Если отсюда свернуть направо, увидишь три дома. В голубом живет Марина, в желтом — София, в коричневом — Стас.

Голубой дом, здесь живет Марина

Фасад голубого дома заметно испещрен трещинами. Раньше голубой дом был обычной пятиэтажкой, но потом его покрасили, и он стал знаменитым и заметным отовсюду, с любой улицы, голубым домом.

Желтый дом, здесь живет София

Фасад желтого дома незаметно испещрен трещинами. Раньше желтый дом был обычной больницей, но потом его покрасили, и он стал знаменитым и заметным отовсюду, с любой улицы, желтым домом. Произносить "желтый дом" людям нравилось больше, чем произносить "наркология", особенно в контексте предложения "Моя мама сейчас в…".

Коричневый дом, здесь живет Стас

Фасад коричневого дома заметно не испещрен трещинами. Раньше коричневого дома не было, но потом его построили, и он стал знаменитым и заметным ото всюду, с любой улицы, новым коричневым домом.

Если зайти в те дворы, можно увидеть, как люди выходят из подъездов трех домов по разным гранитным дорожкам, сливающимся впоследствии в одну обширную пешеходную часть.

Двор голубого дома

Во дворе голубого дома, когда он был еще обычной пятиэтажкой, часто видели женщину с коляской буро-зеленого цвета. Все знали эту женщину, потому что, говорили, она наркоманка, и каждый, чтобы удостовериться, заглядывался на нее в надежде обнаружить на этот раз оголенные руки — и проскользнуть взглядом к сгибу локтя. Но женщина никогда не оголяла рук, как, впрочем, и ног. А потом и вся исчезла.
Когда дом уже давно стал голубым, в его дворе начала гулять Марина — и гуляет до сих пор.

Двор желтого дома

Во дворе желтого дома, огороженном колючим забором, часто можно увидеть группы гуляющих, но люди предпочитают на них не смотреть.
Порой на одной из скамеек сидит женщина, за жизнью которой следил весь двор ныне голубого дома. Руки, вены у Софии чистые, как и ее кожа, лицо и, если верить ее глазам, душа.

Двор коричневого дома

Во дворе коричневого дома мамы с детьми гуляют обычно утром и днем, а по вечерам здесь видны только неказистые головы сумрачных рабочих да бурая строительная пыль, которую они за собой несут.

В нужный подъезд голубого дома можно пробраться, если очень хочется, притворившись соседом или почтальоном.

Нужный подъезд голубого дома

В подъезде голубого дома пахнет плющом и старческой вонью. Здесь высокие ступени, узкие пролеты, на каждом стоит растение. Двери закрываются на замок, но иногда, если попробовать взять дверную ручку на слабо, — она может сдаться. Особенно грешат хозяева гулящих кошек.
Недавно в подъезде появилась хромая зелено-бурая коляска, и все сразу поняли, что это Марина с третьего этажа достала ее с балкона.

Третий этаж нужного подъезда голубого дома

Здесь ничего особенного нет: четыре двери с двузначными номерами, мешающаяся всем проходящим пальма в горшке, клетка на плитке на полу.
В квартиру Марины — пятьдесят шестую — войти нельзя. Здесь начинается частная жизнь.

На крыльцо желтого дома можно заявиться только в определенный час и с определенной причиной.

Крыльцо желтого дома и его последствия

Крыльцо желтого дома ничем не отличается от любого тамбура больницы. Здесь всегда сидит женщина, пропускающая здоровых родственников к больным.
Пройдя дальше, сдав куртку, надев бахилы, можно начать разговаривать с тем, кого увидишь первым. Если это врач, говори: "Здравствуйте, я родственник Софии, где она сейчас?" — и действуй по ситуации. Если это пациент, оцени степень его вменяемости и доброжелательности, при положительных показателях задай тот же вопрос. Если это София, начни привычный диалог.
— Привет, София.
— Привет.
— Скучаешь по внучке?
— Ты ее привел?
— Сегодня еще нет.
— Тогда не задавай таких вопросов.
— Хорошо, прости. Погуляем?
И отправляйся гулять вдоль забора. В этот момент София уже не хочет разговаривать, но если у нее вдруг появится желание — поддержи примирительный диалог.
При выходе из желтого дома не забудь снять бахилы.
В единственный же подъезд коричневого дома попасть нетрудно — я знаю код от домофона.

