Давай прокатимся с тобой
до самой дальней остановки
из этой золотой тусовки
в забытый городской покой
туда в небывшее
туда
где неопознанные города
похожие на этот город
к нам пролагали провода
и рельсы через мир и морок

В том нашем мире и над ним
над флюгерами флигелями
качался бесшабашный нимб
там за неделями и днями
мы потеряли этот день
наш лучший день
прожитый нами
нанизанный на светотень

Трамвай вагончик амулет
гремучий на унывной тяге
в нём можно было шпингалет
подвинуть и по кожной влаге
рассыпать ветер городской
раёшный воздух жизни той
зеленоглазой даровой
из непридуманного лета
а всё ж

я выдумал всё это
давай прокатимся с тобой

Положа руку на сердце
я не верю времени
живу потому что нужно
не верю что время служит
добру и вере
не верю

Потому что время в потерях
оно в партерах и оно в портьерах
в предметах в приметах
в вопросах и в ответах
оно фрезой воды точит камень
оно роняет звёзды с неба наземь
смотрит немигающим взглядом
словно тщедушно вымерший мамонт

А бывает время иногда душка
когда оно на ветру свежо
а когда чёрной ночью душной
когда по щеке ожог
тогда в замедленной скоротечности
документальной кинохроники
есть гарантия его долговечности
за жестяным бордюром подоконника

А потом оно уплывает
в карете с крытым верхом
чёрным вороном на облучке
и его серебряный плащ светится
светлым пятнышком на облачке
а потом оно прячется в морщинах
моих бодрящихся живых друзей
а ещё оно совершает работу машины
а ещё отрабатывает бытиё вещей

И открывается дисконт магазин
и в нём продаётся в розницу время
а я стою перед входом
один
и у меня обнулён кредит
и я знаю
нормативным актом заверенный
это его вердикт

и я больше не верю
времени

Я расскажу
слушай

боинги душки
их души чисты
пушисты

ты ничего не понимаешь в боингах
не понимаешь

боинги были птички
они дружили с людьми
дух времени разделил
разделил их на две стаи

научил служить людям
одну
и она стала стаей волшебных ковров
самолётов

другую
научил убивать людей
и она стала на себе носить бризант

как у боевых дельфинов

она стала стаей небесных боевых
дельфинов
дух времени сказал

так надо

а ты не верь

они не знают
кого нужно убивать
люди тоже не знают
кого нужно
убивать

только дух времени знает кого нужно
убивать

а боинги душки
у них чистые души
они были птички


просто ты не ничего не понимаешь в боингах

не понимаешь
в боингах

Мотоцикл, аксиома счастья,
Вбарабань свой моторный цикл!
На тебе шаловливость платья
Дразнит новенький никель цифр.

Твои чёрные в хлам колёса
С частоколом игольных спиц
Раздирают асфальт белёсый,
Отсекая назад и ниц.

Твой заправленный бак желудок,
Как расправленный парус стяг
Раздувает по жилам трубок
Лошадиных ноздрей напряг.

Ты уносишь былое в завтра,
Ты вжимаешь живое в твердь.
Твоя фара хватает в кадре
Запах пыли, восторг и смерть

Только глупый хромой автобус,
С перепугу меняя цвет,
Своей морды ленивый глобус
Поворачивает вослед.

Край облачной реки стекает
под плоскость росяной слюды
и глаз усталый принимает
укол проснувшейся звезды

И день, обложенный долгами
и медной мелочью утрат
уходит в придорожный камень
кропить колоду до утра

И женщина в дверном проёме
в стыде своих природных форм
решается лететь из дома
раскинув руки в звёздный шторм

И совершается неслышный
в перекликании зарниц
воздушный бой летучей мыши
с цветной империей жар-птиц

Запах снега с уличной брусчатки
Из окошка на слепом ветру
Дополняет ауру осадка
Кофе, выпитого поутру.

Ключ в замке. Неслышно запереться,
Слушать звуки дома и покой,
И ещё неровный синус сердца
В клетке между грудью и спиной,

И баюкать тихий свет фавора,
Сущего повсюду и нигде,
Словно утонувшая Матёра
В восковой непрошенной воде.

Словно еле слышный голос песни,
Что тайком присутствует с утра.
Что смолкает.
И сейчас исчезнет
В завитках персидского ковра.

