Всю свою жизнь, с тех пор как я оказалась тут, я тут и провела. Что было до этого, я не помню. Теперь я догадываюсь почему — это называется в психологии вымещение. Должно быть, что-то такое мне пришлось пережить в ранние мои месяцы, нечто настолько ужасное, что память моя выбрала это забыть. Впрочем, я знаю про посттравматические расстройства, травмы не проходят бесследно, и это многое объясняет в моих последующих ментальных состояниях! Помню только коричневую коробку, жидкую жёлтую труху под лапами и яркий свет.
Ещё помню, уже более отчетливо: я сижу в каком-то тёмном узком помещении за решёткой. И кричу: "мяу, мяу!" Видимо, мне хочется есть или выйти.
И вдруг раздаётся тонкий голос:
— Папа, ты слышишь?
— Что, Илюмината?
— Ну, это?
И тут я опять: "мяв, мяв…"
— Папа, опять!
— Да, слышу!
— Пойдём посмотрим?!
— Пойдём.
И дальше я помню, как они достают меня из моей тюрьмы.
— О боже, — кричит светловолосая девочка, — это котёнок!
— Не может быть! — удивляется её папа, большой бородатый мужчина.
— Я же оставлю его себе?
— Ну конечно! Это наверняка тебе от того волшебника на твой день рождения.
— Ура!!! Ура!!!
И девочка схватила меня, прижала к лицу, стала целовать и тискать, а потом отнесла за стол кормить тем, что сама ела.

Так я начала жить в их в квартире. Поначалу приходилось нелегко. Родители девочки постоянно меня ругали.
— Ты почему опять нагадила на одеяло? — кричали они. — У тебя же лоток есть! Сколько тебя в него мордой тыкать? О, зачем мы её только взяли! Это последняя кошка в нашей жизни, больше никогда…
А папа её, склонный к аналитическому мышлению, почесав бороду, заметил как-то:
— Думаю, всё дело в том, что её не приучили к лотку с раннего возраста. Я слышал, что таким трудно переучиваться.
А потом он схватил меня так, что моя голова оказалась зажатой между его пальцами, и сказал, пристально глядя в мои глаза:
— Больше не смей гадить где попало, поняла? Иначе выброшу тебя из окна!
Я обиделась. Легко ему говорить! Знал бы он, через что я прошла, пожил бы он так… Сам бы гадил где попало.
И конечно, я не перестала. Но он меня не выбросил.

А из окна открывался вид на мир. Это был другой мир, вечно отделённый от меня толстыми стёклами. Иногда рамы были приоткрыты, но только сверху, так что выйти я не могла.
Хотя мир снаружи всегда был отделен от меня стеклами, в тот момент, когда окна открывались, на меня обрушивались всевозможные запахи. Я буквально одуревала от их многообразной сложности, они манили меня, звали, обещали что-то такое, что находило мучительный и в то же время сладкий отклик в моей душе, словно вдруг в глубине просыпались древние, могучие жизненные силы, заложенные природой во всё живое давным-давно, задолго до появления кошек и людей.
И я вставала в полный рост, и засовывала лапы в щель, и тыкалась в неё носом, пытаясь расширить, и кричала — но бесполезно, внешний мир был для меня закрыт. Эти газоны, толстые голуби в лужах, другие кошки, отчего-то свободно гуляющие там, всё это было мне недоступно.


***

Родители девочки оба имеют отношение к медицине. Мама — когнитивный психолог, папа — нейробиолог. Они постоянно спорят на повышенных тонах. Спорят они о своей работе, но всё равно иногда кажется, что они ругаются.
Так оно и есть на самом деле — я часто их слушала, лежа между ними на столе, и многое поняла. Свои претензии друг к другу он вытеснили в область научных дискуссий. И это не так уж плохо. Плохо только, что с самоконтролем у них не очень, особенно у папы. Вдруг, раздражаясь из-за того, что не находит разумных аргументов, он хватал меня и бросал на пол со словами:
— Пошла вон! Не смей никогда залезать на стол!
Притом я до этого лежала на нем два часа и никому не мешала. В психологии это называется перенос. Разумеется, я немедленно забиралась обратно и начинала, к примеру, лизать сыр в тарелке или есть яблочный пирог. Илюмината смеялась и призывала всех в свидетели, и папа сразу смягчался и даже мог меня погладить; так подумать, мне это очень надо. И мама улыбалась, подходила и обнимала всех нас.
И мир в семье восстанавливался — благодаря мне.

Его угрозы — про выбросить из окна, перестать кормить и т.д. — я не воспринимаю всерьёз. Это всё фасад, а внутри он другой. Вот пример.
Однажды я запрыгнула на межкомнатную дверь и осталась сидеть на ней. Всем нужно разнообразие, смена обстановки, новые ощущения — так устроен наш мозг. Природа создала нас такими, что мы быстро устаём от однообразия, и она толкает нас идти дальше, искать новое. И вот я залезла поэтому на дверь.
Спустя какое-то время они обнаружили, что меня нет.
— Где кошка? Вы видели кошку?
— Нет, не видели!
— Куда она делась?
Идут поиски.
— Где она?!
Мимо меня бегает взад-вперед отец. Я вижу, как он встревожен, брови сдвинуты, взгляд напряжён.
— Неужели выпала из окна?
Они все выглядывают в окна.
— Но никто же не открывал!
— Выбежала за дверь?
Он выходит на лестничную площадку и кричит в гулкое пространство: "Кис-кис-кис! Кис-кис-кис!" Ему отвечает эхо.
Наконец спустя какое-то время он замечает меня на двери. Я смотрю на него сверху вниз, вид у него жалкий. Он что-то подозревает, но радость перевешивает сомнения.
— Эй! — кричит он. — Нашлась! Она здесь!
И они все прибегают и смотрят на меня умилённо.
— Папа, — говорит дочь, — сними её, она не может слезть!
Это неправда, я могу, хотя даётся мне это не так легко, как залезание. Он снимает и бережно держит в меня в руках.

Я появилась у них в доме в сентябре и уже к зиме стала терять интерес к внешнему миру. То есть я больше не хотела оказаться там, снаружи, где была настоящая жизнь. Он превратился для меня в кино. Хозяева тоже так делают: после ужина кидаются на диваны и глядят кто куда, папа в телевизор, мама в планшет, дочка — в телефон. Но в отличие он них, я вижу настоящий, неподдельный мир с его подлинной драматургией.
И всё же я от него отстранена, отрезана, и он для меня тоже стал как фильм.
Но самое странное, что он стал меня страшить. Иногда я вдруг представляла, что окажусь там. Что я буду делать? Куда пойду, что буду есть? Найду ли я там чистую воду? Как полажу с другими кошками? Вдруг на меня нападут собаки?
И я боязливо подворачивала лапки, лёжа на подоконнике, и закрывала глаза. Я превратилась в трусливую, типично домашнюю кошку с перспективой ожирения.
Так часто бывает со многими из нас, живущими на этом свете, — рано или поздно сдаёмся и просто смотрим на чужую жизнь, и радуемся ей, и сопереживаем только потому, что хоть у кого-то она есть, если даже это неправда и кино…

Однажды получилось так, почти случайно, что я оказалась в коридоре за входной дверью. Я вышла, меня не заметили и закрыли дверь. Не знаю, как долго я там сидела, и никто уже не узнает, что я пережила. Но забыли про меня основательно. В какой-то момент я стала подозревать, что они решили избавиться от меня и ждут, пока я сама уйду.
В коридоре открывались двери, ходили люди, смотрели на меня, обдавали враждебными запахами, а я жалась под старую детскую коляску, мелко тряслась и обливалась холодным потом.
Наконец про меня вспомнили. Я долго слушала, как они метались по квартире, крича "кис-кис-кис".
— Ну же, глупцы, — думала я, — ну же! Я здесь!
Когда всё же до них дошло и они открыли дверь, я, распластавшись по полу, как ящерица, заползла в квартиру и спряталась под диван.
Потом начались кошмары. Мне снилось раз за разом, что я оказываюсь снаружи балкона, на карнизе, и соскальзываю вниз. Я цепляюсь за него, но лапы не держат, и я падаю в неописуемом ужасе.
Я просыпалась и бежала есть, чтобы успокоиться. А миска моя всегда была полна.
Скоро я поняла одну печальную вещь. На первый взгляд мою жизнь можно было называть комфортной. Со стороны, я уверена, так и казалось. Ешь, спи, играй, что ещё надо?
И чего мне "ещё надо", я долгое время не могла понять. Очевидно было только, что со мной не всё в порядке, потому что у меня развилось компульсивное поведение. Вот это вот постоянное жранье, заедание стресса, и есть типичный пример компульсивного поведения. Но если бы сейчас передо мной распахнули все двери и сказали: "Иди", я бы испуганно забилась под диван.


***

Без ложной скромности могу сказать, что я красива.
Я лишена, в силу известных причин, внимания котов, так что это мне стало ясно из других источников. Во-первых, в коридоре есть большое зеркало — от потолка до пола.
Во-вторых, девочка периодически фотографирует меня и размещает в социальных сетях, а потом бежит к родителям и кричит: "смотрите, сколько лайков!" И папа её делает то же самое. Наставит на меня камеру телефона и начинает фотоссесию. А потом, сделав удачный, по его мнению, снимок, постит в интернете и сидит улыбается, как маленький, считает, сколько лайков ему прилетело. Тщеславие! Смешно и противно это видеть.
И ведь что показательно — лайки-то не его! Чем он их заслужил? Собрал бы он их столько своей физиономией? Это мои лайки.

