемся, стоит себе…
— Не надо…
— …Маме передашь с приветом от нас.
Миша резко поднял голову.
— Мама уже купила другой, — смотрела на Мишу.
Последний аккорд.
Музыка прекратилась.
— Толя, зажуёт же!
— Кого-чего? А тебя не зажевало? — Анатолий Павлович потыкал по циферблату наручных часов. — На собрание кто пойдёт?
Антонина Стасовна пораженчески чертыхнулась.
— То-то же, — ввернул Анатолий Павлович.
— Ребятки, нам надо решить что-то с фонарём этим…
Антонина Стасовна схватила сумку.
— Мы на полчасика, — поманила Анатолия Павловича. — Не скучайте, доедайте, допивайте… но вина нам хоть немножко оставьте!..
Хлопнула дверь.
Миша тут же выключил магнитофон. Варя всё ещё смотрела на светильник, на шарики в масле, пальцами обводила пятна на скатерти, будто они были объёмными, прикасалась, словно хотела их лопнуть.
— Поехал обновляться, — Миша сидел на диване.
Варя присела рядом, нагнулась, посмотрела на телефон. Деление за деление поверх сплошной черноты проявлялась ярко-белая полоска.
— Что произошло? — кивнул на светильник.
— Cломался.
— Ну да…
— Что?
— Я знаю, как ты брешешь, — будто пропел.
Варя вся напряглась, хотела ответить, встать и уйти, ударить его по лицу страшно хотела, по рукам, хотела обнять и выговориться.
— Не боись, — придвинулся. — Не знаю, в чём прикол…
— Прикол?
— …Но я ничё не скажу.
Миша приобнял её. Варя оторопела, а потом, ничего такого не думая, положила голову ему на плечо. Поцеловал в макушку. Крепче прижал.
— На чём мы остановились?
Варя не успела сложить два и два, Миша повалил её на диван, прилип к губам, целовал щёки и шею, ладони сжимали грудь, сжимали бедро, стискивали волосы на затылке, оттягивали пояс, искали пуговицу, искали молнию. Будто боялся, что скоро всё обернется тыквой.
— Погоди…
Заскрежетала молния.
— Миша, постой…
Замер.
— Что не так?
— Не надо…
Пауза.
— Я думал, ты тоже хочешь, — удручённо.
— Не здесь же…
— Полчаса у нас есть.
— Серьёзно?
— Ну, у меня дома не варик…
— Это ясно.
— …Хочешь, можем в тачку?
Варя отстранилась.
— Ты серьёзно?
— Не знаю, — лисья улыбка. — Хочешь?
Варя рассмеялась.
Миша осторожно наклонился, поцеловал.
В губы, за ухом, по ключице к клинышку плеча, теперь уже медленнее. Подцепил язычок молнии. Вывернул простроченной изнанкой наружу, приспустил до колен. Варины пальцы заползли в копну волос.
— Миш…
Щекой прислонилась к простыне, ухватилась за складку, в ладони скрылась какая-то звезда, луч солнца. Боковиной стопы пересчитывала ему рёбра. Потом он собрал слюну. Кололись волоски, потом он плюнул и елозил пальцами, скреблась мозолистая корка на подушечках, то жарко, то мокро, то никак, ритм — кашель, разрывы на телефонной линии, складываешь слова по слогам, по буквам, потом резанул ногтем, пальцами будто на спор пробивал щелбаны, потом сжимал и растирал её по краям, будто застирывал бельё. Потом он свои пальцы вынул и облизал, сунул обратно, потом облизнул не вынимая.
— Миш…
Принял за комплимент.
— Миша!..
Варя одёрнула его.
— Что?..
Варя оперлась на локти.
— Что не так?
— Ты же не молокоотсос чистишь.
Миша убрал руки с бёдер.
— Нифига себе.
— Это шутка, — пауза. — В плане, не про спокойнее, а про молок…
— Забей.
Миша выпрямился, тряхнул волосами.
Варя приподнялась, придвинулась плечом к плечу, поцеловала в щеку.
— Просто… — и за ухом. — Поспокойнее…
Повернулся, наклонил голову. Кончиком носа по шее. Варя поцеловала, поцеловал в ответ. Ритм — медляк. Миша упал на спину, задрал ноги кверху и рывками стянул джинсы. Придвинулся коленями, навис над ней, рёбра меж бёдер, ещё чуть и сядет на грудь. Жёлтые пятна на белом хлопке. Варя потянула за резинку трусов. Пахло потом, пахло прелой кожей под кудряшками. Выпятился, отвернул, блеснуло на головке. Варя обхватила его пальцами, туда-сюда двигала кистью.
— Вот так, — постанывал.
Миша схватил её за волосы.