Единственный подъезд коричневого дома

В подъезде коричневого дома мало что установлено, но он просторный, а потому вопиюще пустой, способный к эху. Некоторые жильцы еще не поменяли хлипкие входные двери, другие — даже не открывали их.
Если отсюда подняться по пяти ступенькам, лежащим слева, увидишь первые четыре квартиры. Три из них заселены.

Вторая квартира коричневого дома

Во второй квартире коричневого дома мало места и мало мебели. Здесь две узкие комнаты, в одной из которых кухня занимает половину. Ничего примечательного или специфического, не такого, как у других, в быту у хозяев не водится. Во второй комнате стоит детская кроватка.
Там же невнятно на полу лежит фоторамка.

Фотография на полу второй квартиры коричневого дома

Фотография бытовая, нехудожественная. Распечатанная на обычной бумаге, поэтому цвета ее блеклые, пергаментные. Рамка серая, кем-то бессмысленно подаренная.

Пейзаж фотографии на полу второй квартиры коричневого дома

Пейзаж фотографии скуден. За лицами посажена ссохшаяся елка и склонившаяся сосна, сливающиеся в серо-коричневом горизонте. То ли закат, то ли рассвет.

Первое лицо фотографии на полу второй квартиры коричневого дома

Первое лицо принадлежит ребенку, едва младенцу. Оно прекрасно и светлооко, как всякое младенческое лицо. Только отпечаток едва заметных Стасовых глаз намечает скорое израстание.

Второе лицо фотографии на полу второй квартиры коричневого дома

Второе лицо принадлежит взрослому человеку. Это мужчина. Это я.
Это Стас. Он не носит очки, он не бреется, он не выщипывает межбровье. Его улыбка — желтоватый забор, его язык — красный бычок. На фотографии он демонстрирует и то и другое. Его глаза едва заметны, излохмачены густыми бровями, свисающими с высоты чуть выпирающего лба. На этом же лбу растянулась дуга морщины, создающая параллель с линией губ.

Морщина на втором лице фотографии на полу второй квартиры коричневого дома

Морщина на неряшливом присутствующем на фотографии мужском лице заметна меньше, чем на женском безупречном, на фотографии не обозначенном. Тонкий росток через весь лоб начал уже едва заметно давать побеги, примеряясь то к правой брови, то к левой.
Оба обросли морщинами незаметно, но я запомнил, когда увидел первую у нее на лице и обернулся к зеркалу.

Воспоминание из коричневого дома

Марина возле детской кроватки, вторая комната второй квартиры коричневого дома. Помню, что ребенок плачет, но у воспоминания нет звука, нет движения, только картинка, абсолютная статика.
Марина нахмурилась. Пытаюсь разглядеть ее и взглядом разгладить ей лоб. Не получается. Абсолютная статика, мне знакомая.

Воспоминание из голубого дома (до желтого дома)

София обладает почти тем же лицом — и в точности теми же морщинами. Беспокойно ходит по комнате большими, уже старушечьими шагами.
— Как мне их вернуть?
— Я не знаю, Стас, я не знаю.
— Я просто попробовал, я все выкинул.
— Уж мне не рассказывай сказки. Знаю, пробовала.
Щелчком в голове: "Пробовала".
— София, скажите, что это ваше.
Морщина тогда стала глубже. Как будто что-то впилось в лицо.

В общем, если отсюда, с плоскости совокупностей морщин, возьмешь левее, увидишь два дома. В голубом живет София, в коричневом — Стас и Марина.
Но слева кирпич, поэтому иди направо. Увидишь три дома. В голубом живет Марина, в желтом — София, в коричневом — Стас.