Один рождён в рубашке,
Расшитою вьюном,
И хлопает рюмашки
То с мёдом, то с вином.

Другой рождён в жилетке,
Не курит и не пьёт,
И циферки — монетки
В копилочку кладёт.

А я в одном ботинке
Родился и хожу,
И буковки — травинки
В вязаночку вяжу.

Кто думает о Боге,
Кто просто так живёт,
Бог всех в конце дороги
От нас самих спасёт.

Там, где пахнет грибами
Крепче ярых духов,
Собираю гербарий
Из листвы и стихов.

Ах, какая истома!
И прохлада, и зной!
Как обрадую дома
Всех живущих со мной.

Я в одну оболочку
Владил слово и дух,
Сладко пробовать строчку
И на глаз, и на слух.

Сладко рифму чеканить
По дороге домой,
Словно радовать память
Ключевою водой.

Знаю, дома сердечно
Мне отпустят грехи —
Листья выбросят в печку,
В дальний угол стихи.

Все уснут, я во мраке,
Что собрал на свету,
Прочитаю собаке,
Прочитаю коту,

И над чашей земною,
Над небесным крестом
То с собакой повою,
То поплачу с котом.

Окно отворится со стуком
И створку загнёт набекрень,
Ночь сгинет по левую руку,
По правую вырастет день,

Под ветром взлетят занавески,
Наполнится светом жильё,
Всё в прошлом, но снова по-детски
Я верю в бессмертье своё.

Как будто бы память пришили,
Я помню всё глуше, увы,
Как были деревья большими,
Как сам я был ниже травы.

И как самолётик белёсый
Кружил надо мной в синеве,
Ни тягот ещё, ни вопросов,
Ни боли в моей голове.

…Мне птицы на плечи садятся,
И бабочки пьют из руки,
И сны только лёгкие снятся,
И помыслы только легки.

К высокому небу дорогу
Лучом прорезает звезда.
Как в детстве, приблизиться к Богу
Я больше не смог никогда.

Чтоб тучи над нами не встали,
Не застили нам окоём,
Мы листья в кострища сгребали,
Играли с веселым огнём.

Как птицы, на взлёте галдели,
Глотали отечества дым,
И песни задорные пели,
И звали свой век золотым.

А кто-то из далей далёких,
С прищуром отеческих глаз,
В раздумьях своих одиноких
Смотрел терпеливо на нас,

Веселых, беспечных, задорных,
С огнём большевицким в груди,
И знать ему было тревожно,
Что будет у нас впереди.

Как родовая месть,
Без жалости и срока
Живёт во мне болезнь
И кашляет глубоко.

Соляной кислотой
Судьбу свою латаю,
Живу с болезнью той,
Как по небу летаю.

То меч беру, то щит,
Но никакого толка,
И кашель мой трещит,
Как ржавая двустволка.

Мне боязно летать,
Мне страшно приземлится,
Учусь смотреть, как тать,
И знаю, пригодится.

Солнце восходит, и Солнце садится,
Гуд над землёй, перегуд,
Вечной дорогою с ветром на лицах
Старый и малый идут.

Путь их небесной звездою венчаем,
Старого малый ведёт,
Кто-то встречает свечою и чаем,
Кто-то каменья берет.

Вслед посмотрю и себя угадаю,
В малом и сразу в большом,
С каждым дыханием их совпадая,
Так же я дважды прошёл.

Радость трезвонная, слезы тишайши,
Боль оседает на дне,
Всё от меня они дальше и дальше,
Всё они ближе ко мне.

Бессолнечный декабрь, сырые дни и ночи,
И снег черней земли, и горечь не избыть,
И птицы по углам болтаются, как клочья,
И страшно то, что жить, страшнее, чем не жить.

Бессолнечный декабрь, как будто дом без окон:
В нём жить невмоготу и бросить не с руки,
Заржавели часы, с них время смотрит волком,
И стрелки на часах застыли, как стрелкИ.

Бессолнечный декабрь, скорей бы ветер, что ли,
Порвал бы пелену метелью ледяной,
Чтоб, словно в масле сыр, каталось солнце в поле,
Чтоб звёзды по ночам гонялись за луной,

Чтоб, уплывая в сон, на лодочке без вёсел,
Закапываясь в снег, размазавшись по дну,
Я знал, с утра проснусь и до зелёных вёсен
И самого себя, и близких дотяну.