Весной меня охватила тревога. Это была первая весна в моей жизни.
Из всё чаще открываемых окон нескончаемым потоком полились новые запахи, заставляя меня волноваться и не находить себе места. Ещё лежал снег и было холодно, но стало больше света, и оттаяли прогалины с собачьим какашками.
После зимней тьмы солнце казалось каким-то чудом. Я лежала и жмурилась под ним на подоконнике, а оно приятно прогревало мою золотую шкуру.
Иной раз, не выдержав — запахов прелости, оживающей зелени, звериных меток, ручьёв, — я вдруг вскакивала в охватившем меня чувстве, что должна куда-то немедленно бежать.
Я понимала, что меня коснулся древний зов природы, который доносится до каждого, даже до человека. Мне начинало казаться, что вон там, прямо за окном, идёт настоящая жизнь, происходит нечто такое, что вмиг изменит моё бессмысленное существование, и я должна оказаться в том месте прямо сейчас.
И я хотела, хотела выбежать, выпрыгнуть, вылететь из окна… Но и не хотела. Я смела только мечтать и, захваченная грёзами, оставалась на подоконнике, испытывая и наслаждение, и в то же время глубокую печаль — печаль несбыточных мечтаний.
И зов потихоньку стихал…
В один из весенних дней, когда уже совсем сошёл снег и земля зазеленела, мои с самого утра куда-то засобирались. Они бегали, суетились, набивали сумки, выносили их из квартиры, о чем-то спорили, и я поняла, что они уезжают.
Однажды они уже уезжали на неделю, тогда тоже были сборы, правда, не такие масштабные. То время я вспоминаю с удовольствием — это был период размышлений и созерцания, который ничто не нарушало. Только раз в день заходила соседка, которой они оставили ключи, клала мне еду и сразу уходила. Тогда я окончательно приняла свой удел — удел жизни в квартире, и даже стала приходить к выводу, что это не так уж и плохо.
И вот, предвкушая их отъезд, я лежала на подоконнике, когда меня резко схватили и стали запихивать в какую-то сумку. Я даже не успела оказать сопротивление, так неожиданно это было, и пришла в себя внутри, уже запертой на молнию. С двух сторон туннелеобразной сумки были решетчатые окна, так что я могла видеть, что происходило вокруг. Потом сумку схватили и вместе с другими вещами отнесли в машину.
Меня поставили на сиденье, рядом села Илюмината, и мы поехали.
Это был страх, который ни с чем не сравнить, — дикий, первобытный, он сковал меня. Я решила, что они хотят избавиться от меня. Но как именно? Разные варианты приходили на ум. Выбросят на дороге?.. Утопят?! Усыпят? Я знала, иногда с кошками так поступают! У меня уже был случай, когда… Когда они… О нет, я не смогу об этом рассказать никому и никогда!
Мы ехали довольно долго. Поначалу, придя в себя, я пыталась выбраться, тыкалась носом в решетку, надеясь продавить или прокусить её, но ничего не получалось. В итоге я устала и залегла.
Илюмината иногда заглядывала, чтобы проверить, как я, и я видела её довольное, улыбающееся лицо. Это меня немного успокаивало — не верилось, что злодейства могут совершаться с такими лицами.
Мы ехали долго, и только спустя час или два машина остановилась. Сумку со мной вытащили, занесли в какой-то дом, поставили на пол, расстегнули молнию и сказали:
— Ну, вот мы и на даче! Выходи!
Но я не спешила выходить. Я осталась внутри и сидела там, пока они все не исчезли из виду. Тогда я осторожно выглянула и, не видя никого, прижимаясь к полу, перебежала под ближайший диван.
Я сидела под диваном много времени, и, даже когда они достали мои миски, налили воду, насыпали сухой корм и наложили мягкий, я не вышла. Слишком чужое все здесь было! Все запахи чужие, всё звуки — другие! Пение неведомых птиц, лай, хруст, кудахтанье, голоса… Пахло и чем-то таким, чего я никогда не чуяла, это был невообразимый букет с тысячами незнакомых оттенков!

В конце концов я поняла, что мне ничто не угрожает. Мы просто вдруг переехали!
Поэтому спустя ещё какое-то время я вышла из своего укрытия. Они оставили дверь открытой, и со своего места я могла видеть кусок сада, забор и лес за ним. Там что-то летало и шевелилось.
— Иди погуляй, киса! — сказали мне.
Я подошла к порогу и выглянула на крыльцо. Снаружи было слишком много всего, намного больше, чем нужно.
Папа подтолкнул меня ногой в сторону сада. Я бросилась обратно под диван и снова залегла. Но что-то внутри меня шептало: иди, иди, иди…
— Не пойду, не пойду, не пойду!
Но зов всё нарастал и нарастал, и в какой-то момент я обнаружила, что у меня просто нет другого выхода, кроме как подчиниться ему.

И я вышла. Сначала я не решалась отойти далеко и сидела под домом. Но время шло, я привыкала и стала отходить всё дальше и дальше. Сперва я исследовала сад — там были ящерицы, жуки, муравьи, бабочки и шмели. Поймала лягушку, но это не доставило мне никакого удовольствия.
Были мыши и птицы. И те и другие оказались слишком быстрыми для меня, мыши прятались в норки, птицы взлетали прежде, чем я успевала прыгнуть.
Потом на меня набросилась собака, мне пришлось бежать и лезть на дерево. Когда она ушла, я не могла спуститься самостоятельно и долго звала на помощь, а мои, услышав, не могли меня найти. В конце концов я упала с большой высоты, и тут только они меня заметили. Но ничего, я не ушиблась, хотя и было неприятно это всё.
С моими сородичами встречи были помягче. Но тоже странно, особенно в первый раз, когда пришла белая кошка. Я вдруг раздулась, как пуховой шар, выгнулась дугой и идиотской походкой поскакала куда-то вбок. Гостья, увидев это, ушла в недоумении.
Впоследствии она приходила часто, и мы подружились. Я узнала, что она совершенно глухая.
А потом я стала выходить и за ворота — в лес.
Там я встретила змею, зайца и лису, но никто не хотел мне навредить, кроме собак. Собаки всегда бросались на меня, и мне приходилось спасаться бегством, хотя я и не трусливая по природе. Впрочем, есть одно исключение из собачьего правила — его зовут Люся.

Я сидела рядом с калиткой, чтобы, в случае чего, быстро убежать. Жевала травку и просто наслаждалась жизнью. Где-то стрекотали кузнечики, жужжали пчёлки, порхали бабочки. На столбе сидели две сороки, чуть дальше дрозды клевали на земле, великолепный дятел брал из кормушки семечки и разбивал их о ствол, кукушка куковала мне уже третий десяток, а в отдалении пел жаворонок. Но слышала я и то, что происходит намного дальше, — крик лягушек на реке, ворчание кабана в чаще, гул машин на шоссе, лай собак в деревне за лесом, а ещё дальше — шум поезда. Множество звуков перетекали друг в друга, разделялись, пропадали и снова звучали уже в другом сочетании.
И вот, пока я сидела так, я заметила бегущее мимо заросшее кудрявое существо. Это была собака, но на вид не страшная, поэтому я спокойно смотрела на неё, ничем не выдавая внутреннего напряжения и готовности бежать.
Тут на крыльце появилась Илюмината:
— Люся, Люся! — закричала она. — Люся пришла, папа, неси сосиски!
Что же, оказалось, они знакомы.
Я довольно долго смотрела, как Люся изо всех сил унижалась, выполняя нелепые приказы ради куска еды. Конечно, факт, что в природе собак на генетическом уровне что-то сломано. Что нужно было сделать с волками, чтобы они превратились вот в это?! Напоминает слышанную от кого-то историю про эльфов, которых так долго мучили и пытали, что они стали орками. Собаки, конечно, не орки, но свободы в них нет. Совершенно очевидно, что я не буду так унижаться ни в каком случае.
И вот я сидела и смотрела, как девочка сюсюкает, обнимается и целуется с этой довольно грязной, возможно, блохастой собакой. У неё был ошейник от паразитов, как, в общем, и у меня, но, учитывая её дреды, я сомневалась в его эффективности.
Впрочем, Люся была хитрой. Когда девочка пыталась играть с ней в известную собачью игру: "кину палку, а ты принеси", то Люся за палкой-то бежала и даже брала её в зубы, но потом уносила куда-то туда, где её видно не было, и возвращалась уже без палки.
В какой-то момент девочку позвали в дом:
— Илюмината, иди делать уроки!
— Мама, так лето же!
— Уроки надо делать каждый день!
И она, обняв на прощание Люсю и поцеловав её в чёрный сопливый нос, пошла в дом.
А мы остались.
— Привет, — сказала Люся. — Я Люся.
— Привет. Я это уже поняла.
— А тебя как зовут?
— Нейропсихология.
— Что?!!
— Мои хозяева учёные. Что тут поделаешь. Знаешь, как в средние века Пьер Абеляр и Элоиза назвали своего сына?
— Как?
— Астролябий. Они тоже были учёные.
— А как же тебя сокращённо зовут?
— Нейра. Или Псиша.
— М-да! Бывает же… Ты давно здесь?
— Неделю. А ты?
— А я здесь живу.
— Ого! А почему ты без хозяина?
— А меня отпускают одну гулять. Я собака, которая гуляет сама по себе. Хочешь, я тебе покажу всё, со всеми познакомлю?
— Ну, я уже знаю некоторых…
— Но не всех! Давай вечером? Мне сейчас надо домой сбегать, чтобы старый хрен не волновался.
И тут до моего слуха донёсся звук открываемого пакетика с мягкой едой, а затем настиг и запах.
— Нейра, Нейра, Нейра!
И я, даже не попрощавшись, побежала в дом, как самая настоящая собака!


