Есть в истории российской события судьбоносные. Одно из них — печально памятное сражение с турками 9–10 июля 1711 года у местечка Рябая Могила, что на реке Прут. Оказавшись без воды и провизии, запертые со всех сторон 200-тысячной армией Оттоманской Порты, вкупе с ордами воинственных крымцев, русские, казалось, были обречены. Самообладание и выдержка изменили тогда даже царю Петру Алексеевичу, который в те дни писал в Петербург: «Господа Сенат! Сим извещаю вас, что я со своим войском без вины или погрешностей со стороны нашей… в четырехкраты сильнейшею турецкой силою так окружен, что все пути к получению провианта пресечены, и что я, без особливыя Божия помощи ничего иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения, или что я впаду в турецкий плен. Если случится сие последнее, то вы не должны почитать меня своим государем и ничего не исполнять, что мною, хотя бы по собственному повелению, от вас было требуемо, покамест я сам не явлюся между вами в лице своем. Но если я погибну и вы верные известия получите о моей смерти, то выберите между собою достойнейшего мне в наследники».
Вести преговоры с турками о судьбе своего войска Пётр I доверил еврею. Речь идет о вице-канцлере, бароне Петре Павловиче Шафирове (1672–1739), на которого царь полностью полагался. При этом Пётр I был готов на самые унизительные условия перемирия, вплоть до того, чтобы отдать союзникам турок, шведам, Лифляндию и даже Псков. В инструкции Шафирову он высказался еще более категорично: «Все чини по своему разумению, как тебя Бог наставит, и ежели подлинно будут говорить о миру, то ставь с ними на все, чего похотят, кроме шклавства [рабства — Л. Б.]».
Если верно, что «дипломатия есть искусство возможного», хитроумный вице-канцлер добился, казалось бы, невозможного. Туркам были отданы лишь крепости Азов и Таганрог. А русская армия во главе с Петром получила возможность почетно и без потерь выйти из окружения. «В более широком политическом плане, — говорит историк Светлана Орешкова, — мир с Турцией отвечал той цели, которые Пётр I ставил перед собой и до войны, — обеспечить России спокойствие на южных границах, чтобы иметь возможность сосредоточить все силы против Швеции».
Однако, сам удачливый переговорщик Шафиров вынужден был по требованию врага томиться в турецком плену в качестве заложника. «Держат нас в такой крепости, — писал он из Турции, — что от вони и духа в несколько дней вынуждены будем умереть». А в неволе ему пришлось пребывать два с половиной года!
Уже один этот эпизод ставит Шафирова в ряд выдающихся русских дипломатов. Еврей Шафиров стал одним из самых знатных лиц в России. Кстати, вопрос о еврействе Петра Павловича заслуживает отдельного разговора. «Шафиров — не иноземец, но жидовской породы, холопа боярского прозванием Шаюшки сын, а отец Шаюшки был в Орше у школьника [меламеда — Л. Б.] шафором, которого родственник и ныне обретается в Орше, жид Зельман». Русский биограф так описывает его внешность: «Хотя он был малого роста, чрезвычайной толщины и едва передвигал ноги, но соединял ловкость в поступках с великою приятностью в лице. Жидовская порода».
Известно, что православие принял еще отец нашего героя, смоленский уроженец по имени Шая Сапсаев (он какое-то время был холопом у боярина Бориса Хитрово), нареченный при крещении Павлом Филипповичем Шафировым и получивший дворянское звание. Да и сам Пётр Павлович проявлял к христианству явный интерес, коллекционировал издания Библии на разных языках, составивших целое книжное собрание.
И в то же время в нем властно звучал голос крови: не случайно он женился на еврейке (что было в тогдашней России редкостью), Анне Степановне (Самуиловне) Копьевой, тоже родом из Смоленска. Кроме того, почитание родственников (черта типично еврейская) было свойственно Шафирову в сильнейшей степени — вплоть до того, что недоброхоты прямо обвиняли его в нарушении закона ради выгоды еврейской родни. Впрочем, Пётр Павлович протежировал, причем весьма самоотверженно, и свойственникам — неевреям. Так, в мрачную годину царствования Анны Иоанновны он не побоялся ходатайствовать о своем зяте из опального семейства Долгоруких, Сергее Григорьевиче.
И вот что важно: государственник Шафиров и свои еврейские связи использовал во благо России, которой беззаветно служил. Пётр Павлович, находясь в турецком плену, сошелся с влиятельным еврейским врачевателем, мараном Даниэлем де Фонсека, который помогал ему в его посольской миссии. Известно, что Пётр Павлович занимал для императора большие деньги у евреев-банкиров. В свою очередь, западноевропейские евреи через Шафирова запрашивали Петра о возможности открыть торговые конторы в России. Пётр прислушивался к Шафирову и весьма дорожил его мнением.
