Одобрения проекта ждали с нетерпением. Буквально. Постоянно созванивались и встречались, обсуждали, насколько оно реально; осторожно – но подрагивающий голос нетерпение выдавал – интересовались в департаменте.
Процесс двигался медленно, или им казалось, что медленно, – медленно именно с рассмотрением их проекта. Давно уже, много лет, было в ходу выражение: "По остаточному принципу", и вот оно чуть что срывалось с их губ. Правда, срывалось в общении между собой.
Одобрение сулило им грант и неплохой заработок, впрочем, главным была возможность творить своё. Пусть так, в таком виде, на такой площадке, но приложить свои знания, выплеснуть энергию. Творческую. Другую они выплёскивали вовсю, здесь им никто не мешал, никто их не ограничивал. Могли полночи тусить, совершать сёрфинг по кабакам, а в одиннадцать утра уже были на репетиции – кувыркались, произносили страстные монологи, ругались, дрались, целовались…
Но репетиции и спектакли не доставляли того удовлетворения, какое, наверное, должно приносить руководство созданием произведения искусства – хотелось своего, делать своё, а не выполнять установки другого. В юности почти каждый актёр хочет быть режиссёром.
И вот пришла новость – одобрили. Они узнали это не по звонку человека из департамента, а так, как и должно, наверное, быть в цивилизованном мире, – прочитали на сайте. Под номером двадцать три значилась их Театральная школа "Пишем, ставим, играем". Десять занятий. Интенсив – по четыре раза в неделю. Место проведения – детский дом № 3. Возраст участников 12+.
Яна Потапова отвечала в их команде за написание сценок. Четыре года назад окончила театральный институт, актёрское отделение, но чувствовала себя скорее не актрисой, а драматургом. Две пьесы её поставили в нескольких маленьких театрах, приглашали участвовать в драматургических лабораториях, класс-актах. В общем, как проводить занятия, она знала. Пока как участница, и вот пришло время попробовать встать во главе…
На занятия приходили всей командой. Яна – драматург, Света Брагина, Паша Ершов и Лика Розен (настоящие имя и фамилия, кстати, не псевдоним) – режиссёры. Никто пока ничего не поставил, играли в Молодёжном театре. Мечтали поставить, искали практику. Она представилась в детском доме № 3.
В первый день, особенно поначалу, было тревожно, вернее, муторно. Не знали, как говорить. Знали – что, а вот как… Ведь сироты, наверняка с психотравмами, не очень-то избалованы вниманием посторонних, болезненно реагируют на повелительные интонации, без которых не обойтись в обучении. Излишняя жизнерадостность, эмоциональность их только напугает, и они могут замкнуться в себе на все эти десять занятий. Или вовсе перестать приходить в этот маленький актовый зал.
Но постепенно подростки – в основном девочки – оттаяли, втянулись в игру в истории, которую затеяла Яна. Накидывала ситуации – например, из трещины на асфальте вырос прекрасный цветок, и что с ним делать, как защитить от ботинок равнодушных пешеходов? – а подростки продолжали, развивали, бросали реплики, и возникали диалоги, полилоги, рождались важные ремарки… Света Брагина записывала в ноутбуке эти наброски будущей маленькой пьески.
Воспитательницы, слава богу, не встревали – сидели в сторонке, наблюдали, иногда улыбались.
С первых минут Яна выделила девочку лет двенадцати-тринадцати, со сдвинутыми бровями, поджатыми губами. На первый взгляд она была испугана или навсегда запугана, но если следить за ней, за её движениями, резкими поворотами головы на реплики ребят, становилось понятно – она впитывает в себя это новое состояние, новую для неё атмосферу, старается ухватить нить и присоединиться к общей работе, общему поиску.
В конце концов брови её разлетелись, рот приоткрылся, она вскинула руку.
– Да-да, вот ты, – мгновенно, будто была готова, среагировала Яна, – говори, пожалуйста.
– Она… она осенью собрала семена цветка и весной посадила целую клумбу.
– Отлично! Как тебя зовут?
От этого вопроса девочка почему-то смутилась. С усилием, что ли, ответила:
– Вероника.
– Хорошо, Вероника. А теперь давайте это переведём в действие. Выразим через разговор персонажей пьесы. Оля, наша героиня, предлагает ребятам оберегать цветок, а когда он отцветёт, собрать семена…
На третьем занятии выбрали из нескольких сюжетов три, распределили между Светой, Пашей и Ликой, режиссёрами, и каждый набрал себе желающих – соавторов сценок и будущих исполнителей. Яна модерировала процесс, помогала, подсказывала, мягко исправляла, переходя от группы к группе. И постоянно невольно поглядывала на Веронику. С радостью, но опять же невольной, душевной, что ли, а не головной, радовалась, как та всё живее, смелее втягивается в процесс.
Почему она обращала столько внимания именно на эту девочку? Наверное, её привлекала внешность, черты лица, крупные, броские, выразительная мимика, голос – одно Вероникино слово будто раздвигало гомон её сверстников… В общем, у неё было, кажется, многое, чтобы стать хорошей актрисой. И если сейчас заронить в ней это, повести… В их театральном институте немало таких, из райцентров и деревушек, природных талантов, которые за пять лет учёбы становятся звёздочками местного масштаба – учебного театра, а после получения дипломов их расхватывают театры области, соседей, Севера, а многие остаются здесь – их город богат на театры…
Занятия становились всё живей, плодотворней, ребята раскрывались, как те цветы, про которые была одна из пьесок. Как из одного, неведомого в этих краях цветка выросла на следующий год целая клумба, а потом весь городок стал розовым от этих цветов, закрывших серые стены панелек, бетонные заборы, скучные трансформаторные будки.