***

Люся зашла за мной, и мы пошли. Кое-что я и сама уже успела разведать, и даже часть леса, но так далеко в посёлке не забредала, страшась незнакомых людей и зверей. Впрочем, как объяснила мне Люся, людей-то как раз и не надо бояться, за исключением детей, которые могут запускать тебя с крыши с парашютом, бросать в канаву с водой и так далее. С другой стороны, они же часто приносят поесть.
Первая остановка была у Мурзиков, Мурзика большого и Мурзика маленького. Оба были огромные и жирные, с короткими ножками и заплывшими мордами. Перемещались они лениво и дальше бетонной площадки за калиткой не выходили.
— Что с ними? — спросила я шёпотом Люсю.
— Кастрированы!
— О боже!
Мы с ними немного поболтали, потом вышла их хозяйка, похожая немного на Мурзиков:
— Ой, у нас гости! Подождите, я сейчас!
Вернулась в дом и вынесла оттуда пакет дешёвого кошачьего корма. Уже один запах чего стоил, так что я даже не решилась пробовать. А Люся набросилась, как голодный волк.
— Ты чего не ешь? — спросила она.
— Я сыта, спасибо.
Мурзики тоже были, очевидно, сыты, но все равно ели.
— Заходите на ужин, — сказали они на прощание и, обессиленные жратвой, упали на бетонную плиту.
Дальше по улице был сторожевой пёс Фенрир. Он дико лаял, надрываясь, и пытался вырваться из будки.
Я села, не решаясь дальше идти.
— Не бойся, — сказала Люся, — просто у него работа такая, но на самом деле он не злой. Правда, один раз чуть голову мне не откусил, но я сама была виновата!
— Дальше не пойду! — упёрлась я.
— Ладно, можем в обход. По лесу или по посёлку?
— По посёлку.
И мы пошли.

Следующая остановка — заброшенный дом. Там я познакомилась с Деметрой. Кошкой, которая два года назад ушла от хозяев и живёт теперь в лесу. Один бог знает, как она выживает зимой! Она меньше обычных кошек, тощая, с длинной серой шерстью и яркими жёлтыми глазами.
Если выбирать между жизнью Мурзиков и Деметры, то я, наверно, выбрала бы второе. Но, к счастью, мне выбирать не нужно. Тешу себя мыслью, что я в золотой середине, хотя не уверена, что это не самообман.
У неё есть друг, чёрный мускулистый Блэк. Я его про себя сразу прозвала Блейком. Он, в отличие от неё, живёт при хозяине, но держится очень независимо, как будто тоже сам по себе. Мне он понравился своей сдержанностью и холодной уверенностью в себе.
Заметила, что к Люсе они относятся неплохо, из чего я сделала вывод — она для них исключение из собачьего правила. Впрочем, это и понятно, Люся есть Люся.
Деметре я сказала:
— Заходи к нам, мои всех кошек кормят.
Она молча кивнула.
Когда мы ушли, Люся заметила:
— Ей приглашение не нужно. Она и так кормится у вас уже третий год без спроса, берёт всё, что плохо лежит.

Мы пошли дальше. По дороге встретили хозяина Люси Семёна Семёныча, он возвращался из леса с полным пакетом лисичек.
— А ну домой! — закричал он. — Быстро!
Он всегда так делает.
— Сейчас, — сказала мне Люся и побежала на свой участок, чтобы успокоить Семёна Семёныча. Через минуту она прибежала с другой стороны, и мы пошли дальше.
Мы миновали посёлок и углубились в лес.
— Куда идём? — спросила я.
Я не люблю уходить слишком далеко, стоит отойти на несколько шагов от посёлка, и уже пахнет не пойми кем.
— Увидишь! — сказала Люся многозначительно.
Она была такой таинственной, такой таинственной, что я решила больше ничего не спрашивать.
Идти было недалеко, и скоро мы оказались в густой, тёмной еловой чаще, в глубоком изумрудном мху на краю большой ямы с чёрной лужей на дне.
— Вот! — сказала Люся.
— Что?
— Метеорит!
— Где?
— Тут, на дне. Видишь яму?
— Да.
— Ну, вот там метеорит.
— Почему ты так думаешь?
— Очевидно же! Это кратер. Откуда он мог взяться? И к тому же смотри…
Она спустилась в яму и поскребла песок. Открылась крупная белая кость, давно ушедшая в землю.
— Это динозавр! Ты слышала, от чего динозавры погибли?
— Из-за метеорита?
— Да!!! — закричала Люся. — Всё сходится! Но некоторые выжили в нашем лесу.
Я выросла в среде учёных, поэтому не принимаю вещи легко на веру. Я хотела ей возразить, рассказать про Чикшулуб, но раздался странный звук — на поверхность лужи поднялся пузырь и лопнул.
— Ладно, пойдём отсюда! — сказала я.
И мы пошли обратно, и я спорила с Люсей по дороге, постоянно срываясь на рысь и оглядываясь по сторонам.

Мы проходили мимо поляны на краю леса, там часто собираются какие-то люди с машинами, пьют, курят, а потом бросают пустые бутылки и прочий мусор. Папа Илюминаты из-за этого очень ругается. Он считает, что в лесу сорить нельзя, и я с ним полностью согласна. Он даже сделал собственноручно объявление и повесил на дереве: "Берегите природу, мать вашу!" Но только это не подействовало. Эти люди расстреляли объявление из охотничьих ружей.
И вот мы шли с Люсей мимо, а там опять были они. Люся обрадовалась, как всегда при виде любого существа, и побежала к ним, размахивая ушами.
— Стой! Стой! — зашипела я, но она не слушала.
Сначала они не обратили на неё внимания, занятые своими делами и разговорами, но потом её заметил кто-то, схватил за ошейник и поднял в воздух:
— Смотрите, кто к нам пришёл! Как раз к разговору о мишени!
— Отличная мысль! Привяжем её к дереву на верёвке… Конечно, не кабан, но близко к жизни!
— А потом сделаем шашлык!
Они захохотали. А Люся жалобно заскулила, болтая лапами.
— Неси верёвку!
— Какую?
— Ну, эту, трос!
Они достали канат, привязали один конец к ошейнику Люси, другой к дереву. Люся смотрела на них, ничего не понимая. А я всё поняла и понеслась в посёлок.
У крыльца стоял папа Илюминаты и пил кофе. Я подбежала к нему и стала тереться об ноги и мяукать, иногда отбегая к калитке, чтобы показать, что нужно срочно идти.
— Нейра, есть хочешь? Сколько можно…
Я встала сзади него и попыталась подтолкнуть его, но он только рассмеялся и отпихнул меня:
— Ладно, пойдём, положу тебе ещё!
Он развернулся, чтобы иди на кухню. В отчаянии я бросилась на его ногу и впилась когтями и зубами в икру.
— Боже! Совсем сдурела?
И поддал мне носком ботинка.
Раздались выстрелы. У меня встала шерсть дыбом. Люся!!!
Но это могли быть и не те выстрелы. У нас в пяти километрах в лесу охотничье хозяйство, и там часто стреляют. Этим, конечно, пользуются браконьеры, потому что не всегда поймёшь, где стреляют.
Я побежала по просёлочной улице, глядя по сторонам в отчаянной надежде найти спасение. Фенрир, точно!
Заслышав моё приближение, он уже разрывался от хриплого лая. Загнав свой страх поглубже, я рванула к нему. Увидев меня, он зашёлся ещё сильнее и стал прыгать в своей клетке от стенке к стенке. Вид у него был бешеный, с выпученными глазами и слюнявыми нитями на клыках.
— Фенрир, закройся! — зашипела я. — Люсю собираются застрелить! Прямо сейчас!
Он ещё гавкнул пару раз, потом спросил:
— Ты о чём?
— Браконьеры! Они привязали её к дереву и…
— Веди! — прорычал он и перепрыгнул ограждение.
Мы рванули напрямик через сосновый бор.
В пять минут мы были на месте, Люся была ещё жива. Она металась на привязи вокруг ствола старой берёзы, а трое мужчин стояли с ружьями и стаканами в руках.
— За удачную охоту! — они чокнулись и опрокинули стаканы.
В этот момент на них набросился Фенрир. Одному он вцепился в ляжку, потом тут же другому в руку, а я прыгнула на голову третьему. Без сомнения, он уже давно не мылся. От него пахло табаком, водкой, борщом, дымом костра, машинным маслом, потом и перхотью и ещё какой-то гадостью. От приступа дурноты я чуть не упала в обморок и невольно разжала когти.
Шум поднялся такой, что слышно было, наверно, даже в посёлке. Охотники, хоть и были нетрезвые, сообразили это и быстро стали забиваться в машину, потом кое-как захлопнули дверь, завели её, крича и матерясь, и поехали прочь, едва не врезавшись в дерево.
— Тихо, — сказал вдруг Фенрир, — кто-то идёт!
Мы отбежали в кусты, и в самом деле вскоре на лужайке появился папа, Семён Семёныч и сторож.
— Люся! — закричал Семён Семёныч. — Ты что здесь делаешь! Дура, сколько раз тебе говорил, не подходи к незнакомцам!
Он побежал её отвязывать.
— Опять какие-то свиньи были, — заметил папа Илюминаты, оглядывая разбросанный вокруг мусор. — Ну что же делать с ними! Пойду в город, попрошу, чтобы закрыли лесную дорогу на шлагбаум.
— Да не закроют! — сказал сторож.
— Я побежал, — прошептал Фенрир, — он не должен меня здесь видеть!
Я кивнула. Отбежав на несколько прыжков, он обернулся:
— Не думай только, что мы теперь друзья!


