МАКСИМ ЗАМШЕВ
Весь мир в улыбке
Памяти Владимира Бояринова
Впервые я встретил его в 1996 году. Тогда, на совещании молодых писателей МГО СП России, меня приняли в ряды Союза, и он вручал мне билет. Был радушен, хотя очень спешил. Работа в Московской писательской занимала всё его время. Он спасал и спасал эту организацию до последних дней, спасал дом, спасал независимость.
Несколько лет спустя, когда Иван Голубничий пригласил меня на работу в "Московский литератор", мы стали видеться с Владимиром Георгиевичем Бояриновым чаще. Его вид, бодрая уверенность, внятность всегда помогали в работе, не позволяли унывать. И тогда я открыл для себя его стихи, удивительные по тону, чистые, самобытные, предельно русские:
Несколько лет спустя, когда Иван Голубничий пригласил меня на работу в "Московский литератор", мы стали видеться с Владимиром Георгиевичем Бояриновым чаще. Его вид, бодрая уверенность, внятность всегда помогали в работе, не позволяли унывать. И тогда я открыл для себя его стихи, удивительные по тону, чистые, самобытные, предельно русские:
Когда из поволоки
Пробрезжит на востоке
Рассветная межа,
Пускай тебе приснится
Осенняя зарница –
Заблудшая душа.
Впусти её без страха,
Она всего лишь птаха
Меж небом и землёй,
В своём скитанье давнем
Не ставшая ни камнем,
Ни мудрою змеёй.
За то, что эти годы
Делила все невзгоды
И горести твои,
Нарви ты ей морошки,
Корми её с ладошки,
Водой её пои...
Пробрезжит на востоке
Рассветная межа,
Пускай тебе приснится
Осенняя зарница –
Заблудшая душа.
Впусти её без страха,
Она всего лишь птаха
Меж небом и землёй,
В своём скитанье давнем
Не ставшая ни камнем,
Ни мудрою змеёй.
За то, что эти годы
Делила все невзгоды
И горести твои,
Нарви ты ей морошки,
Корми её с ладошки,
Водой её пои...
Потом мы сблизились. Рабочие отношения перешли в дружеские. Владимир Бояринов стал мне старшим братом, опекал, наущал. Память прихотлива. Что сохранила она за эти четверть века? Если бы можно было держать в ней каждый день и потом обращаться к каждому в любое время и проживать его заново. Но увы.
Я помню его колоссальное рвение на работе, как он приезжал ни свет ни заря и работал. Как тянулись к нему люди, то за советом, то за помощью, то просто за неспешным разговором. И он всем уделял внимание, хотя уставал страшно. Помню, как он, грудью бросаясь на амбразуру, защищал МСПС и Сергея Михалкова от нападок нечистоплотных людей. Как по-детски он не понимал, когда ему вредили, удивлялся человеческой подлости, хотя жизнь прожил многотрудную. Я взахлёб слушал его рассказы о детстве в Семипалатинске, об учёбе в Томке, о том, как он определялся на лето в тяжёлые строительные бригады, шабашки в сибирской тайге, чтоб как-то заработать на жизнь, как поступил в Литинститут, где учился у Егора Исаева. Особо увлекательны были истории о работе в издательстве "Современник" под руководством Прокушева и Сорокина, вместе с Юрием Кузнецовым. Я был свидетелем, как хмуроватый и не очень общительный Кузнецов заходил к Владимиру Георгиевичу и как на равных они общались. Сам Бояринов не раз подчёркивал роль Кузнецова в его поэтическом становлении. А каким богатырём в его речах восставал Владимир Цыбин! Я всерьёз осознал его значимость только после того, как Бояринов мне открыл многие его стихи. Когда мы готовили в "ЛГ" публикацию о Владимире Цыбине, он принял деятельное участие. Текст тогда написала Светлана Мережковская, ученица Цыбина.