Эта птица за мною летает,
Из руки моей зёрна клюёт,
Чертит небо, как латки латает,
И поёт надо мною, поёт.

Я в мороз, и она за морозом
Выпрямляет единственный путь,
Уговором и даже угрозой
Я её не могу отпугнуть.

Путь один нам судьбою намечен,
И не скажет никто наперёд,
То ли жизнь коротка человечья,
То ли птица сто лет проживёт.

Не мерещится мне и не снится,
А творится со мной наяву:
Прямо в руки садится Жар-птица,
А синица летит в синеву.

Ослепительный царский подарок!
Тяжесть золота грею в руках!
А синица поёт спозаранок
И гоняет мошку в воздусях.

Оттого мою голову сносит,
Как под ветром — макушку сосны,
Что Жар-птица похожа на осень,
А синица — предвестник весны.

Ячея у ловушки густая,
Но я душу свою не гублю,
И Жар-птицу из рук выпускаю,
И синицу в силки не ловлю.

Ты б себя никогда не простила,
Да и я не сумел бы простить,
Нам отпущено время пластинкой
И его не старайся продлить.

Наша встреча легка и случайна,
Мы простимся пожатьем руки,
И в душе от несбывшейся тайны
Не останется даже тоски.

Но однажды, стряхнув позолоту,
Вдруг пойму, что твержу назубок,
По словам, по движеньям, по нотам
Тот полуночный горький вальсок.

Залило, и как реки — дороги.
За соломинку крепче держись,
Бесконечны о жизни тревоги,
И дожди бесконечны, как жизнь.

Стёрли время круги часовые,
Путь сверяю по редкой звезде,
Принимаю дожди, как свои я,
И живу в них, как рыба в воде.

И когда вдруг пойму, что всё знаю про небо и землю,
Вижу время насквозь, принимаю обычаи тризн,
И рожденье своё объясняю не только везеньем,
А движением звёзд, их сцепленьем в живой механизм,

Вот тогда не почувствую боль, не замечу усталость,
Вдоволь силы в руках, крепок разум, свободна душа,
В медных трубах моих и огонь, и вода, только жалость,
Словно в засуху-дождь долгожданный, меня обошла.

И, бессильный, стою на земле, как богач при алтыне,
Сладок ветер в висок, сладко жаркое солнце в лицо,
Но, где надо заплакать — засохли глаза, как в пустыне,
И где надо вздохнуть — пересыпал дыханье песок.

И минует меня детвора стороною исправно,
Разлетаются птицы, собаки бегут из-под ног,
И кому мои силы, кому мои вера и правда,
И куда мне дорога, где Бог мне и где мне порог?

Когда грохочет гром,
Как черти в рукопашной,
Хвали себя за дом,
В котором гром не страшен.

А близким поклонись
За то, что год от году
Не замечаешь жизнь,
Как лёгкую погоду.

Говорил, говорил, как слова доставал из колодца,
И заплакал потом, и давай причитать-голосить,
Будто горло пронзил наконечник стрелы инородца,
И рванула из горла тоска и печаль по Руси.

Не по родине плач, что гремела державным железом,
По Руси, гой-еси, что лишь в гусельных сказах жива,
Где семь вёрст до небес, только семь,
                                                             но всё лесом и лесом,
А за каждым углом колдуны, ведуны, татарва.

Он плетёт языком, но какие узлы расплетает!
Отмывает слезами, что жизнь накоптила во мне.
Красно Солнце встаёт, Ясный Сокол с запястья взлетает,
И в воде не тону, и опять не сгораю в огне.

Я семь вёрст пролечу, отобьюсь, отмолюсь по дороге,
Меч заветный в руках, сапоги — скороходы не жмут,
И увижу свой дом, и узнаю родных на пороге,
И услышу, как птицы и ангелы вместе поют.

Завоет, заплачет собака,
Озноб пробежит по спине,
Граница меж светом и мраком
Сегодня проходит по мне.

Восток озарил поднебесье,
На запад сошли холода,
Мне тяжко держать равновесье
И страшно шагнуть не туда.