***

Шлагбаум у въезда в лес поставили, папа Илюминаты добился. Ещё приезжали лесник с егерем, и он о чём-то вёл с ними разговоры и даже предлагал им деньги, но они не взяли.
С егерем он подружился и потом ездил к нему с Илюминатой на карьер здесь же поблизости, в лесу, ловить рыбу, но вернулся с пустыми руками.
— А где же рыба? — спросила мама.
— Было много, — сказал папа невесело.
— Но мы её отпускали обратно, — добавила Илюмината. — У неё же семья в пруду!
Рыбой от них пахло, и я тоже была недовольна, что они ничего не привезли.
Люся ума не набралась и по-прежнему к каждому встречному бросается с радостным лаем и даже заглядывает в машины. Слышала, что однажды её кто-то схватил на шоссе и увёз, но потом, видимо, разглядев, что она такое, выбросил, и она скоро прибежала обратно.
Семён Семёныч старается запирать её дома, но она при всяком удобном случае убегает.

Мои не понимают, что мы стая. Глава стаи — папа Илюминаты. Так вышло, его не выбирали, в мире природы нет демократии. Просто он вожак, и всё. Сложное сплетение гормональных и социальных факторов сделало его таким. Понятно, что я более достойна, но это очень трудный разговор, затрагивающий проблему зверофеминизма и дискриминации животных. Поэтому нет ничего странного, что, когда они всей семьей идут через лес в деревенский магазин, я иду с ними.
Мы просто идём одной стаей. Это нормально. Но каждый раз папа Илюминаты говорит: "Смотрите, опять она с нами! Иди домой, тебя собаки съедят!"
Только девочка всё понимает. Она спокойно идёт рядом со мной, а если я отбегаю в сторону или задерживаюсь, то она останавливается и ждёт, пока я догоню. Уже за лесной опушкой, там, где заросшее поле, папа начинает совсем нервничать:
— Ну, иди же обратно! Иди же! Эй!
И бежит на меня, растопырив руки.
— Папа, — возмущается Илюмината, — ты пугаешь её!
— Доченька, я просто не хочу, чтобы её машина сбила! Нам через шоссе переходить!
Он не понимает, что я и не собираюсь идти в деревню. Я никогда не захожу дальше начала поля и всегда сама поворачиваю обратно, проводив их взглядом до тех пор, пока они не скроются за первым домом деревенской улицы.


***

Илюмината привыкла спать с родителями. Но вот недавно они решили положить этому конец. Она слишком уж большая, рассудили они, чтобы спать в родительской кровати. С этого момента её перевели в отдельную комнату с отдельной кроваткой. Она была против, она выдвигала аргументы. Она боялась ночных монстров, метеоритного дождя, динозавров и призрака злой старухи. Папа доказывал ей, что их всех не существует, но это было бесполезно.
В итоге договорились в коридоре оставлять на ночь свет. А также у неё будет гореть ночник, и папа будет сидеть с ней, пока она не уснёт.
И вот наступил вечер, чёрные тучи протянулась по небу и поглотили луну, и в окна заглянули когтистые лапы леса.
— Ну, пора спать! — сказала мама. — Иди почисть зубы — и в постель!
Илюмината сделала последнюю попытку:
— Может, я всё-таки с вами? Почему я не могу с вами?
— Мы это уже обсуждали, всё!
И, тяжело вздохнув, она пошла вниз, переодеваться в пижаму и чистить зубы.
Потом она легла в свою постель, а папа сел рядом на стуле читать ей книгу. Ей хотелось слушать ещё и ещё, но, прочитав пару глав, папа сказал, что поздно и нужно засыпать, потому что завтра много дел.
Она была уверена, что ни за что не уснёт, и спросила, долго ли будет он с ней сидеть и будет ли проверять ночью, всё ли у неё хорошо. Он обещал сидеть долго и обещал проверять, и она, сама того не ожидая, быстро уснула, держа его за руку.
Он в самом деле сидел какое-то время, когда она уже спала, потом медленно встал, поправил одеяло и тихо вышел.
Спустя несколько минут Илюмината, не просыпаясь, стала искать папу, протягивая руки и шаря по стулу. Не найдя его, она обхватила сиденье и дальше спала так.


***

Папа Илюминаты готовил куриные ножки на мангале. Поджёг дрова, а мясо сложил в решётку для гриля и оставил на столе, пока дрова прогорят до углей. Я в это время лежала на плитах садовой дорожки и дремала. В жаркую погоду плиты сохраняют прохладу. На стыках плиток пророс мох, и там бегали муравьи, иногда заползая на меня. Только папа ушёл в дом, как появилась Деметра. Она глянула на меня, запрыгнула на стол и принялась драть мясо с решётки. Я растерялась, не зная, как должна себя повести. Вскоре вернулся хозяин и побежал к мангалу:
— Пошла вон! Вон!
Деметра исчезла под сараем.
Снова она появилась, когда курица, уже почти готовая, дотлевала на углях. Она залезла на стол и, несмотря на жар, попыталась когтём стащить кусок, но у неё не получалось, потому что решетка была плотно зажата.
Опять прибежал папа Илюминаты:
— Пошла вон отсюда! Нейра, ты чего смотришь?!
Он снял мясо в большую деревянную тарелку и понёс в дом, но у крыльца остановился, взял одну ножку и бросил под сарай.
— На! — сказал он, низко наклонившись, чтобы видеть Деметру.
Она равнодушно смотрела на него. Когда он ушёл, она схватила кусок и убежала на другой участок, в густую высокую траву.

— Люди жалкие существа, — сказала Деметра. — Я это поняла, ещё когда жила с Мурзиками. Уверена, если вдруг в мире пропадёт электричество, водоснабжение и магазины, то человечеству конец. Они не способны выживать в дикой природе.
— Будет достаточно, если пропадёт интернет, — добавил Блейк.
— Ну, зато они нас кормят. Ты же сама ешь, что они дают, — сказала Люся.
— Вы, собаки, всегда на их стороне, — усмехнулась Деметра. — Потому что беспомощны, как и они. Кстати, весной я видела в лесу твоего предка.
— Кого?! — не поняла Люся. — Семёна Семёныча?!
— Нет. Волка.
— Да?! И что он?
— Ничего. Совсем на тебя не похож!

Наступили такие жаркие дни, что сил хватало только лежать в доме на полу или на плитах в тени, уже не реагируя ни на муравьёв, проложивших через меня дорожку, ни на мух, ни даже на ящериц.
Только с темнотой заканчивалась сиеста, и тогда я пробиралась через сверкающую росу в охлаждённый, окутанный таинственным свечением лес.
Повсюду были мои сородичи — они вели охоту. Я тоже испытала это волнение ночного времени, когда просыпаются древние инстинкты, и ты превращаешься в настоящего хищника. Настоящего, если бы не одно но… "Но", о котором я не хочу и не могу говорить. Наверное, у многих найдётся какой-то такой скелет в шкафу, с которым нужно научиться жить.

— Смысл жизни в том, чтобы жить согласно природе, — говорит Деметра, глядя на нас своими жёлтыми глазами.
Я в гостях у Мурзиков. Ещё пришли глухая белая, Блейк и Люся.
— А мне кажется, смысл жизни в том, чтобы делать то, что хочется, — возражает Люся.
— И это говорит собака! — усмехнулась Деметра.
— А мы согласны с Люсей, — сказал один из Мурзиков, тяжело дыша.
— Ха-ха! Согласны они, жиробасы!
— Ну, знаешь! — обиделись Мурзики. — Зато нам не нужно по сугробам зимой шарахаться в поисках яблок…
Белая кошка покивала и сказала "да", хотя, конечно, ничего не слышала. Но у Мурзиков хорошо кормили, и она считала нужным с ними соглашаться.
Сегодня у них на обед опять был дешёвый сухой корм. Я не ела, и никто не спрашивал меня почему.
— А если человеческой цивилизации придёт конец и вы останетесь без хозяев? Что тогда? — спросила Деметра.
— Ну… Тогда… Да почему конец? Ничего не придёт… С какой стати? Волков бояться, в лес не ходить.
— Кстати, — сказала я, — был один философ, не помню, как зовут, и он считал, что смысл жизни в том, чтобы не делать то, чего не хочешь делать.
— Так это то же самое, что я сказала! — обрадовалась Люся.
— Нет, — возразил Блейк и с интересом посмотрел на меня. — А ты как сама думаешь?
Меня смутил его прямой взгляд.
— Это сложно объяснить!..
— А ты попробуй, мы постараемся понять.
— Ну… Примерно так. Квантовая теория говорит о том, что есть более вероятные события и менее вероятные. Но происходят все только в параллельных вселенных. Если мы совершаем какие-то самые обычные действия, не требующие усилий, то есть живём, как живётся, значит, мы поступаем наиболее вероятным способом, как и большинство наших двойников в других мирах. А если делаем что-то особенное, необыкновенное, значит, поступаем наименее вероятным способом, почти как никто. Не знаю, означает ли это свободу, но это, думаю, как раз то, что и называется делать свой выбор.
— Это и правда слишком сложно! — сказали Мурзики.
— Гоу ловить ящериц! — завопила Люся.
Белая кошка сказала: "Да".
Деметра встала и направилась к лесу, мимоходом потеревшись о шкуру Блейка. Он пошёл следом за ней. Отойдя на приличное расстояние, он оглянулся. Я быстро отвела глаза.