Бояринов любил Россию по-настоящему, без ксенофобии, без истерики, просто не мыслил себя без этой любви. Вот знаменитые его строки:
Я помню его колоссальное рвение на работе, как он приезжал ни свет ни заря и работал. Как тянулись к нему люди, то за советом, то за помощью, то просто за неспешным разговором. И он всем уделял внимание, хотя уставал страшно. Помню, как он, грудью бросаясь на амбразуру, защищал МСПС и Сергея Михалкова от нападок нечистоплотных людей. Как по-детски он не понимал, когда ему вредили, удивлялся человеческой подлости, хотя жизнь прожил многотрудную. Я взахлёб слушал его рассказы о детстве в Семипалатинске, об учёбе в Томке, о том, как он определялся на лето в тяжёлые строительные бригады, шабашки в сибирской тайге, чтоб как-то заработать на жизнь, как поступил в Литинститут, где учился у Егора Исаева. Особо увлекательны были истории о работе в издательстве "Современник" под руководством Прокушева и Сорокина, вместе с Юрием Кузнецовым. Я был свидетелем, как хмуроватый и не очень общительный Кузнецов заходил к Владимиру Георгиевичу и как на равных они общались. Сам Бояринов не раз подчёркивал роль Кузнецова в его поэтическом становлении. А каким богатырём в его речах восставал Владимир Цыбин! Я всерьёз осознал его значимость только после того, как Бояринов мне открыл многие его стихи. Когда мы готовили в "ЛГ" публикацию о Владимире Цыбине, он принял деятельное участие. Текст тогда написала Светлана Мережковская, ученица Цыбина.
Бояринов любил Россию по-настоящему, без ксенофобии, без истерики, просто не мыслил себя без этой любви. Вот знаменитые его строки:
Пронеслась на заре по грунтовой дороге
Тройка взмыленных в дым ошалелых коней.
На телеге стоял, как на Божьем пороге,
И стегал вороных безутешный Корней.
И кричал он вослед журавлиному клину,
И с отмашкой слезу утирал рукавом:
– Ох, не мину судьбы! Ох, судьбины не мину
На небесном пути, на пути роковом!
Где-то дрогнула ось, где-то брызнула спица,
Повело, подняло, понесло между пней!
И склонились над ним:
– Чей ты будешь, возница? –
Харкнул кровью в траву безутешный Корней.
И спросили его:
– Ты в уме в самом деле?
И куда понесло тебя с грешной земли?
– Я-то что, я-то что? Журавли улетели!
Без следа улетели мои журавли!
Тройка взмыленных в дым ошалелых коней.
На телеге стоял, как на Божьем пороге,
И стегал вороных безутешный Корней.
И кричал он вослед журавлиному клину,
И с отмашкой слезу утирал рукавом:
– Ох, не мину судьбы! Ох, судьбины не мину
На небесном пути, на пути роковом!
Где-то дрогнула ось, где-то брызнула спица,
Повело, подняло, понесло между пней!
И склонились над ним:
– Чей ты будешь, возница? –
Харкнул кровью в траву безутешный Корней.
И спросили его:
– Ты в уме в самом деле?
И куда понесло тебя с грешной земли?
– Я-то что, я-то что? Журавли улетели!
Без следа улетели мои журавли!
Нам случалось с ним бывать в Европе. Он никогда не впадал там в ересь, типа, у нас всё лучше, что там смотреть? Восхищался живописью в Лувре, каналами Венеции, строгостью Вены. Он был широким человеком, вмещал в себя многое, высоту его поэзии ещё предстоит оценить потомкам. Я помню, как мы шли по Милану, было жарко, и он снял обувь и пошёл босиком. Это свобода, которой многим так не хватает. Настоящая. Не наступающая ни на чью свободу.
Помню, как он обратил моё внимание на то, что знаменитые не повторяющиеся узоры решёток на парижских балконах очень походят на структуру Эйфелевой башни.
Вся его мудрость могла заключаться в одной улыбке, такой доброй и обнадёживающей, что её нельзя забыть. Как нельзя забыть выдающегося русского поэта Владимира Георгиевича Бояринова!
Простите и прощайте!
Мы обязательно встретимся.
"ЛГ" выражает искренние соболезнования родным и близким Владимира Георгиевича Бояринова
Помню, как он обратил моё внимание на то, что знаменитые не повторяющиеся узоры решёток на парижских балконах очень походят на структуру Эйфелевой башни.
Вся его мудрость могла заключаться в одной улыбке, такой доброй и обнадёживающей, что её нельзя забыть. Как нельзя забыть выдающегося русского поэта Владимира Георгиевича Бояринова!
Простите и прощайте!
Мы обязательно встретимся.
"ЛГ" выражает искренние соболезнования родным и близким Владимира Георгиевича Бояринова