На сердце — тревога и смута,
Не чует опоры ступня,
Чтоб выжил я в эти минуты,
Ты не забывай про меня.

Я знаю, не дождаться мне покоя,
Покуда не отыщется в лугах
То место между Доном и Окою,
Где пепелища прадедов и прах.

Меня дороги травят бездорожьем,
Мне вслед мерцают филин и сова,
Но я пути творю молитву Божью,
Мне помогают вещие слова.

И верю, сквозь репейник да кустарник
Я продерусь и, словно наяву,
Увижу дом, услышу — хлопнут ставни,
И дым печной, блаженствуя, втяну.

Какие-то страхи летают,
Какой-то мерещится гул,
Ладонью свечу закрываю,
Чтоб ветер свечу не задул.

Давно мне известно, что будет,
Что было — узнать предстоит,
А ветер всё дует и дует,
Свеча всё горит и горит.

Мне воля — как будто неволя,
И жизнь — не черешневый мёд,
Но всё же обидно до боли,
Что скоро и это пройдёт.

Как будто на многие лета,
Простить и проститься спешу,
Свечу закрываю от ветра
И сам на неё не дышу.

Не от того тоска, что лето пролетело,
Что воздух протрезвел, и стала даль резка,
Я с осенью в ладу, я с ней душой и телом,
Но осень не на век, вот отчего тоска.

И зиму б принял я в её завалах снежных,
И растопил бы печь в избушке ледяной,
И стал бы жить опять легко и безмятежно,
Когда бы точно знал, что ждёт нас за зимой.

Стайка худеньких берёз
Тянет соки из болотца,
Да заброшенный погост
На пригорке ищет солнца,

Да убогое жильё,
Да убитые заборы…
А на сердце, ё-моё,
Перезвоны, переборы.

И цепляет, как магнит,
Эта серенькая местность,
Где зверьё всю ночь скулит,
Где всю жизнь скулит словесность.

Мне у родины в гостях
По-хорошему живётся,
Я, как сирый березняк,
Притулился у болотца.

В грозовом ликующем просторе
Я не смог ответить на вопрос:
То ли небо обвалилось в море,
То ли море в небо ворвалось.

Защищённый силою чудесной,
Не пропал, не сгинул на волне,
Не морской я житель, не небесный,
Мне стоять привычней не земле.

Что мне моря вольное пространство,
И воздушных замков синева,
Если лесом венчан я на царство,
Колыбель мне — сонная трава?

И пока иду по чернотропу,
Выставляя сердце, словно щит,
Сладко в море плещется Европа,
Славно в небе Азия парит.

Как легко и отрадно сегодня мне,
И дорога летит меж берёз,
Загорелась трава прошлогодняя
И дымит крепче злых папирос.

Не один я — со мною товарищи,
Мы повязаны дымом одним,
И не важно, то дым от пожарища,
Или просто — отечества дым.

Как давно наши сроки просрочены!
Видим мы, оглянувшись назад,
Не дорога летит вдоль обочины,
А берёзы над дымом летят.

Будет время — невольно покаемся,
Будет место — невольно простим,
А пока мы, как дым, растворяемся,
И глаза разъедаем, как дым.

Полюбило меня бы лето!
Затащило б на сеновал!
И полночным пуховым ветром
Целовало бы наповал.

Как оно любовалось б мною!
Как любовь обращало в страсть!
Если не был бы я зимою,
Под метель зацелован всласть.

Кто хочет услышать — услышит,
Узнает, кто хочет узнать,
Как неба высокого выше
Проходит небесная рать.

А я в ожидании вербном
По следу вериги влачу,
То лестницу ставлю на небо,
То в землю, уткнувшись, молчу.

Успокоится совесть к утру,
Прикурю от зари сигарету.
Шестерёнки часов перетрут
В пух и прах нас и пустят по ветру.

Не старайся за мною вослед,
Я неправильно возраст толкую,
Трачу время, которого нет,
Чтоб разглядывать даль вековую.

И я б разгулялся и выпил до дна
Глотком запоздалым истому,
Но кто-то мне шепчет, что жизнь лишь одна,
И надобно жить по-другому.

Заплакал, завыл бы, как зверь на луну,
Но заперты окна и двери,
Да кто он такой, что я верю ему,
А сердцу и чувствам не верю?