Я поймала мышь. Это произошло само собой. Я просто заметила, как что-то шевелится в траве. Я увидела хвостик, ушки, потом мелкое тельце с серой шерсткой. И в этот миг всё во мне взорвалось. Точнее, взорвалось даже до того, как я осознала, что вижу мышь, — когда я только заметила шевеление в траве.
Я вдруг напряглась, подобралась, прижалась к земле и на полусогнутых лапах двинулась к ней. Она подняла нос, учуяв меня, и метнулась прочь. Я собралась в пружину и прыгнула. Я полетела, но она была слишком далеко и успела побежать, отбрасывая задние лапки, как лошадь, в отчаянной попытке спастись.
Ещё прыжок, коротая перебежка, и она под моей лапой.
Первая мысль была — взять её в зубы, придушить и отнести на крыльцо, хозяину. И я чуть не сделала это, но потом подумала: да это же смешно! Что он будет делать с ней?! А мне это зачем?
Вот в этом, — подумала я, — вся суть. Можно поступать так же, как все, не думая, повинуясь рефлексам, а можно подумать и сделать свой выбор.
Мышь пискнула, в ужасе глядя на меня чёрными бусинками. Сердечко её бешено колотилось, запах был неприятный.
Я брезгливо убрала лапу.
— Иди, — сказала я. — Я не хотела.
Она замерла, не решаясь двинуться.
— Пошла, свободна. Пока я не передумала.
Она вскочила и исчезла в траве.
По выходным приезжают соседи. Они не постоянно тут живут. Они приезжают раз в неделю, становятся в грядки и два дня копаются в них, а вечером в воскресенье уезжают до следующей субботы. С собой они привозят собаку размером с кошку по имени Анфиса. Невозможно из дома выйти без того, чтобы она не начала тявкать. Она прямо взрывается вся от злости. А хозяева поглядят её, расцелуют и скажут: "Умница, Анфисочка, молодец!" И она рада.
Недавно мимо моего сада шёл за грибами Семён Семёнович, он был выпивший, как обычно. Анфиса пролезла под калиткой, стала прыгать на него с лаем и укусила за сапог. Он её носком подцепил и перекинул обратно через забор. Она ещё полаяла из-за забора и выбежала, когда он был уже далеко.
Мы с Блейком всё это видели.
— Анфиса! — позвал её Блейк.
— Чего? — спросила она, радостно подбежав к забору.
— А зачем ты лаешь на всех? Ты же не сторожевой пёс.
— Я!.. — хотела она было ответить, но вдруг замолчала. По её напряжённому виду было понятно, что она ищет ответ на вопрос и не находит его.
— Я не знаю, — в конце концов сказала она и жалобно посмотрела на нас. — Это само собой выходит!!!
— Генетика? — Блейк взглянул на меня.
Я кивнула.
Но тут на дороге появился сторож, и она бросилась лаять на него.


***

Хозяева Анфисы — баба Люба и дядя Коля.
Про них ходят разные слухи.
Говорят, что однажды они залезли ночью в чужой сад, чтобы спилить там дерево, которое им мешало. Чем оно им мешало, не ясно, но они это сделали. Доказать их вину не смогли, так что, может, это были и не они.
В начале лета, когда мы приехали сюда, папа Илюминаты повесил на деревья за забором скворечник, и там вскоре завелись птицы, а потом у них появились птенцы и щебетали с утра до вечера.
Баба Люба стала ходить по посёлку и рассказывать всем про это безобразие, надеясь подговорить кого-нибудь снять скворечники и сжечь. Вообще это была её проверенная тактика, жаловаться другим в расчёте на то, что они сделают за неё что-то плохое.
Никто, конечно, на это не вёлся, за исключением некоторых любителей выпить. К ним баба Люба находила особой подход.
— Люб, — говорил Семён Семёнович, пытаясь обнять её, — Люб, всё, что скажешь! Я тебя так люблю!
А она ему:
— Ох, Семён, не обманешь?
— Да как я могу! Обижаешь!
— Ну, приходи к нам, угостим тебя!
Так вот, папа Илюминаты, видя всё это, сказал однажды задумчиво:
— Подозреваю, что как-нибудь ночью баба Люба залезет на дерево и снимет скворечники!

И он оказался прав — почти. Однажды ночью, когда я сидела на крыльце и изучала ночной лес, высматривая его обитателей, на дороге справа появилась фигура с лестницей. Это был Семён Семенович. Он немного качался, но не так сильно, как обычно.
Он вышел за ворота, которые вели в лес, приставил лестницу к дереву со скворечником и полез наверх.
Вообще я не отношусь к защитникам животных, особенно таких, как птицы. Скорее я их рассматриваю как добычу, хотя и чисто умозрительно. И будь Семён Семёнович, скажем, рысью, я бы и глазом не повела. Но он не был рысью, он был обычным пьяным мужиком, который лезет на дерево, чтобы убить спящих птенцов. Я не знала, что делать. Была ночь, куда бежать, кого звать? Фенрир точно не станет волноваться из-за каких-то птенцов, Деметра и Блейк шляются непонятно где, да и тоже вряд ли они встанут на их защиту. Люся наверняка заперта. А мне одной с Семёном Семёновичем не справиться.
Он забирался всё выше и выше. Он лез, тихо напевая какую-то песенку и усмехаясь. Добравшись до верха, он остановился, пошарил в кармане и вытащил бутылку. Допил до дна и выбросил её в чащу. Его повело, и он обхватил ствол, чтобы не упасть.
— Прости меня, господи, — прокряхтел он.
Тут у меня родилась идея.
Я обежала дом и стала прыгать на окно в спальню Илюминаты. На всех окнах стояли москитные сетки, так что попасть внутрь я не могла, но рама была открыта, и она могла меня услышать. Я прыгала и прыгала, пока она не проснулась. Она выглянула и заметила меня:
— Ты что, Нейра? Не можешь попасть домой? Сейчас я тебя впущу!
Это мне и было нужно.
Спустя полминуты она открыла дверь, вышла на крыльцо и сразу увидела Семёна Семёныча, который уже обхватил руками скворечник и пытался его отодрать.
— Вы что делаете?! — закричала Илюмината.
Семён Семёнович этого не ожидал, дёрнулся, и лестница поехала в сторону. Она упала в траву, а он повис на скворечнике.
— Сейчас же отпустите скворечник! — строго сказала Илюмината. — Вы же его сорвёте, а там птенцы!
Он попытался перекинуть руки на ствол, но не справился и полетел вниз. Упав, он страшно закричал:
— Нога, нога! Ааа!!!
Тут выбежали все. Папа с мамой, другие соседи, баба Люба и дядя Коля. И Анфиса с бешеным лаем набросилась на Семёна Семёныча.

Семёну Семёновичу вызвали "скорую помощь", он сломал ногу. Зачем он пытался снять скворечник, он объяснить не смог. Но ему было стыдно.
Когда его забирали в больницу, он попросил бабу Любу присмотреть за Люсей, она ответила, что у неё своих собак хватает, имея в виду Анфису, и что они не поладят друг с другом, потому что Люся не воспитана. Тогда папа Илюминаты предложил взять на время Люсю к себе. На том и порешили.
А на стволе дерева со скворечником на следующий день появилась табличка: "Ведётся видеонаблюдение". Это, конечно, было неправдой, но надеюсь, что эффективной.

— А у нас в лесу живут динозавры! — сказала Люся.
— Ну вот, опять, — усмехнулся Блейк. — Ты их видела?
— Я их слышала.
— Динозавров не существует, — возразила Анфиса.
Сегодня она вышла к нам на полянку перед воротами.
— Если так, то почему ты никогда в лес не ходишь? — спросила Деметра, холодно глядя на неё.
— А что мне там делать, в лесу? Я же не кошка.
— Ты что-то имеешь против кошек?
— Я слышала, что плохие собаки в следующей жизни становятся кошками! — высокомерно ответила она.
Мы молча переглянулись.
— Ты знаешь что? — сказала Деметра. — Ты просто боишься динозавров, вот и всё! Ты трусишь ходить в лес. Ты только за забором храбрая!
— Никого я не боюсь! И в лесу нет никаких динозавров!
— Ну, тогда пошли?
— А пошли! — согласилась Анфиса.
И мы пошли.

