Елеона травы спутаны,
но так близко  здесь до звезд,
видишь,  облаком окутанный,
встречи с небом ждет Христос.

И пуста  земная горница —
жизнь без Бога — страх и грусть...
Все же, с высоты доносится —
«Я вернусь, вернусь, вернусь...

Хлебом плоть Моя преломится
и вином прольется кровь,
лишь — не разрушайте Горницы —
мы в нее вернемся вновь.

Как Мне рассказать подробнее —
смутны вечности черты —
станешь ты Моим подобием,
если Мне поверишь ты.

Я вернусь в таком же облике
по прошествии времен,
Я вернусь в таком же облаке
на зеленый Елеон».

Как ты замерз, мой бедный Кай! —
от поцелуя Королевы...
Слагай же вечные напевы,
но слово «Вечность» — не слагай.

Твой Ангел — победил меня,
и жизнь как в зеркале — двоится,
и в каждой будущей странице
слова горят, как от огня.

И я лечу на крыльях бед
туда, куда лететь опасно,
но эта высота прекрасна,
и я расту душой — в ответ

Но злой осколок твой от слёз
растопится, вернется детство,
и мой огонь согреет сердце
твое... И куст зардеет роз...

Как ты замерз, мой бедный Кай!
И сердце стало, как осколок...
Слагай на льду любое слово,
но слово «Вечность» — не слагай...

Влажней чернозема полночная даль,
укрыта прозрачными звездными ризами,
к рассвету блеснет горизонта сталь,
на луч небесный — Земля нанизана.

Пронизан лучами огромный дом,
пустынность его ощутимей с годами...
Частицей вечности — Библии том,
страница, где я о тебе гадаю

каждым утром, раскрыв наугад,
взглядом брожу по строке осторожно,
вновь — читаю о невозможном,
о том, что нет между нами преград.

Поверив словам, я шепчу: Позови
в полночную даль, что влажней чернозема...
И я покину пустынность дома,
ту, что равна утрате любви.

Как Мария, войду на рассвете
в тот далекий весенний Сад.
ветер вечности меня встретит,
как последняя из преград.

На земле — по дороге неровной,
ошибаясь, пришлось идти...
В том Саду меня встретит Садовник
и укажет иные пути.

Я Его не узнаю вначале,
в предрассветном тумане-мгле,
лишь замечу, что взгляда печальней
не встречала я на земле.

Сквозь ветвей весеннюю пряжу
всё же я различу черты...
И когда Он «Мария!» — скажет,
я отвечу: «Учитель!.. Ты!...»

Это будет первая встреча
на единственной из дорог...
Это будет последняя встреча,
и туманом укроется — Бог...

Умолкнем — на полуслове...
Пусть — стрелка минуту тянет,
мгновение остановим —
то, что прекрасным станет.

«Я отодвину штору...» —
ты спросишь... — Не возражаю.
Луч пробежит, который
вещи преображает.

Комната озарится,
соединятся руки...
Пусть этот час повторится —
в памяти, в годы разлуки.

Вырастет расстоянье
между нами преградой —
все же, о расставанье
сейчас говорить не надо.

Вспомним с тобой былое...
В этот час бесконечный
стрелка — растет стрелою,
обозначая вечность.

Наши расходятся тени,
луч, убежав, погаснет.
Стрелка замрет на мгновеньи —
том, что было прекрасным...

Вчерашней ночью дождь стучал в окно,
и над страницей дух небес витал,
и влагой, превращенною в вино,
он лозы строк, как древний сок питал.
Нездешний гость невольно стал причиной
бессонницы... Небесный звукоряд
земную тишину смывал лавиной,
боль заглушая от былых утрат.
Как вечность — дождевые нити льются
и вьются над тетрадью как хотят,
и на отрезки поминутно рвутся,
чтоб встроиться меж строчек, наугад,
и на странице оживает лето,
и прорастают травы среди строк,
и обвивают в комнате предметы,
и только точка прекращает этот
со-творчества неистовый урок...

Библию читаешь без меня,
без тебя — холодный воздух пуст...
В этот день не разожгу огня,
светится тот можжевела куст,

что наверное растет ещё
под твоим распахнутым окном...
В тех лучах нам было горячо
в те часы, где были мы вдвоем,

скрытые вечерней тишиной,
взглядами встречаясь в небесах,
куст горел нетленной купиной,
вечность проступала на часах.

В памяти остался синий звон
ягод, холодеющих в дали...
Я читаю Библию — про сон
древнего пророка Илии.

Над тобою пусть склонится куст
можжевела, где заснул пророк,
от твоих пусть прилетает уст
Слово, что тебе прошепчет Бог,

чтоб осенний вечер не был пуст —
в день, где я не разожгу огня,
светится лишь можжевела куст...
Библию читаешь — без меня...

Я буду ждать там, где цветет бессмертник —
меж нами снова вечность пролегла —
и ты придешь, уйдет ночная мгла,
расскажешь мне — о жизни и о смерти.

Но даже тишина — меня излечит,
в той тишине рождается апрель,
и утренняя редкая капель,
что в воздухе дрожит — дороже речи...