А может быть, в этом лишь истинный путь,
И правды другой не бывает —
В домушке покой, все живут, как поют,
И печка гудит, подпевает.

Подбираю слова по душе, по мотиву, по звуку,
Как весною берёза листок подбирает к листку,
Как чечётку танцор каблуком подбирает по стуку,
Как в пути колокольчик ко мне подбирает тоску.

Собираю слова, как сентябрь журавлей в треугольник,
Как зимою восток по свече собирает зарю,
Как молитвою нас собирает Никола-Угодник,
Собираю слова и кладу их янтарь к янтарю.

Собираю слова, чтобы их не растратила вечность,
Шаг за шагом иду, и перо по страницам течёт,
Не зайти б за предел мне, где слово становится вещим,
Где предсказана жизнь, где уже равновесье не в счёт,

Где, как молния, грань, за которой никто не осудит,
Где дорога легла, как стрела прочертила ладонь.
«Эх, горит, не горит», — посмотрю-ка — «Авось не убудет»,
И с поленьями вместе бросаю страницы в огонь.

Тяжёлый дождь над нашей стороною
Идёт, бредёт, качается, ползёт,
То вдруг застынет каменной стеною,
Да так, что птицы тянутся в облёт.

И не уймётся этот дождь до снега,
Расквасит землю, небо раздерёт.
За то какое время для побега!
Размокший след собака не берёт.

Нынче холоден день Покрова,
Снег летит вперемежку с листвою,
Но ещё не остыла трава,
И зима не готова к постою.

Пусть вороны на старой ветле
Затаились в обиде и гневе,
Время будет пожить при тепле
И понежить себя на пригреве.

Я, застигнутый снегом врасплох,
Воротник подниму поневоле,
Каждый выдох глубокий и вдох
Ощутив как предчувствие боли.

И, втянув бесконечность полей,
Горше дыма лихой сигареты,
Буду рад, что ещё сорок дней
До зимы, если верить приметам.

Где б нам не жить, в какие б времена,
И кем ни быть, от ангела до чёрта, —
У каждого из нас своя война,
Она нас делит на живых и мёртвых.

И тот раздел страшней любых границ,
Он и железных ставит на колени,
Пред ним бессильны праздненства столиц,
Бессилен плач заброшенных селений.

И только память ходит напрямик,
Лишь для неё одной границы стёрты,
И укоряют мёртвые живых,
Пока живые поминают мёртвых.

И прижаться к земле, и почти что сравняться с землёй,
Слава Богу, что август не минул ещё середину,
И трава по утрам от тумана тепла, как бельё,
И ещё холода не томят на рассвете рябину.

А прижавшись к земле, лишь глубинному гулу внимать,
Что в подземной реке оседает и медленно тонет,
И почуять покой, и судьбу научиться читать
По сплетеньям корней, как по линиям тёмных ладоней.

И загад разгадав, никого ни о чём не просить,
Никуда не спешить, ни судимым не быть, ни судьёю,
Лишь холодные пальцы с корнями потуже сцепить,
И прижаться к земле, и почти что сравняться с землёю.

Как виноватый пёс ползёт к хозяйской цепи,
Так август мой ползёт к осеннему костру.
Такая тишь в саду, что слышно на рассвете,
Как падают плоды, цепляясь за листву.

Нас тоже ждёт с тобой осенняя дорога,
Ещё совсем чуть-чуть — покатимся с горы,
Хватаясь на ходу за куст чертополоха,
За глину да песок, за крики детворы.

Но это всё потом, пока же утром ранним
Спешу умом понять, спешу душой принять,
Что наша жизнь всегда — терпенье со стараньем,
И по-другому нам её не разыграть.

И пусть Медовый Спас поманит губы мёдом,
Пусть Яблочный отдаст все яблоки свои,
Нерукотворный Спас простит перед уходом,
И осень соберёт нас в Спасе на Крови.

В каждом прожитом дне понимания больше и грусти,
С каждой спичкой зажженной и сам,
                                                       словно хворост, горю,
А забудусь на миг, и несут меня лебеди-гуси
Через дол, через лес, через долгую память мою.

Озаряются дали и вижу я мать молодою,
И отец — молодец, с ним любая беда — не беда,
Ранним утром меня умывают живою водою,
Чтоб с меня худоба уходила, как с гуся вода.

