***

Осмотрю пустоту веществом —
и сыпучим, и мокрым, и льдом, —
ухвачусь за соломинку слухом,
чтобы думать и дыхом, и духом,
из которого строится дом.
Пахнет счастьем, а это — беда:
что-то дымом тебя обнимает,
и тебя из тебя вынимает,
и с собою уносит туда,
где становится зреньем вода.


***

На кладбище, где смерти нет совсем,
и я один, и снег без хлеба ем,
колымскую амброзию вдыхаю —
и отдыхаю
без жизни, что ещё не подошла,
без боли, без любви, без караула,
без вертухая, без петли, без стула:
о, как тебя луна к земле пригнула
и раскалила речку добела…


***

1

Зеркало выльют сквозь зеркало в зрячий лес,
травы увидят себя, упадая в озёра —
прямо в пригоршню каменистых небес —
детским усилием взора.

2

Пыль золотая с крыльев твоих —
свет:
светится вдох, а выдох — нет,
шестикрылый полёт у снегов — у всех троих —
греет буханку воздуха, как жених
греет небу серебряный Дантов пах
и Медведиц — обеих — несёт в зубах.


***

Лук до начала плача
чувствуется окрест:
духа на вдох отдача —
и перемена мест,
и немота, и нега,
и говорящий слух —
местоименье снега,
мелкопоместный пух.
Знают щека и плечи,
пальцы и тишина
плач повседневной речи,
если молчит она…


***

Река прильнёт к своей тропе,
оглаженной нежнее дыма:
движением почти незримо
лицо в толпе, лицо в толпе,
лицо в толпе — неуловимо,
почти любимо и знобимо
зрачком на ледяной крупе,
узнавшим в небе профиль Рима —
орех в жемчужной скорлупе, —
и шелест крыл нежнее дыма…


***

Ни чужой, ни свой — бродячий —
разминаешь на лету
ледяной, внутри горячий,
шарик озера во рту.
До звезды сбривает очи
перезябшая душа,
тьма шуршащая короче
ржавой бритвы камыша —
всё летит, летит по краю,
то ли аду, то ли раю
снежный хлебушек кроша.


***

Этой мглы, золотой и заочной,
в земляной не упрячешь карман.
Только смерть мне откроет меня
и покажет восьмёрки огня
на запястьях, вонзённых в туман
рук, озябших от звёзд, от молочной
тонкорунной прозрачности точной,
от узора на пресном стекле,
он как шерсть — и внутри и снаружи —
на распахнутой в дереве стуже…
Млечный Путь завершается тут же,
прижимаясь к земле.


***

Разъято времени кольцо:
сирени мозг и череп звёздный
распахнут прорвой в озерцо,
куда вросло в тоске морозной
мышленья зыбкое лицо.
Страшнее глаз чужие очи,
и скоро сон сойдёт на нет,
и взгляд любой любви короче —
сирени мозг, и череп ночи,
и полный взора лунный свет.


***

Намолчишь тишины про запас —
пригодится и снегу, и богу;
не слезой, а пыльцой, понемногу, —
изживается небо из глаз,
чтобы небом смотреть на дорогу:
чей там свет, или волк, или пень —
это голоса тянется тень,
налипая на слух, на теснины
не расслышанного — у осины
оперяется снега сирень
притяжением пальцев и глины.


***

Пахнет река в полынье железом,
ночью тайга шевельнётся снегом:
человек умирает и думает лесом,
лес — человеком.
Мы — тишина: и дышим едва,
долго во рту индевеет молва,
словно примёрзла к траве трава —
крепче к щеке прижимаешь дрова,
чтобы согреть слова.


***

Снег вывалился из глуши,
из пустоты, где ни души:
все по колено или локоть
упали в снег, чтоб жизнь потрогать:
так и сидят, лежат, стоят
и образуют общий взгляд —
лучи, звучащие в пустыне,
где звёзды разгребает иней,
как пустоту тому назад.