Не знаю, что задумала Деметра, но всё пошло не по её плану. Только мы вышли за ворота, как наткнулись на Илюминату с друзьями, и они сразу набросились на нас. Это вот, конечно, чисто человеческое — такой удивительный и, я бы даже сказала, нездоровый интерес к животным.
Анфиса недовольно тявкала, Деметра убежала и скрылась в лесу, Люся носилась кругами от счастья, а я безвольно повисла в руках Илюминаты.
И тут сверху раздался громкий рёв и хруст. Потом в нас полетели сухие ветки, и чья-то большая тень закрыла солнце.
— О боже! — закричала Илюмината. — Это дракон!
В самом деле, наверху, среди ветвей берёзы, барахталось большое сине-зелёное существо с красной пастью, длинным хвостом и чешуйчатыми крыльями. Оно снова зарычало и попыталось спрыгнуть, но запуталось в ветвях и в итоге просто упало, но сразу поднялось и зарычало ещё громче.
Все бросились бежать, и друзья Илюминаты, и Люся, и Анфиса.
— Стойте! Стойте! — звала их счастливая Илюмината. — Я видела фильм про них, они добрые, их можно приручить!
Но друзья уносились прочь, не слыша её.
Тем временем дракон отряхнулся от лесной трухи и, смешно взмахивая крылами, побежал в чащу.
На том месте, куда он свалился, остался сложенный лист бумаги.
— Улетел, — сказала Илюмината и подобрала лист. — Письмо! Так… Нейра, слушай! Тут написано… Карта! Карта сокровищ!
Я смотрела на неё в недоумении. Неужели мне одной было понятно, что это её переодетый папа?
— Нейра, идём искать!
Она побежала к нашим воротам. Я пошла за ней.
— Нейра, Нейра! — услышала я голос сверху.
Я подняла голову и увидела Анфису, она сидела в кроне облепихи у соседского сарая и тряслась.
— Нейра, динозавр ушёл?
— Ушёл, ушёл. А ты что на облепихе делаешь?
— Да не знаю… Как-то само так получилось…
На её визг прибежала баба Люба.
— Ужас! — закричала она. — Что с тобой сделали?! Какие гадкие дети! Я им капканы расставлю, я крысиный яд повсюду рассыплю! Иди сюда, моя деточка, иди сюда, конфеточка, мой зайчик, мой девочка, котёнок мой!
И она стала вытаскивать Анфису из ветвей, что было непросто, потому что облепиха очень колючая, и стоял скулёж, ругань и много собачьей шерсти осталось на дереве.

В состоянии паники очень сложно соображать. Включаются инстинкты, рефлексы, и ты уже не сама действуешь, а как будто кто-то другой за тебя. Теперь-то я знаю, почему люди так легко ловят животных. Разум отключается.
Случилось всё внезапно. Я услышала невдалеке лай, но не придала значения — бегут собаки. Но они бежали ко мне, и в тот момент, когда я спохватилась, было уже поздно. Я стала метаться, куда-то запрыгнула, слезала, в общем, засуетилась вместо того, чтобы целенаправленно бежать к ближайшему дереву и лезть на него. Я бы, наверно, и поступила так в итоге, если бы хватило времени, но вдруг чьи-то челюсти сомкнулись у меня на спине, подбросили в воздух, потом схватили другие, а вокруг лай, визг и терпкий запах собак. Я мельком увидела несколько разноцветных тел, розовые пасти, слюнявые клыки и языки и поняла, что их три.
"Это конец", — подумала я.
Потом смутно помню ползущую мимо траву, черные лапы, сапфировый глаз. Это Блейк, — радостно понимаю я и снова отключаюсь.
Дальше я уже пришла в себя в незнакомом помещении, на холодном столе под яркой лампой. На меня смотрит человек в белом халате, рядом стоят хозяин с Илюминатой. Она в слезах. Я поняла, что мы в больнице.
— Очнулась, — сказал врач. — Жить будет.
— Ура!!! — закричала Илюмината, порываясь меня обнять.
— Осторожно! У неё рёбра сломаны и мягкие такни повреждены. Пока не заживёт, не тискать! Недели три точно.
— Спасибо вам! — сказал папа, протягивая что-то врачу.
— Не нужно, я сам кошатник! Хотя кошку оперировал впервые…
"Что?! Ты вообще ветеринар?"
— Она мяукает! — обрадовалась Илюмината.
— Отлично, значит, слышит нас, — сказал врач. — Я знаете что вам скажу? Я таких кошек никогда не видел.
— В смысле? — удивился папа.
— Когда делали ей КТ и МРТ, стало ясно, что у неё необычайно развиты борозды и извилины головного мозга. Если соотнести пропорции её мозга и, скажем, вашего, — тут он постучал по голове Илюминаты, — то окажется, что их количество соответствует человеческому! Насколько я могу судить, это сенсация. У обычных кошачьих мозг намного проще устроен!
— И что это значит? — спросила Илюмината.
— Что она очень умная! За её мозг вы могли бы получить приличные деньги. Нейробиологи всего мира что угодно отдали бы за такой экземпляр!
Папа задумчиво схватился за усы.
— Папа! Нет! — закричала Илюмината. — Мы не будем никому продавать Нейру!
— Ну, конечно, нет, не кричи. Мы же не работорговцы! Хотя ради прогресса, ради науки…
— Папа!
— И ещё момент, — сказал врач. — Без хвоста у неё, возможно будут поначалу проблемы с равновесием.
— Что-о-о?! — тут уж я закричала в ужасе и отключилась.

Из рассказов друзей и обрывков подслушанных разговоров я более-менее восстановила картину случившегося.
Меня спасли Блейк и Деметра. Как им это удалось, неизвестно, они не рассказывали. Потом Фенрир притащил меня за шкирку к моей калитке и там бросил. К счастью, меня вскоре нашла Илюмината, которая возвращалась с друзьями домой. Её папа немедленно погрузил меня в машину, и мы поехали к ветеринару в деревню. Однако ветеринар сказал, что шансов у меня ноль и он может усыпить меня, чтобы я не мучилась. Илюмината была решительно против. Тут папа вспомнил, что у него в ближайшей областной больнице работает знакомый хирург, он позвонил ему, описал ситуацию и договорился.
Так я была спасена.
С хвостом всё оказалось не так страшно, как я думала. Я потеряла лишь его небольшую часть, хотя и эту потерю мне нелегко удалось принять — первое время мне часто снилось, как я бегу по высокой траве и мой хвост поднят и распушён. И я просыпалась, смотрела на обрубок и впадала в отчаяние. Но я справилась с этим.
Мои друзья приходят часто, но пока я не в силах выйти дальше крыльца. Люся садится у калитки (в сад её не пускают) и рассказывает мне новости. От неё я узнала, что Фенрир поговорил с местными собаками, и та бродячая стая, что подрала меня, передает мне свои сожаления.
— Не держи на них обиды, — сказала Люся. — Они не специально, просто такая собачья наша порода!
Несколько раз приходил Блейк, один, без Деметры. Мне было немного неловко, что он видит меня в бинтах, но всё равно приятно. Мы много болтали обо всём на свете. Однажды он принёс мне мелкую рыбку.
— Вот, — сказал он, положив её передо мной на крыльце, — ешь. Свежая речная, только что поймал. Витамины и минералы — такого не найдёшь в тех сухарях, которыми нас кормят люди.


***

Он возник передо мной внезапно, словно призрак выплыл из-под земли, изогнулся дугой, так что я увидела солнце под его чёрным животом, облизнулся, сверкнул зелёными глазами и сказал:
— Нейра, пошли гулять?
Что же, почему бы и нет!
Он пошёл впереди, я, не спеша, сзади.
Над нами смыкался редкий осиновый лес, пропуская бодрую игру светотени. Это мельтешение напомнило мне что-то давнее — почти полностью забытое, но очень важное. На миг я как будто увидела над собой склонённую большую голову с золотыми глазами, короткий сверкающий на солнце мех и тёплый мягкий живот, в который я тыкаюсь.
— Мама?! — воскликнула я. — Это ты?!
— Что случилось? — Блейк обернулся, заметив, что я остановилась.
— Ничего… Куда мы идём?
— Хочу показать тебе кое-что.
И мы пошли дальше, и моё видение растаяло в игре света и тени.