Яна приезжала в детдом с удовольствием, хотя поначалу, когда проект готовился, была настроена скептически. Теперь же больше других писала в их чате преподавателей, предлагала новые упражнения, во время зума делилась впечатлениями, сыпала идеями. Девчонки и Паша, замечала, усмехаются. Не саркастически или с иронией, а так, по-доброму: "Разошлась наша Янка Второй План".
У неё было прозвище такое – Второй План. На главные роли и в институте не рвалась, и теперь в Молодёжном театре. Несколько раз обмолвилась, что ей нравятся роли второго плана, вот и прилипло.
А ей действительно больше нравилось наблюдать, учиться у режиссёров, изучать возможности актёров, само устройство театра. Не знающий его наверняка не может писать хорошие пьесы. Ведь нужно представлять, когда пишешь, как это будет потом на сцене… И вот сейчас происходило ускоренное, что ли, сотворение спектакля. Пусть неполноценного, но всё же. Написание сценок за два занятия, теперь бодрые, иногда сумбурные репетиции, рождение актёров из тех девчонок и пацанов, которые не все и в театре бывали.
Вероника точно не бывала – сама сказала об этом, но природная одарённость в ней чувствовалась, и вот с каждым занятием, да что там, с каждой минутой репетиций росла и крепла. Действительно распускалась.
И вот она не появилась в актовом зале.
– А что случилось? – спросила Лика Розен, в чьей группе была Вероника.
– Её увезли. Забрали, – отозвались подростки почти равнодушно. А может, грустно.
– В смысле? – Лика, судя по голосу, явно была готова обрадоваться, Яна тоже замерла в предвкушении услышать: "Удочерили".
Веронике примерно тринадцать, в таком возрасте уже редко берут в семьи…
– Ну, в смысле, – хмыкнул один из детдомовцев, по имени Саша, кажется, – пришла машина, и увезли.
– Куда увезли?
– Девушки, – поднялась воспитательница в возрасте, другая, помоложе, уткнулась в телефон, будто прячась, – давайте об этом не здесь. Репетируйте, пожалуйста.
– Так Вероники больше не будет?
– Нет.
Как прошло занятие, Яна не заметила – с первых минут ждала, когда оно закончится и можно будет узнать, что с Вероникой.
– Спасибо, ребята! – звонкий голос Лики. – До завтра. Завтра у нас важнейший день. Прошу выучить реплики наизусть. Не все пока это сделали.
Не сговариваясь, Яна, Лика, Паша и Света пошли следом за воспитательницами в кабинет. Те удивлённо на них посмотрели.
– Мы всё-таки хотели бы выяснить насчёт Вероники, – объяснила Лика.
– Её отправили в Реж.
Реж – маленький городок в сотне километров на север от их областного центра.
– А почему?
Воспитательница в возрасте вздохнула и движением руки предложила присаживаться. Ребята присели на мягкие стулья вокруг длинного стола. За ним, видимо, проходили педсоветы или как это здесь называется…
– Вероника Повалихина поступила к нам четыре года назад из Режа, так как в местном детском доме не было мест. Теперь место освободилось, и Веронику вернули.
– Не понимаю, – фыркнула Яна недоуменно. – У неё здесь ведь были друзья, она четыре года, сказали, здесь прожила. Позавчера ещё репетировала со всеми. И так взять, как вещь, и увезти!..
– Девушки, – женщина будто не замечала Пашу Ершова, а он не настаивал, не поправлял, – не надо думать, что мы Веронике не сочувствуем. Но что мы можем? Такой порядок. Регистрация у неё в Реже. Здесь она изначально была временно. И она это знала.
Воспитательница в возрасте говорила ещё долго. Без агрессии, а иногда и со слезами в голосе. Яна пыталась и не могла вслушаться. В голове постукивали два слова – "не понимаю, не понимаю".
Мозг, может, и смог бы понять, а то, что называют душой…
Больше она на занятия не ходила.
Поначалу всё собиралась съездить в Реж, увидеться с Вероникой. Может быть, как-то добиться, чтобы её вернули сюда. Рассказать, какая талантливая девочка, ей необходимо жить в городе с театрами, готовиться к поступлению в театральный институт…
Мысленно Яна приводила множество аргументов, и все они скукоживались, как засыхающие цветочки, никли и превращались в пыль. Не поможет. Правила и законы наверняка сильнее её этих аргументов, доводов. А навещать Веронику время от времени – только мучить её. Хуже нет воскресного папы, это Яна знала по опыту. А она может стать воскресной подругой. Не больше. Да и вряд ли каждую неделю у неё получится ездить в этот Реж. Да, не получится.
И постепенно пыл её угасал, дела и проблемы застилали, как туман или дым, этот случай. Не так часто теперь стучало внутри "не понимаю, не понимаю", а если начинало стучать, Яна пыталась думать о другом. Стыдилась этого, злилась на себя, даже иногда плакала. А потом встряхивалась и громко, отчётливо говорила себе:
– Что ж, это жизнь.
И продолжала жить дальше.