Ты загляни за угол дома
в лубочный треснутый ампир.
Над пьяным глазом гастронома
там красота спасает мир.

А мир отчаялся в надежде
на лепоту её лепнин,
Он доверяется как прежде
неугомонности витрин.

И пешеходы неотложно
несут в авоськах черный хлеб,
а их на акцию истошно
зовёт районный ширпотреб.

И только старый друг прилежный,
трамвай под номером шестым
звонит, въезжая на манежный,
звонком приветственным своим.

тропа
о чём мне говоришь
своей тропинною дугою
не быть мне гордою сосною
не славить твой лесной париж

но уголками глаз спасибо
за этот звон
за этот лес
тропу земли тропу небес
их шаловливые изгибы

за бабочку
что подарила
увёртки ласковой каскад
что вслед за ней вздохнула сила
интимной близости дриад

за то что в полдень
на приволье
мне разрешил косматый бог
с тропинкой поваляться в поле
за логом
где конец дорог

Отведай, раненое время
холодного глотка воды
чтоб уронить сухое семя
в свои засохшие сады

Где придавив адамов камень
Адам, не ведавший отцов
сидит и мясо ест руками
и нет ему восьми веков

Он отирает жир на пальцах
газетой с датою слепой
с картинкою неандертальца
с большой надбровною дугой

Он видит небо грозовое
над хмурым половодьем вод
и храброго в ковчеге Ноя
что дует в парус и плывёт

Плывёт на запад от Адама
где для него слагают мир
апостолы абсурдной драмы
Сервантес и Вильям Шекспир

Купель огня за шорохом воды
Плетёт восток крючками кружевницы
И дева дерева, хранящая сады
Им разрешает нежно пробудиться

Она ведунья. Углекислый газ
Её дыханья дарит нам дыханье
Сродни — графит предчувствует алмаз
И тело мрамора предвидит изваянье

И литер синева в строках добра
Куётся в чёрных кузницах Плутона
Я здесь играю. Здесь моя игра
Серсо Диониса и лира Аполлона

Пиноккио, мой деревянный брат
Колода с тембром голоса Коллоди
Ты тоже бог — поскольку от дриад
Святых в своей языческой породе

Я тоже мальчик бог, я лес перерасту
Мои зрачки по небу проплывают
Я ударяю палкой по кусту
И из куста синичка вылетает

какая блажь какая сила
по космосу тебя носила
пока не выкинула ниц
под свет лучей из-под ресниц

безумен стих в слепой отваге
в кленовом запахе бумаги
которая в огне горит
которая в руке дрожит

которая прочней полезней
болванки кованой железной
в момент когда издалека
с ней сочетается строка

преобразующая хаос
загадочным обрядом слов
и каждый день я изменяюсь
на празднике чужих стихов

Тяжёлые липкие веки
движенье космических тел
проходят землёй человеки
транзитом в исходный предел

С земли идут письма нескоро
с репризой «Любимейший Бог!»
с прошеньем игрушек, попкорна
удачи, кончины, дорог

Шаги человека-заката
шаги человека-луны
дорогой отсюда куда-то
с поклажей обиды, вины

Здесь злоба животного долга
в глубинах заросших бровей
здесь руки не знавшие долго
других, что белей и нежней

А мир в напряженье терпенья
в пределе натяга струны
и медлится правое мщенье
и ангелы эти — темны

И Богу достаточно писем
и тусклых окладов икон
и мира, что вечно эскизен
не дай ему Бог — завершён

Отдохнуть под парами, как поле
чтоб на нём ничего не росло
или лодкой уплывшей на волю
потерявшей неловко весло
или стёртым бойком пистолета
вдруг внезапно понявшим про боль

А никто не припомнит то лето
колокольчиковую триоль?