— Вот так.
Намотал косичку на кулак и притянул, будто за удила. Варя приподнялась, хрустнула шея. Солёное на языке. Ритм — кочки и ухабы, лежачие полицейские, до тошноты укачивает в автобусе. Вторая рука на затылке, вдавил в себя, настойчиво дышал, жадно жевал воздух.
— Иди сюда, — вернулся к талии.
— Миш…
— Чуть раздвинь.
Проталкивается внутрь.
— Миша!
— Что такое?
— У тебя есть?
Пауза.
— Нет… — пауза. — С собой нет.
— А дома?
— Дома тоже нет.
— Купи?
Пауза.
— Пока дойду… — сжал себя. — Они вернутся.
— Ну и что теперь?
Подался вперёд.
— Не боись… — вытянул себя.
— Миш…
— …Я всё аккуратно.
— Нет.
— Брось, давай…
— Нет.
Навалился плашмя, тело накрыло тело. Пальцы стиснули запястья, прижал руки к дивану, обслюнявил шею, проталкивается внутрь.
— Какая ты мокрая…
— Миша!
— Чуть раздвинь, — напрягся. — Чуть…
Язык забился во рту, как склизкая рыба. Варя ответила. Его рука нырнула под шею, взяла в зажим. Прямой угол. Вторая сжимала грудь.
— Миша!..
Пальцы стиснули бедро.
— Миша!..
Ногтями по рисунку, обожгло крапивой.
— Миша, больно!..
— Нравится?
Варя мотала головой, сплевывала поцелуи.
— Больно!
Взвыла.
Протолкнулся. Ухом припал к уху. Варя уперлась ладонями в его плечи, собрала все силы. Бетонная плита. Протолкнулся. И ещё раз.
— Миша, перестань!
Ритм — кулак колотит в запертую дверь.
— Вот так…
Варя перенесла вес тела на локти, пятками нашла его бёдра, зафиксировалась и выбросила ноги, будто взяла вес на тренажёре.
— Прекрати!
Миша распружинился.
— Ты чего?..
— Я сказала…
— Варя, да что такое?..
— …Отвали!
Пауза.
— Варя, ты чего?..
— Урод.
— Брось, — наклонился. — Всё же хорош…
Варя сомкнула ноги, сгруппировалась.
Миша молча глядел на неё.
Миша молча глядел на простыни в кровавых разводах. Будто разделали тушу какой-то зверушки. Будто разделались с какой-то зверушкой.
— Понял, — сел на край дивана.
— Нет, ты не понял…
— Чё сразу не сказала?..
— Я сказала!
Миша повёл носом.
— Как хочешь.
Разве что не плюнул.
Ритм — разноцветные шарики плавают в масле.
Варя хотела сказать, но не сказала.
Миша натянул джинсы, натянул свою чёрную футболку. Не проронив ни слова, вернулся на стул, взял гитару и принялся насиловать струны. Варя какое-то время смотрела на него, укрывшись одеялом. Поёжилась. Футболка и джинсы. Пиликнул телефон. Успешно установлено.
— Всё съехало, — пробурчал под нос.
Хлопнула дверь.
— Дети, как вы?
Варя наспех разровняла простыню, одеялом прикрыла пятна.
— Решили перенести, всегда бы так…
Антонина Стасовна вошла в гостиную, поставила сумку. Анатолий Павлович следом, лениво шаркая. Расстегнул верхнюю пуговицу.
— Всё музицируешь? — Мише.
— Съехали…
— Варечка, зато я всем рассказала…
— Я поеду.
— …Что ты у нас гостишь.
Пауза.
— Поедешь?
Варя встала с дивана.
— Большое спасибо за…
— Как же так?
— …Еду, за вино…
— Варечка, — взволнованно. — Ну куда ты спешишь?.. ещё ведь ужин остался, вина сколько, купили же специально попробовать…
— Мне надо ехать.
— Куда?
— Домой.
Анатолий Павлович сел на стул рядом с Мишей.
— Брось, — махнула рукой. — Посиди ещё…
— Нет, мне надо…
— Давай позвоним маме, скажем, что да как…
— Она живёт одна, — поправил Анатолий Павлович.
— Точно-точно…
— Боюсь, не дозвонитесь, — Миша фыркнул.
Пауза.
Анатолий Павлович перехватил гитару.
— А ну, дай сюда.
— Я поеду…
— Варечка, ну что ты заладила…
— Её мама давно того.
Варя, не обращая внимания, забрала телефон.
— Миша, типун тебе на язык!
— Ну-ка… — Анатолий Павлович взялся за колки.
— Вы сами у неё спросите.
Варя схватила мешок.
— Варечка?..