Над тоскою моей, над заснувшей с усталости Русью,
Над вороньим гуляньем, затеявшим суд-пересуд,
Сколько крыльев хватает, летят мои лебеди-гуси,
Сколько крика хватает, зовут мою память, зовут.

То дорога легка, то вокруг облака без просвета,
То дымком от печи, то пожаром потянет с земли,
Золотыми шарами и мёдом нас балует лето,
Серебром осыпают усердные слуги зимы.

Но недолог полёт, возвращенье всегда неизбежно,
Оборвётся сомненье, проститься и то не успеть,
И смотрю я назад, и такая мне видится бездна,
Что оставшейся жизни не хватит её разглядеть.

Живу, никому не мешая,
Но вдруг позову звонарей,
Чтоб родина знала большая
О родине малой моей.

Пусть мощные воды в усердье
Несутся по руслу реки,
Но их глубину и бессмертье
Питают мои родники.

Заходится дух от просторов,
Блестят чернозёмом поля,
Но глина моих косогоров,
Хоть глина, но тоже — земля.

И ставлю я, пусть запоздало,
Две свечки, душа за душой,
Во здравие родины малой,
Во славу и силу большой.

И пока я живой, посажу-ка я дуб
По весне, по прохладе, при ветре,
Улетит моя жизнь, как дыхание с губ,
А он памятник мне после смерти.

И не станет могила моя западнёй,
И душа не заметит урона,
Будут корни рассказывать мне под землёй,
Что с макушки увидела крона.

Так вперёд я на тысячу лет загляну,
Породнюсь с каждым прутиком-веткой,
Зеленея весною в зелёном дыму,
А зимой индевея под ветром.

И не горько мне знать, и не страшно смотреть,
Как в пределах тенистого круга
Бесконечная жизнь, бесконечная смерть
Каждый раз переходят друг в друга.

Живу не только хлебом,
Любовью дорожу,
Но перед звёздным небом,
Как лютый зверь, дрожу.

Не перед вечной бездной
Наматываю страх,
Не от лучей железных
Чечётка на зубах.

Боюсь, что вдруг случайно
Сознанье распалю,
И бремя Божьей тайны
Разбавит кровь мою.

Этот камень веками растёт через тёртое поле,
Он морозит подошвы в студеной подземной реке,
Чтоб избавить себя от сердечной тоски и неволи,
Я к нему прикасаюсь и чувствую холод в руке.

А за холодом вслед чую дрожь, чую — движутся токи,
И вбираю в себя эту тяжесть, как вечный покой.
Камень знает про нас, помнит замыслы наши и сроки,
Провожает в дорогу, встречает, берёт на постой.

Рядом тракт дождевой, по нему всё дожди да колёса,
Кто-то плачет навзрыд, кто-то снова поёт невпопад,
Будет время и мне собирать землянику с откосов
По дороге в былинный, лесами укутанный град.

А пока я пред камнем стою, усмиряя желанья,
Я поцарствовал всласть, и теперь только мёд в бороде,
Но откликнется он на моё чуть живое дыханье,
И круги от него побегут по подземной воде.

Наши песни, как реки, тягучие,
Наши сказки, как солнце в мороз,
Почему ж лишь от случая к случаю
Мы поём, замирая от слёз.

Так запеть, чтобы песня, как благовест,
Поднимала с земли окоём,
Чтобы верить, что живы покамест мы
И уже никогда не умрём.

Когда на ветру закачает,
И черти запляшут в глазах,
Лечи меня мёдом и чаем,
И баней на крепких дровах.

Я знаю, от этой истомы,
От запаха трав и хвои
Срастутся мои переломы,
Затянутся раны мои.

Как будто листочек кленовый,
Прорежется в небе звезда,
И старый, я буду как новый,
А ты, как всегда, молода.

Не выкинуть слова из песни,
Пусть каждый грустит о своём,
Мы прожили счастливо вместе,
И, Бог даст, ещё поживём.