Мы вышли с того края леса, где я ещё не была. Здесь берёзы внезапно обрывались перед простором поля. Блейк остановился у основания холмика, поросшего цветами — незабудками, лютиками и белым клевером.
— Ты знаешь, что это? — спросил он.
— Нет.
— Это курган. Здесь покоится предок всех живущих в окрестностях кошек. Ну, кроме тебя, конечно.
Я заметила, что Блейк смущается. Он как будто боялся смотреть мне в глаза и без нужды переставлял лапы с места на место.
— И зачем ты меня привёл сюда? — спросила я.
— Это был очень уважаемый кот…
Он запнулся, я заметила, что шерсть у него дрожит.
— Нейра, я пригласил тебя на свидание! — вдруг выпалил он.
— На кладбище? Хороший выбор, — улыбнулась я.
Он встал и подошёл ко мне вплотную. Теперь он смотрел мне прямо в глаза, и наступила моя очередь смущаться.
— Нейра, я люблю тебя!
Меня словно током ударило. Я никогда не слышала ещё таких слов и от волнения не смогла ему ответить, а только стояла рядом, с трудом дыша и сдерживая тряску в конечностях.
— Нейра… — прошептал он глубоким и звучным голосом. — Твои глаза как звёзды, а зубы как отполированная солнцем и временем куриная кость, твои уши словно облака, находящие на солнце, а усы точно шрамы на моём сердце… Твоя шерсть как золотое руно, лапы как вековые сосны, когти подобны длинным сосулькам, выросшим на скате хорошо протопленной бани… Твой хвост…
— Обрублен, — прошептала я в полуобморочном состоянии.
— И тем не менее он прекраснее всего, что я видел! Нейра, я хочу, чтобы мы были вместе… Я буду любить тебя всегда!
Я была одурманена его гипнотическим взглядом, его сладким дыханием, его нежным низким голосом, но всё же спросила:
— А как же Деметра?
— Мы с ней не более чем друзья.
И тут я зарыдала. Я упала на мшистую подстилку, уткнулась носом в прошлогоднюю листву и пролила горькие слёзы, содрогаясь всем телом.
— Что с тобой? Что я сказал такое, Нейра?! Прости меня, пожалуйста! — взмолился он.
— Дело не в тебе, — сквозь слёзы ответила я. — А во мне. Я должна тебе признаться в одной вещи, в которой я даже сама себе не хочу признаваться.
— Говори. Я всё пойму и приму. Твоё сердце занято? — голос его дрогнул.
— О, нет, оно свободнее некуда! Я…
Я вдохнула поглубже и произнесла сокровенное:
— Я стерилизована. Блейк, у нас никогда не будет детей.
Он молчал. Я лежала мордой в мох.
Наконец он подошел и обвил меня хвостом.
— Мне очень жаль, — сказал он. — Но это ничего не меняет. В конце концов… Знаешь, что я думаю?
— Что?
— Что, может, это и к лучшему. Наш мир слишком жесток, чтобы приводить в него новых существ…
— Но Лейбниц доказывал, что мы живём в лучшем из возможных миров…
— Эх, Лейбниц, Лейбниц. Подозреваю, он не был котом?


***

— А ты ловкая оказалась, — Деметра у меня в гостях. Хотя она не считает, что она в гостях. — Да, ну я подозревала, что вы городские штучки — такие.
— Послушай, — возражаю я, смутившись, — если ты про Блейка, то он сам сделал такой выбор. И он сказал, что вы с ним просто друзья!
— Друзья, — усмехнулась она. — Что же, в принципе, он прав, так и есть. Хотя он мне нравился, несмотря на то, что он такой же, как и ты. Да где сейчас возьмёшь настоящих котов?
— Ты в нашем лесу одна такая? — догадалась я.
Она вздохнула.
— В деревне у реки есть небольшая стая диких… Но они не совсем дикие, живут в подвалах и на чердаках, кормятся у деревенских. Разве это назовёшь природой?
Она задумчиво уставилась в небо.
Мне стало жаль её. Я вдруг поняла всю глубину её одиночества, всю тяжесть и ответственность выбора — уйти из мира. Впрочем, разве может быть иначе, если ты выбираешь свободу?
— Знаешь что? — спросила я.
— Что?
— Мои маринуют шашлык на вечер. Хочешь?
— Он уже маринованный?
— К сожалению, да.
— Из какого мяса?
— Это сёмга.
— Что ж, сёмга не частый гость на моём столе!
— Сейчас!
Я забежала в дом, удостоверилась, что никого нет на кухне, столкнула крышку с кастрюли и подцепила когтём самый крупный кусок. Вытащив, перехватила зубами и рванула из дома. На лестнице послышался грохот шагов, хозяин бежал вниз на звук упавшей крышки, но Деметра со стейком уже скрылась в высокой траве соседнего сада. Спустя пару секунд на крыльцо выскочил он.
— Совсем обнаглели кошки, прямо из закрытой кастрюли воруют!
Тут он заметил меня.
— Нейра? А ты чего облизываешься? Твой же дом, ты охранять должна!


***

Как говорят, ничто не предвещало…
С самого утра я гуляла с друзьями, мы разведывали реку и планировали вечером отправиться ловить рыбу. Подступала осень, и березы уже кое-где пожелтели, и мир как будто потихоньку застывал, впадал в сонное оцепенение, хотя светило по-прежнему ярко. Стало суше, тише и прозрачнее, и раньше смеркалось и холодало по ночам, а иногда вдруг проливались сильные ливни.
Мне нравилось тут всё больше и больше, и я уже предвкушала увидеть приход осени во всей её красе, смену красок леса и листопад…
Я вернулась домой голодная. Ещё издали я слышала, как меня зовут: "Нейра, Нейра, Нейра!" — и трясут пакетом с сухим кормом. Это известный трюк — так они всегда делали, когда меня долго не было.
Подбегая, я заметила, что багажник машины открыт, и папа с мамой что-то складывают в него. Они ходили туда-сюда, о чём-то спорили, а Илюмината убирала игрушки в своей комнате.
Куда они собираются? — подумала я. — Наверно, в очередное небольшое путешествие?
Это было мне на руку, я любила побыть одна. Один раз они уже уезжали на сутки смотреть какие-то достопримечательности. Тогда был долгий спор, запирать меня в доме или оставить на улице. Папа с Илюминатой считали, что надо запереть, иначе я потеряюсь, пока их не будет. Мама, как самая благоразумная в этой семье, уверяла, что ничего со мной не произойдёт, достаточно оставить еду на крыльце. Но в итоге победили эти двое, и меня заперли. Правда, забыли закрыть балкон, и я после долгих и мучительных сомнений свалилась в сад. Каково же было их удивление, когда они вернулись и увидели меня сидящей на крыльце!
Думая, что сейчас будет то же самое, я решила быстро перекусить, бежать в лес и не появляться, пока они не уедут. Но едва я подошла к миске, как меня схватила невидимая рука и одним резким движением засунула во тьму, а потом застегнула молнию…

Я в машине на заднем сиденье рядом с Илюминатой. Машина заведена и тарахтит. Горький запах выхлопных газов.
Я билась, я рвалась, я грызла, но стенки слишком прочные.
— Нейра, успокойся! Мы едем домой! — говорит Илюмината и прикладывает ладошку к решётке, в которую я тыкаюсь носом.
Мой дом здесь! Где лес, где высокая трава, где все мои друзья!
— Мне надо в школу, а папе с мамой на работу, — продолжает она, как будто утешая меня.
Так оставьте меня! Мне не нужно в школу и на работу!
— А кто тебя кормить будет? Как ты без нас? — Илюмината гладит крышу моей тюрьмы, я слышу шелест её руки. — А как мы без тебя? Мы же одна…
Она задумалась, как лучше это назвать.
— Одна стая, — наконец сказала она.
Да, мы стая. Так зачем мы едем в эту ужасную пыльную коробку? Чтобы сидеть взаперти?
— Ты привыкнешь, — говорит Илюмината.
Да, знаю, я привыкну… И это самое страшное!
Дверь ещё открыта, в машине пока не все, папа запирает замки.
Вдруг я слышу знакомый звук — это несётся Люся.
— Люся! — зову я. — Люся!!!
— Нейра? Ты что там делаешь?!
— Мы уезжаем!
— Куда?
— Обратно! Откуда приехали!
— О боже!
Люся пытается залезть в машину. Илюмината смеётся:
— Папа, Люся с нами собирается ехать! Давай возьмём Люсю!
— Люсю нельзя, она чужая. Представь, как расстроится Семён Семёныч.
— А давай заведём свою собаку?
— Для этого надо жить на даче…
Тут я понимаю, что согласна даже принять в нашу стаю собаку, хоть Анфису, лишь бы остаться здесь, но вспыхнувшая надежда быстро гаснет под ударами папиных слов:
— А мы здесь жить не можем.
— Слушай, Люся, — говорю я. — Я хочу тебя попросить… Хочу попросить… Передай Блейку, что…
И я замолкаю. Ну, разве можно такие вещи передавать через другого?
Люся ждёт продолжения, но я молчу.
— Я не знаю, когда вернусь, — наконец в отчаянии шепчу я.
— Я всё понимаю, — отвечает Люся. — Не нужно слов. Но мы всегда будем тебя ждать!..
Папа садится в машину и берётся за ручку двери.
— Прощай, Люся! — кричу я.
— До свидания! — лает она.
Дверь захлопывается, и в тот же миг гаснут все звуки, запахи и свет внешнего мира. Мы едем.

Передо мной решетчатое окно. Я вижу несущиеся за стеклом деревья и краешек неба. Чрево железного зверя уносит меня прочь из моего леса, и я не знаю, увижу ли его вновь.
Небо исчезает — это Илюмината заглядывает в мою пещеру. Я вижу её большое улыбчивое лицо.
— Папа, — говорит она, — Нейра плачет!
— Кошки не умеют плакать, — отвечает он.
Но в голосе его сомнение.
— Папа, а можно я возьму её на руки?
Молчание.
Наконец он отвечает:
— Только закрой сначала окно.
Илюмината закрывает окно, расстёгивает переноску и достаёт меня. Я ложусь на её колени, она склоняется и шепчет мне в ухо, что мы одной крови, я и она.

