* * *

Я бы жила здесь. Писала свои стишочки,
Перемывала соседям косточки и кишочки,
Словно тарелки со сколом, штопаное белье.
А это все — не мое.
Воздух в кредит и другие столичные войны.
Чуть надорвешь и вывернешь — сразу больно.
Страшно не то, что после наложат швы.
Страшно другим себя показать живым.
Здесь надорвешься, и ладно. Гуляй, рванина.
Вот тебе лес или степи равнина.
Ешь свое горе горстьми или пей до дна.
Жизнь на ладони, как стеклышко, вся видна.


* * *

Забуду все. Не хочу быть в курсе,
Кто говорил и о чем просил.
Горите сами в аду дискуссий
И распинайте своих мессий.
Оставлю только на хлеб насущный,
Что взгляд охватывал на бегу:
Покатый склон, гитарист, поющий
Про незабудки на берегу,
Причал и рыночный дух копченый,
Сухой костер на исходе дня,
Огромный камень под небом черным —
Не камни, брошенные в меня.
Пусть глас другого признают вещим
В отдельных пунктах и вообще.
А мне оставьте простые вещи
И свет от этих простых вещей.


* * *

Лишь оступись — вражда и зависть
Разинут рот.
Но мы, ворча и огрызаясь,
Идем вперед.
Уже слабеет моя привычка
Играть в слова.
А раньше что, щебетунья, птичка —
Хвала, молва.
Слова не ранят, слова — о стенку.
Не наповал.
И я все чаще болтаю с тем, кто
Отвоевал.
Что мне живые. Они не сложат
Себе цены.
Жить у подножия храмов ложных
Обречены.
Что эти во поле да березки,
Да маков цвет —
Чужого века носить обноски
Уж силы нет.
Что те — напротив — уже гнут спину
Перед броском.
Да буду я навсегда отринут
Демонами в мирском.
Так что же, пленницы, побирушки.
Молчи, молчи.
И лишь слова мои, погремушки,
Звенят в ночи.


* * *

Идешь с обледеневшего двора.
Сегодня или завтра, как вчера.
Секунду до еще стоял в передней.
И ночь, что накануне Рождества,
Темнее летней.
На лобовом играет лед с дождем.
Однажды мы куда-нибудь придем
Сквозь этот мокрый сизый дым бесснежный.
И всех тогда поздравим с Рождеством
Во тьме кромешной.
Секунду до стояла ночь во мгле,
Потом свеча горела на столе,
И долго низкий дотлевал огарок.
А утром вился свет по всей земле —
Нетронутый рождественский подарок.