— Большое спасибо за еду…
— Варечка, — Антонина Стасовна положила руку на плечо. — Погоди ты, что такое?.. мы же людей позвали, неудобно как будет…
— Передайте мои изв…
— Посиди ещё… — И резко: — Сама и передашь.
— Получше, — Анатолий Павлович сыграл все струны разом.
Варя перекинула мешок за плечи, убрала телефон в карман и, попрощавшись, устремилась к входной двери. Боковым зрением увидела разноцветную крапинку. Вернулась к столу и схватила светильник.
— Варечка, что ты делаешь?..
Варя дёрнула за провод. Натянулся, не поддался.
— Варечка, не ломай!
Антонина Стасовна подскочила к Варе, схватилась за провод. Ритм — перетягивание каната. Варя, ничего такого не думая, дёрнула провод.
— Надо же аккуратно!..
Антонина Стасовна дёрнула провод, светильник задрожал в руках, накренился и упал на пол. Вдребезги. Разноцветные пятна в осколках, масляная лужа. Вечное и яркое. Хрупкое и тусклое. Варя онемела.
— Варечка, что же ты наделала!
Антонина Стасовна присела на корточки, принялась сгребать шарики в кучу. Покачала головой. Встала и пошла к кладовке. Варя наклонилась и зачерпнула разноцветную горсть. Красное и синее. Блеснуло в ладони, мелкая точка, капелька крови. Что успела, крепко сжала.
Захрипел усилитель.
— Другое дело, — Анатолий Павлович прибавил громкость.
Антонина Стасовна размахивала веником.
— Варечка, не поранилась?..
— Что ж ты так по ним колошматишь, — Анатолий Павлович подкручивал
колки. — Новая, старая… Конечно, всё будет звенеть!..
— Варечка?..
— …Не знаешь броду, не суйся в воду.
Сыграл что-то красивое перебором.
— А? — довольно.
— Нормас.
— Толя… — скребла совком. — Только не эти армейские частушки…
— А что в них плохого?
— Простите, я…
— Никто не жаловался.
Анатолий Павлович подкрутил струны.
— Варечка, покажи руку…
Анатолий Павлович заскрипел какую-то мелодию.
— Варечка!..
— Надо ещё подкрутить…
Варя распахнула входную дверь…
…На неё смотрели, её хотели стеклянные глаза. Головы обтянуты лицами,
кое-как прикручены к туловищам, чучела людей тянули руки.
— Варя?
Варя, опустив голову, двинулась к лестничной клетке.
— Какая красавица!
По ней скользили пальцы, тянули за футболку, хватали за косичку, норовили надёргать квитков из объявления. Ритм — зацепки на колготках. Клацали клешни, клокотали голоса, где-то за ухом грызли ореховую скорлупу. Ритм — урвать кусок мясного пирога.
— Варечка!..
— Как выросла! — слева.
— Какая девочка! — справа.
— Какая куколка, какая… — отовсюду. — Какая штучка!..
Ритм — возвращаться к берегу против течения.
— Варя, дай мы на тебя посмотрим!
— Пустите…
— Ну-ка…
Лопнула струна.
Кто-то умолк, что-то стихло.
Варя неслась вниз по ступенькам, вела рукой по стене.
Густая темнота, хоть на хлеб намазывай. Варя из последних сил плыла к поверхности, к проблескам света. Нечем было дышать, или она задерживала дыхание, чтобы не слышать запахи. В висках пульсировало. Почтовые ящики. Помогите найти человека. Ударила свежесть.
Мигнул фонарь.
Сквозного проезда нет.
Варя перебежала улицу и замерла.
Мешок за плечами, тёплое масло в ладони. В луже топтались голуби. Скоро высохнет. В окне появился силуэт. Антонина Стасовна глядела на Варю как-то уменьшительно-ласкательно. Кажется, постукивала пальцами по подоконнику. Варя стянула резинку, волосы упали на плечо. Антонина Стасовна раздосадованно помотала головой, глядела на Варю как на бездарно разыгранную шахматную партию. Глубокий вдох. Варя смотрела на Антонину Стасовну как на плавающую в стакане, на разболтанную вставную челюсть. Вписанная в оконную раму, изломанная, перечёркнутая створками, по ту сторону мутного стекла, знакомые контуры на выцветшей фотографии. Варя какое-то время постояла и пошла прочь. Раскрыла ладонь, посмотрела на шарики и убрала в карман. Утёрла руку о джинсы, пальцы на животе. У неё ещё много времени на то, чтобы понять, зачем ей время. Изнутри гладили крылом. Варя дошла до арки, выбросила резинку для волос в ближайшую урну и пристроилась за поливальной машиной, которая всё так же неспешно ехала по своим делам, осваивала известный маршрут.