Здесь никто никогда ничего не делает. Все только ходят в белых одеждах по чему-то, напоминающему облака вблизи, и созерцают. Что они созерцают, я не понимаю, потому что тут ничего нет, только белый пар под ногами, бескрайние белые просторы и сияющая белая высота над головой, ну, и фигуры в белых одеждах повсюду, куда ни кинь взгляд, до самого горизонта.
Ещё тут можно самосозерцать.
Я спросил у одного как-то, с длинными власами и крыльями за спиной:
— А почему все в белом? Можно мне синий балахон?
Он посмотрел на меня надменно и ответил:
— Зачем тебе тьма, когда есть свет?
С ними, крылатыми, всегда так.
"Ты прощён!"
С этого всё началось. Я вдруг услышал голос в голове и сразу всё понял. Я возликовал. "Осанна!" — закричал я, хотя и не понимаю, что это значит, но слышал где-то ещё при жизни.
И добавил на всякий случай:
— Аллилуйя!
В общем, я торжествовал, возносясь в зияющие высоты, залитые огнём благодатным и вечной радостью.
Грешникам, оставшимся внизу, я улыбался сверху, чертям показывал средний палец, а они все кричали мне что-то и негодовали, оно и понятно — такова человеческая натура — люди никогда не прощают чужой успех и считают, что они-то более достойны, чем вот он. Хотя я и сам не понимал, чем я лучше.

Ещё при жизни мне как-то сказал один человек, что рай и ад — это одно и то же место. Некоторым там хорошо, а некоторым плохо, всё зависит от тебя.
Оказалось не совсем так. Есть нюансы.
В аду всё было просто. Ты понимаешь, кто ты и где. Ты грешник, обречён на вечные муки. Тебе тяжело, и ты мечтаешь о том, чтобы всё это закончилось, и понимаешь, что конца не будет. В жизни было всё то же самое, только с разницей в том, что постоянно надеешься — вот сейчас-сейчас, ещё чуть-чуть, и всё закончится, будет хорошо.
И здесь, в раю, всё это закончилось. Мукам конец, вечное блаженство, царство чистого разума и духовной любви…
Не нужно заниматься проституцией! Я имею в виду, каждый день ходить на работу и делать одно и то же дело всю жизнь ради денег. Или то же самое, но без денег. Или же делать деньги просто ради денег.
Ты здесь как на почетной пенсии, разве что у тебя ещё меньше потребностей, чем у пенсионера.
Встретил недавно моего начальника бывшего, Альберта Мольбертовича. При жизни мы мало с ним взаимодействовали. Он был известен тем, что сочинял комические куплеты. И на каждом празднике, на любом корпоративе он вставал и пел их. Чувства юмора у него не было совсем, но, конечно, подчинённые хохотали до слёз, держась за животы, и я тоже — но чисто из уважения, потому что он был очень хороший, добрый и отзывчивый человек.
Иногда даже я делал так — только все начали, наливают в бокалы, а тут я: "А давайте сначала послушаем куплеты Альберта Мольбертовича?" Коллеги бросают на меня косые злые взгляды, но тотчас присоединяются: "Да-да, очень просим!" И вот он поднимается, довольный, и начинает петь, похлопывая себя по животу.
В общем, встретил я его и тут. Он шёл по облакам, задумчиво бормоча под нос.
— Альберт Мольбертович! — радостно закричал я. — И вы здесь!
— А, Иван, — кротко улыбнулся он.
— Как вы? Чем занимаетесь?
Он вдруг оживился:
— А вот, послушай:

Встретил тут Ивана я,
Есть кому послушать…
— Извините, прошу прощения! — заторопился я. — Я спешу, у меня дела!
И быстро зашагал прочь. Хотя, конечно, это было не очень красиво — спешить тут совершенно некуда.
Отойдя на приличное расстояние, я оглянулся — Альберт Мольбертович уже подошёл к ангелам и что-то стал им говорить, но они взмахнули крылами и умчались ввысь.

Нет, ну конечно, тут лучше, чем в аду, но совершенно нечего делать.
При жизни-то всё же было чем заняться. Да, много нудных, нелепых каждодневных обязанностей, но приятное тоже было. Творчество там, всё такое…
Но в основном, конечно, рутинно и непонятно. В мои обязанности входило шуроламе туру и кротолепе пузе. Что это такое и зачем, я так и не понял, как подозреваю, не понимали и многие мои коллеги, хотя занимались этим самоотверженно и с полной отдачей всю свою жизнь. Я же делал это, по правде, кое-как, спустя рукава, скорее имитируя дело, чем в самом деле его делая. Но совесть у меня чиста, потому что как можно делать на полном серьёзе то, не понимая, что?
На самом деле я знал немало таких, кто, занимаясь шуроламе, кротолепе и прочими вещами в этом роде, уходил в это с головой и утверждал, как мне кажется, вполне искренне, что "работа очень интересная, это челендж, опыт, рост и так далее"… Хотя какой рост и челендж, если до самой смерти они делали точь-в-точь одно и то же? Рост будет только в том случае, если человек займётся наконец своим призванием, да и то его можно так изнасиловать этим самым призванием…
В любом деле важно признание. Успехом жив человек — тогда он расцветает, тогда он спокоен, весел и счастлив, — если успех этот в том, что он сам любит. Радость от успеха корпорации — это миф, потому что корпорация получает все деньги, выжимая до последнего из работника все соки, и тот работник, который, как шестерёнка, крутится в огромном механизме, стачивающем его под ноль, и при этом говорит: "ура, мы заработали первый миллиард!" — это дурак. Между теми, кто руководит, и теми, кто подчиняется, огромная пропасть, и никакого объединительного "мы" быть не может. Рано или поздно подчинённый отправится на свалку, совсем мимо этого миллиарда, а до тех пор меняя один похожий механизм на другой. В этой ситуации успех только в том, чтобы перестать быть частью механизма и начать самому им управлять.
— А вот ты не прав, Иван, — говорит мне один знакомый в раю. — Я, между прочим, очень любил шуроламе и кротолепе!
— Да что это такое, это шуроламе и кротолепе? — спрашиваю я. — Ты хоть понимаешь?
— Да не важно, что это! Главное… Главное… — он запнулся. — Да я бы душу отдал, чтобы опять это делать!
И тут вдруг с грохотом, как будто гром разразился, разверзлись под ним облака, и он с криком полетел в багровую бездну. И облака сомкнулись.
При жизни я всегда носил синие майки. Один бог знает почему.
И вот, сидя как-то на облаке, я думал о том, что хочу синий балахон. И сказал даже вслух:
— Синий балахон хочу!
И вдруг прямо передо мной возник балахон небесного цвета. Я вскочил, сбросил свой белый, накинул новый — он прямо по мне!
— Сандалии хочу золотистые, — говорю тогда, — с крылышками!
И в тот же миг на моих ногах появились эти самые сандалии.
Так и пошло, с этого момента стал я сотворять, что мне хотелось. Правда, почему-то не всё получалось. Подругу сотворить не вышло.

Приходил Альберт Мольбертович.
Я сразу бежать, но он кричит:
— Иван, постой! Скажи, как ты это делаешь? Я микрофон хотел бы себе, типа как в караоке…
— Да просто — захотел, и готово!
Стал он пытаться, а не выходит.
А полнеба теперь в сандалиях ходит, такая мода. Ангелы прилетают, кружатся надо мной, делают вид, что просто так, а потом вижу — и они в золотых сандаликах с крылышками и в голубых балахонах.
Сделал себе тату — и они так же, сделал пирсинг — опять копируют, ирокез — тоже! Я сначала сердился, потому что ведь ни спасибо, ничего, как будто здесь и не слышали об авторском праве. А потом подумал — да ладно, пускай! Это же мода!

И вот я понял, что и в самом деле в раю. Всё мне почти давалось, что ни пожелаю.
Но однажды лечу по своим делам, как вдруг вижу объявление у врат небесных: "Собрание по итогам созерцания и самосозерцания года".
Что такое, думаю? Какое такое собрание?
Явился с опозданием, там уже народу собралось. И один семикрылый, витая над толпой в золотых сандальках, объявляет:
— Награждается работник года такой-то!
И выходит из толпы неизвестный мне, и ему вручают грамоту. Я ближе протиснулся и вижу: "За успехи в созерцании и самосозерцании". И подпись неразборчиво.
— Это что такое? — спрашиваю. — Что он сделал-то?
А один блаженный рядом усмехается и отвечает:
— А ты чем, думал, мы здесь занимаемся? Всякие штучки-дрючки создаем? Мы тут все трудимся, созерцаем, кроме некоторых бездельников, не покладая голов!
Я хотел было поинтересоваться с колкой иронией, а почему тогда полрая в этих моих штучках-дрючках ходит и у этого самого блаженного татуха на лбу, в точности как у меня, но махнул рукой.
Махнул рукой и ушёл к себе, подальше, творить земное, не благодатное. Уж что умею…
Ушёл, а потом вернулся на секунду, отыскал Альберта Мольбертовича.
— Вот вам, — говорю и сотворил ему микрофон автономный, повышенной мощности. А себе беруши.
И улетел.