За мороз, за дождь неутолимый,
За войну, за «быть или не быть»,
Дай всем русским, Боженька родимый,
Хоть чуть-чуть в Швейцарии пожить,
Дней по пять, а больше их не мучай,
Затоскует каждый, заскулит
От лесов зелёных — не дремучих,
От озёр прозрачных — не кипучих,
От дорог, затоптанных в гранит.
Всех часов биение наручных,
Всех органов мощное созвучье,
Колокольчик в поле однозвучный
Переплачет, переголосит.

И бесконечна эта даль,
И безутешен этот ветер.
Проходит жизнь — кому-то жаль,
А кто-то жизни не заметил.

А я средь тех и средь других
Иду то в ногу, то не в ногу,
И из намерений благих
Пытаюсь вымостить дорогу.

И понимаю лишь в конце,
И принимаю всё сердечно:
Слезу от ветра на лице,
И эту даль, что бесконечна.

То в звёздном механизме,
То в птичьих чертежах
Ищу основы жизни,
Бессмертия рычаг.

Но вечность эту тайну
Надёжно бережет,
И мерзлое дыханье
Усердных обожжёт.

И заснёшь на земле, а проснёшься внезапно над небом,
Невесом на весах, и избавлен от боли и слёз,
И ружейный салют за тобой не раскатится следом,
И грачиная стая не рухнет с макушек берёз,

И не дрогнет свеча, отделившая сумрак от мрака,
Не раскается друг, и враги не дадут слабины,
Лишь живущая рядом с тобою родная собака
Вслед завоет, но вой не дотянется дальше луны,

Да развесистый сад, что на старость растил и лелеял
Колыхнётся, до срока рассыплет плоды по траве.
«Вот и всё», — говорю сам себе, —
                                                «То пожал, что посеял».
Засыпаю на небе, проснусь, может быть, на земле.

Осенний лёгкий свет, как дым от папиросы,
Чуть голову вскружил — и след его простыл,
И тучей на меня надвинулись вопросы,
И мучает тоска: «Я жил или не жил?»

И если я не жил, откуда эта память,
Откуда эта даль, откуда эта высь?
Как яростно гудит во мне тугое пламя
И в тёмные углы бросается, как рысь.

А если всё же жил, беспамятство откуда?
Безверие за что, и долгий путь — куда?
Опавшая листва засыпала запруду,
Накинула покров, и замерла вода.

И не найдя ответ, не соизмерив сроки,
По листьям, по воде, как посуху, иду,
И глубока земля, и небеса высоки,
И яблоки горят, как солнышки, в саду.

День-два и откроются реки,
Затеют леса перегуд,
Мы жили в серебряном веке,
Теперь нас в зелёный зовут.

Зелёный огонь зажигаем,
Гуляем в зелёных садах,
Но трудно к теплу привыкаем,
Ведь выросли мы в холодах.

И в памяти светятся резко,
И кличут в отеческий дом
Под снегом густым перелески,
Озёра под пасмурным льдом.

Загляжусь на свечу восковую,
На почти что бездымный огонь
И опять без причин затоскую,
На гаданье раскрою ладонь.

Полумрак распылился по полу,
Светотень размела потолок,
И внимаю я тёмному слову,
И цепляюсь за каждый намёк.

Вьётся речь, словно крутится прялка,
Но слова не стянуть в полотно —
То, что будет, предскажет гадалка,
То, что было, не знает никто.

Мне б оставить затею пустую,
Но кипит зазеркальная ртуть,
И смотрю на свечу восковую,
Будто в бездну хочу заглянуть.

Память, память! То время, то место
Вылетают из круга на свет.
По слогам возвращаемся в детство,
Разметаем засыпанный след.

Как темна и протяжна дорога!
Как метели метут широко!
Как далёко-далёко до Бога,
Как до смерти опять далеко!

Кот по мокрой траве, как по минному полю, идёт.
Я по минному полю хожу, как по мокрой траве.
У кота есть часы в животе, ему шкура не жмёт,
И мне шкура не жмёт, у меня есть часы в рукаве.

Я спешу, чтобы жить, кот едой и покоем живёт,
И не ведаем мы почему и зачем в удальстве,
Он по мокрой траве, как по минному полю, идёт,
Я по минному полю иду, как по мокрой траве.

Как бы жизнь меня не гнула,
Я сорвусь на миг с цевья,
И уеду в город Тулу,
Тула — родина моя.