А за окошком в этот день воркует —
из облака возникший голубок,
и со страниц сдувает ветерок
песок, что мы — у вечности воруем....

И словно Ангел, голубь взглядом ищет
уже не Деву — только Девы тень...
И в Благовещенье, в седьмой апреля день
икона Девы озарит жилище.

Я буду ждать там, где цветет бессмертник...
Движением замедленным руки
откроешь ты страницу — от Луки,
чтоб прошептать — о жизни и о смерти...

Торжествовать... Простора не хватило —
приветней — путь черты в черновике,
отставлены кастальских вод чернила —
тоскует мел по грифельной доске.

Запутан в рифме — профиль римский мира,
как завиток средь брошенных ветвей —
прибившейся к другим — моей же лиры,
чтоб голоса настраивать верней.

Сквозь вечность чтоб — просвечивало Слово,
душа — сквозь душу, море — сквозь мираж,
сквозь сети — серебро — удел улова,
оливы ветвь — сквозь стертый карандаш,

чтоб, вытянув перо из недр простора —
растущий лепесток из крыл гонца —
черновики марая до упора,
взять завиток из формулы певца...

Ладони сложены привычно —
молитвы жестом в тишине,
как бабочки, полны величья,
сгорают медленно в огне —
в окне летящего заката,
вновь подводящего черту
тому, что пройдено, что свято,
что полнит жизни пустоту,
что открывает смысл первичный,
что поднимает на волне
ладоней, сложенных привычно —
молитвы жестом в тишине.
Застывший жест, как слово, точен,
он вечер — вечностью продлит
и разомкнет тот круг непрочный —
огня, где бабочка горит,
чтоб взгляд ушел за грань заката,
где веер шелестит крыла,
где длится жизнь, как сон, за кадром,
как будто вовсе — не была...

Когда-то дни бывали таковы —
они летели, как летят моменты,
отрезки времени, как вечности фрагменты,
судеб счастливых или роковых.

И может быть, с младенческих пелен,
с небесной колыбели, с детства,
дремало рядом вечности соседство
и обещало будущий свой плен.

Но в жизни был Единственный тот день,
тот день счастливый, но прожитый просто,
что в сердце стал осколком вечным, острым,
словно рубец, иль эхо, или тень.

Когда-то таковы бывали дни —
срезало время каблуки, подошвы...
но оглянись когда-нибудь на прошлое —
на дальние небесные огни...

Мы шли с тобой по краешку Земли,
и озеро блестело где-то справа,
а слева безымянные цвели —
июньские, в пыли дорожной травы.

Казалось, нас небесный Голос звал...
Боясь цветы примять, шли осторожно,
и как Адам, ты имена давал
пробившимся былинкам придорожным.

Сквозь облака пронзили даль лучи,
дорога уводила в бесконечность,
я слушала речей твоих ручьи
и мне казалось, наступила вечность.

Казалось, это будет навсегда —
не прорастут уже событий зёрна,
и жизнь уйдет, её печаль, беда,
а будет только — справа гладь озёрная,

и мы идем по краешку Земли,
боясь примять цветы, так осторожно,
те, безымянные, в дали, в пыли,
бредущие, как мы, по бездорожью...

Думали мы о расплате —
той, за вечным порогом.
Вспомнили мы о Пилате,
идущем лунной дорогой.

Небесным он шел переходом
к неведомой нам еще вечности.
А мы были лишь пешеходами
на улице бесконечной.

И мы остались прогуливаться
по длинной Садовой, по Кудренной,
вдаль уходящей улице,
млечным светом припудренной.

Луна развалилась на части —
там, в переулках над Бронной...
Мы шли к великому Мастеру
к пятиэтажному дому,

в квартиру пятидесятую,
шли по великим строкам,
где он написал про Пилата,
где он рассказал про Бога.

Мы шли вослед за Пилатом,
лунною шли дорогой,
мы думали о расплате —
там, за вечным порогом.

На мир упала мгла,
но мы зажжём светильник...
Икона из угла
нам светит — мгла бессильна.

Здесь тишина царит,
летят бесшумно хлопья,
но Голос говорит:
Ты — Божие подобье...

Так много в мире зла,
а чистых душ так мало...
Но Свет растет, чтоб мгла
от мира отступала.

Светильники зажжём,
подобием ответа,
лампадаю-огнём
чуть-чуть поможем Свету.

Пусть — долог зимний сон,
но ты — не спи, художник,
ты — временем пленён,
ты — Вечности заложник...

Небесный проблеск робко тронет
лучом — подобием венца —
весь этот мир — как на ладони
лежащий вечно у Творца.

Мой взгляд пока никто не гонит
от линий твоего лица,
когда вокруг него ладони
летят, как крылья у Гонца,

когда все слаще и бездонней
те дни, которым нет конца,
когда мы, как птенцы в ладони
спасающего нас Творца.

Но как предчувствие погони,
предчувствье смертного конца,
когда протянуты ладони
вдоль перекладин, близ торца…

Когда прощальный взгляд твой тронет —
из-под тернового венца —
весь этот мир — как на ладони
лежащий вечно у Творца.