1937-й

1

Безразмерен Рай, всем места хватит:
дети разместятся на полатях,
взрослые уйдут в поля молиться,
засмеются ангелы и птицы,

даже если помнили — забыли,
Господи, за что их всех убили.

2

Мне не снится, не мнится,
и собственной жизни важней —
неживых вереницы,
замученных толпы людей.

Так узко поднебесье.
Заносится ветер, спешит
с однозвучною песней:
Степан, и Рахиль, и Рашид.

Неужель им забвенье,
навеки растаявший взгляд?
…Чередою видений
всё мимо и мимо летят.

Мир беспамятно-полый —
ни правда, ни ложь не видна.
И народ мой неполон.
Да я и сама неполна.

3

Судьбы, лишённые личной судьбы.
Коммунары
в земляной коммуналке.
Обелиски
братского кладбища —
кровно родные по смерти.
Если скажут, что нет их и не было —
сжальтесь, не верьте.

На скрижалях,
в обнимку,
и с теми,
кто сажал их.
Шум безвременья. Призраки
человеческих дел.

В сумме — расстрел.

4

Написанный текст до небес вопиёт.
Их нет, а признания стонут.
Неужто забыл стомильённый народ,
бараки, и вышку, и зону?

…И женские косы речные,
песчаные и льняные…

А Господу надо — нам петь и плясать,
всё петь да плясать, а не плакать.

Архивы взрываются речью живой,
неслышной, невидной, ненужной.
И сонмы по стогнам уводит конвой
опрично, кромешно, наружно.

…И женские косы речные,
песчаные и льняные…

О, как бы потомкам судьбу угадать,
чтоб петь и плясать, а не плакать…


* * *

пледом накройся печенье пожуй
новости жизни страны
пресное зрелище смерти чужой
не оставляет вины

тряпки и жижа и мяса кусок
только что был человек
каждому выпадет неба глоток
зритель уже пообвык

крепок желудок и сладостен сон
это же он, а не я
колокол пущен и слышится звон
гибель твоя и моя

нет не меня заклинают вернись
злую надежду храня
хлеба и зрелищ заслуженный приз
после рабочего дня

это же там далеко а не здесь
взрывы стрельба пустыри

Только и вымолвит мёртвый с небес:
мама, прошу, не смотри.