Мне по ямам и по кочкам
Не впервые с ветерком,
Встретит родина сыночка
Незлобивым матерком.

Встретит друг меня заочный,
Разговоры заведёт,
Он давно в тоске бессрочной
Горько ест и сладко пьёт.

Я ему не поперечу,
Будут рюмочки гулять,
А не выйдет друг навстречу —
Сам пойду его искать,

В переулочках заречных,
Где народец испокон
В тесных комнатках запечных
Пьёт горячий самогон,

Где мастачат и булгачат,
Ни с того и ни сего,
Только Тула вдруг заплачет:
«Схоронила я его».

И уеду я обратно,
Недоев и недопив,
Станет долго пахнуть мятой
Неразгаданный мотив.

Напоследок камень тёртый
Буду долго греть в горсти,
Да могильная скатёрка
Земляникой угостит.

Наша жизнь — от звезды до креста,
Наше время — молить, не молиться.
Нас учили не помнить родства,
И былины считать небылицей.

Наши храмы стоят на крови,
Наши дети зачаты в неволе,
И стесняются нашей любви,
И сторонятся нашей юдоли.

Мы за них и на крест, и под кнут,
Лишь бы верить в неверии горьком,
Что они, как трава, прорастут
На промытых весною пригорках,

Что они по прошествии лет,
Оглянуться в могучем движенье,
И с любовью посмотрят нам вслед,
И простят, что они продолженье.

Прилетели грачи, дух зелёный повис на берёзах,
По привычке поёжусь и шею втяну в воротник,
Как поверить в тепло, если прожита жизнь на морозах,
Как увидеть добро, если к взглядам недобрым привык.

Как расставить слова, чтоб меж ними тоска не читалась,
Как разметить шаги, чтоб не пала трава под пятой,
Как загад  разгадать, это старость иль только усталость,
Нас спокойствие ждёт впереди или вечный покой.

Возврати меня, жизнь, поведи за собой, как ребёнка,
Затяни в разговор, чтоб не смог нелюдимо молчать,
И глаза, что привыкли, прищурившись, видеть в потёмках
Научи на рассвете великое солнце встречать.

Не окончился путь, просто пройдена трудная веха,
Поднимается лёд, тихий свет заливает простор,
И уходит легко в землю тяжесть последнего снега,
И заходится сердце, как будто не жил до сих пор.

От бессилья я жёстче и злее,
Ты не стой, как свеча надо мной,
Я не умер, я только болею,
В этот раз пронесло стороной.

Жизнь пройдёт, может быть, вразумею,
Потому пронесло стороной,
И не умер я, только болею,
Что свечой ты стоишь надо мной.

На пять минут зайду едва-едва,
И снова я ребёнок с нею рядом.
«Жива?» «Да, слава Господу, жива».
А больше мне и ничего не надо.

Легонько в грудь уткнётся головой,
Ей мой приход - последняя отрада.
«Живой?» «Да, слава Богу, мам, живой!»
А больше ей и ничего не надо.

Промыто поднебесье,
Протаяли холмы.
Что голову повесил?
Последствия зимы.

Сияет лето сладко,
Лучи, как бахрома!
Что маешься украдкой?
Зима, идёт, зима.

Забыть азы войны и мира,
У службы выгадав часок,
Топтать свободным от мундира
Адриатический песок,

Простить, раскаяться, смириться,
Пусть всё идёт, как всё идёт,
Но в ресторане вдруг певица
«Ночным Белградом...» запоёт.

Путь морской — он особенный путь,
Выбираю, коль выбора нету,
И глотаю кипящую муть,
И, крестясь, приближаюсь к ответу.

А когда прохожу, не дыша,
Эту бездну от края до края,
Вслед услышу: «Морская душа!»
Отбоярюсь: «Пылинка земная!»

Знаю, в каждом честном споре
Голь на выдумки хитра,
Но не выпить это море,
Даже если пить с утра.

И не буду рвать напрасно
Я с груди нательный крест,
Даже с пивом, даже с маслом
Эти горы мне не съесть.

Можно разом все устои
Запалить с вязанки дров,
Но пожар не будет стоить
Этих солнечных даров.

Почему же, словно в клети,
Я живу в таком раю,
И родимый волчий ветер
Прилететь за мной молю.