Я служил тогда в роте разведки морпеховской ракетной бригады, в славном городе Майкопе. Был еще чистым непуганым духом, и, как истинный дух, не вылезал из караулов. Однажды ранним утречком я стоял, а точнее — безуспешно боролся со сном возле какого-то склада, окружённого тремя рядами колючей проволоки. До смены оставался час с хвостом, а кемарить стоя я научился в армии быстро.
Треск ломаемых кустов и рвущейся проволоки-колючки буквально подбросил меня вверх. Я только и успел, что заорать: «Стой, кто идёт!» До предупредительного выстрела, а тем более до пальбы на поражение дело не дошло, поскольку нарушитель, как нож сквозь масло, ни на секунду не останавливаясь и неразборчиво матерясь, пронёсся сквозь все заграждения. Глаза мои от удивления и ужаса буквально повисли на ниточках, когда я в паре метров от себя увидел огромного кабана-секача с окровавленными боками!
Стрекача, извините уж за неуместную рифму, я, бросив нафиг автомат, дал по-спринтерски, мгновенно достиг ближайшего бетонного столба и взлетел на его вершину неведомым мне до сей поры способом. И повис там, вцепившись во что попало.
Последующий час я провёл, впадая из отчаяния в ужас и обратно. Дело в том, что кабан, цвет глаз которого мог поспорить с кровью от царапин, оставленных колючей проволокой и от заметной раны, нанесенной, видимо, неумелым охотником, напал на мой личный столб с яростью и неумолимым упорством. Насест мой трясся, руки одеревенели, а секач всё долбил бетон, вышибая из него приличные куски и крошки. При этом продолжал нецензурно рычать и визжать.
Для того, чтобы уронить столб и добраться до меня, ему не хватило каких-то минут. Помешал наряд во главе с моим сержантом дедом Славой Гусаком. С ходу бойцы врезали из четырёх автоматных стволов по кабану, но зверь ещё несколько минут порывался встать и их атаковать…
Меня снимали со столба с помощью лестницы и монтировки, которой разжимали мои одеревеневшие пальцы.
— Еврейское твоё счастье, — съехидничал сержант, который, как истинный западэнец, был по определению антисемитом. — Вот посидишь на губе за то, что автомат бросил!
Но я этой перспективы почему-то совершенно не испугался, как будто чувствовал, что гауптвахта на предстоящие три года станет для меня буквально домом родным. К тому же я не отрываясь смотрел на основание столба, похожее на недоповаленное бобром дерево.
Выйдя с губы, я узнал, что кабана успешно оприходовали наши «старики», а самые лакомые запчасти были переданы в офицерскую столовую. Никаких разбирательств по поводу стрельбы в расположении части и неуставного расходования боеприпасов не проводилось.