что по небу летела и пела
словно гений полёта Шагал
а у речки известное дело
был причастен всему краснотал
всё, что было раёшным застольем
всё, что не было больше потом

Только трель предвечернего поля
с длинной тенью, откосным дымком

никогда не заметен момент когда
в твою жизнь входят люди
ты потом узнаёшь откуда
и всегда словно громким громом
когда нас оставляют они
никогда
не узнаешь куда

кружевная поверхность пруда
по утрам перехвачена льдинкой
что выдерживает вес херувима

в сумрак вечера дым из фабричной трубы
бутылочным джином
ломается на ветру
и в глубоком колодце небес
звезда
манит глаз её колкий срез

малыши прибирают игрушки

ты малыш
ты на праздник пришёл
а тебе говорят — он ушёл
ненадолго
вернётся вернётся
юбилеем серебряным он
проберётся в игольное ушко
и вернёт тебе память о времени future
in the past

и тогда остаётся лишь только надежда на то что
у тебя впереди есть хотя бы минута
хотя бы одна
минута твоей звезды

за которой смывается цвет
жёлто-падающей осенней воды
за которой смывается
всё

ты надеешься
что переживёшь своё сердце
на много лет

яблоня спящая в январе
бабочка спящая в янтаре
жизнь очень маленькая сама
так велика из окна
ума

вечное в вечности эмпирей
и быстротечное у людей
время боится своих пирамид
снится себе
от себя бежит

сквозь глинозёмы корнями лес
дерево жизни растёт с небес
это такая физика сна
не из бумаги
не изо льна

Не от земель с четырёх сторон
Не от царей четырёх времён
Но от купели золотой
С братом сестрой
Огнём водой

Я получил письмо в бутылке
я вышел к утренней воде
была без подписи посылка
с молитвою на этот день

Её словами-камышами
и буквами за прядью прядь
как будто ангел неба ставил
на дольний день свою печать

Чтоб день был тихим и прекрасным
и было просто и светло
пока в хронометре алмазном
стекло минут не истекло

И где на облачке-меандре
меняет вечер колера
сегодня кинет кости в завтра
не размышляя о вчера

Булонский лес...

Послушай, баронесса!
Ты третий день преследуешь его.
Ты наконец-то, вызволишь из леса
Своё живое антивещество,

И скажет он:
— Послушай, баронесса!
Дюма напишет только через век
Роман про мушкетёров и подвески.
Снимай свои.
Я расстелил ночлег.

Европой бродят призраки прогресса.
А нам плезир, мон шер,
Всё включено.
Не трать минут.

Послушай, баронесса!
Снимай корсет
И не пролей вино.

вещь не помнит своего имени
имени другой
вещи

имена
живут в ночном зрении
невидимой крови богов на мягкой земле
души вещей
живут в осязаниях рук
перестают быть
без них

страх
это
потеря имени

перестать быть
не жить
больше

В кошачьем сердце нет любви

Сказавшего
Благослови

благослови его
и всё же
и всё же на любовь похоже
вблизи
нос к носу
визави
в телесном медленном изгибе
и в океане шёрстной зыби
всё это родственно любви

Инопланетное дитя
хозяйка крова и жилища
ты крохой немудрёной пищи
живишь свой плюшевый костяк
из створов глаз твоих шаманских
из княжеств сфинксов египтянских
передаёшь тысячекрат
на изумление честный взгляд
и отдых и душевный лад

Ты даришь более, чем просишь
и лечишь тело
и привносишь успокоение
в крови

В кошачьем сердце нет любви

так сказано и так плыви
меж двух
пусть розных берегов


Но тайно
ты овещесловь

кошачье сердце
и любовь

Давай закопаем топор войны
и пусть копошится трудолюбивый хаос
и пусть это будем не мы
не мы
те у кого за душой не осталось
его виолончели вчерашнего дня
которая приучает любить сегодняшний
той колыбели что тебя и меня
впускает в жизнь словно приёмышей

В ночном безмолвии плывёт самолёт
сигналя огнями словно летающая тарелка
а сердце не может продолжить отсчёт
пока не обнаруживается подделка
и не доносится шум турбин
обыкновенной земной конструкции
давай наконец уже не отдадим
жертвы багровому вицлипуцли

Тогда мы захотим
сможем хотеть и мочь
тогда к нам заявятся с небосвода
мигающими огнями через эту ночь
сказки
контактами третьего рода

Нет великого русского моря
есть высокое русское небо
есть распевное русское горе
в колыбели бескрайнего снега

Есть под дугами коромысла
по обоим плечам Урала
свет Россия, таинство смысла
что по слёзонке добывала

Есть Россия покорней глины
на кругу гончарного стана
есть Россия, полна брюшинной
бурой крови окрест жакана

Есть Россия великого счастья
от причастья вином и хлебом
и высокого самовластья
через боль уходить в небо