Как же сошелся царь с этим крещеным евреем, которого сделал фактическим руководителем всего дипломатического ведомства империи? Историограф XVIII века Иван Голиков приводит такой анекдот об их знакомстве: «[Пётр I] незадолго до первого своего в чужие краи путешествия прогуливался по московским торговым лавкам… Заметив проворство одного молодого сидельца, остановился у лавки его и вступил с ним в разговор и из ответов его узнал его разум, а в продолжение разговора сведав, что он разумеет немецкой, французской и польской языки, спросил, где он учился. Сей ответствовал, что у отца своего. "Кто же отец твой?" — вопрошает паки государь. "Посольского приказа переводчик". — "А кто хозяин твой?" — "Московский гость Евреинов". Монарх напоследок повелел ему именем своим сказать хозяину его, чтоб он его сосчитал и, взяв аттестат, придти с отцом своим к нему, ибо де ты мне надобен. Из сего-то сидельца вышел славный господин Пётр Павлович Шафиров. На третий день отец с сыном предстали пред монарха… Великий государь определил его в Посольский приказ…»
С легкой руки Голикова эпизод этот стал хрестоматийным и перекочевал во многие литературные и исторические труды. Достоверность его между тем можно подвегнуть сомнению в своей основе, ибо царю он стал лично известен в 1695–1696 гг., то есть на четвертом или пятом году службы в Посольском приказе. Шафиров был принят в штат как переводчик с немецкого. С этого языка он перевел на русский несколько календарей. А календари, уточним, являли собой в то время особый вид литературы, содержавший самые универсальные сведения по всем отраслям знания, они были любимым чтивом московских людей и пропагандировали западную культуру.
Титульные листы переложенных Шафировым книг с немецкого говорят сами за себя: «Календарь о малобывающих вещах Ягана Гендриха Фохта, королевскаго свейскаго математика на 1695 лето»; «Математических хитростных тонкостей календарь на 1697 лето от Р. Х., в нем же описуется купно с провещанием и о солнечном беге и о высоте в великости онаго, також и об основательном числении солнечных и месячных затмений, сочинен в первые от Павла Гаркена, математического художника, учрежденнаго, письменнаго и сочинительнаго мастера града Буркстегуда»
Однако немецким языком познания Шафирова не ограничиваются: достаточно обратиться к его личной библиотеке, чтобы увидеть в нем полиглота. Ведь собрание его целиком состояло из книг иностранных, причем предпочтение отдавалось литературе французской (интересно, что здесь имелись и трагедии Вольтера), хотя там наличествовали и издания на немецком, латинском и итальянском языках.
«У Шафирова, — свидетельствует исследователь книжной культуры Сергей Луппов, — было много исторических и географических книг, лексиконы, грамматики, издания, связанные с дипломатической деятельностью и работой в области международного права, отдельные книги по математике, военному делу, художественная литература, литература развлекательного характера, книги религиозного содержания… Лексиконы и грамматики, имевшиеся в библиотеке Шафирова, были, очевидно, его рабочими пособиями при чтении иностранной литературы».
Хотя в библиотеке царского дипломата и отсутствуют издания Нидерландов, голландским языком Пётр Павлович владел и переводил с него дипломатические документы. Видимо, знание иностранных языков и определили выбор Петра I, включившего Шафирова в состав русского Великого Посольства, кочевавшего в 1697–1698 гг. по европейским столицам. Вскоре монарх самолично убедился в достоинствах Шафирова. Осведомленный иноземец сообщал, что царь все свое время проводил с «перекрещенцем евреем», с которым не расставался. Когда Петр вынужден был прервать свой вояж ради подавления стрелецкого бунта, в числе самых близких людей он взял с собой в Москву и Шафирова.
Постепенно Шафирову стали поручать все более ответственные задания, важные для судьбы империи. Впрочем, собственный голос в переговорных делах он обрел не сразу. Какое-то время Шафиров был хоть и инициативным, но не вполне самостоятельным помощником царя. Именно как усердный исполнитель воли вникавшего во все тонкости царя Пётр Павлович участвовал в подготовке русско-датско-польского союза в 1699 году и русско-польского союза 1701 года, направленных против Швеции.
О том, что им остались довольны, говорит назначение Шафирова в 1703 году тайным секретарем при Головине. А после смерти последнего в 1706 году канцлером стал Гавриил Головкин. Постепенно деятельность Шафирова заметно расширяется: он был назначен на специально созданную для него должность вице-канцлера. Головкин по существу был фигурой декоративной, представительской; переговоры же с иноземными послами и детальная разработка дипломатических проектов выпали на долю вице-канцлера Шафирова. Вот как характеризует его деятельность историк: «Шафиров оказался на высоте своего призвания. Он умел внушить к себе доверие, умел исправлять резкости государя, умел подмечать мелочи». Усилиями Петра Павловича был достигнут дружественный пророссийский нейтралитет Англии, Голландии и германских государств. Он также поддерживал трансильванского князя Ференца Ракоци в притязаниях на польский престол в противорвес ставленнику шведов Станиславу Лещинскому.
И на полях сражений Шафиров всегда был рядом со своим царем. Известно, что он был парламентером при капитуляции шведов у Ивангорода и Нарвы в 1704 году. А после Полтавской баталии неутомимый вице-канцлер получил чин тайного советника, триста крестьянских дворов, два богатых малоросских села Верба и Понурица. 30 мая 1710 года, в день своего рождения, благодарный царь возвел Петра Павловича в баронское достоинство — этот титул стал впоследствии традиционным знаком отличия для евреев галута. Заслуги Шафирова отмечали и другие европейские венценосцы: Фридрих Прусский пожаловал ему орден Великодушия, а король Польский и курфюрст Саксонский Август II — орден Белого Орла.
В 1709 году в ведомство вице-канцлера поступили и все российские почты, причем главный почтамт разместился в его усадьбе (она сгорела в 1737 году). Темпам доставки депеш при генерал-почт-правителе Шафирове могли бы позавидовать и современные почтовые службы. Знаменитая птица-тройка (она обвыкла колесить по российскому бездорожью) из Москвы в Воронеж долетала за 48 часов, в Тулу — за 36 часов, в Новгород — за 52 часа. Петр Павлович также образцово обустроил почтовый тракт между Петербургом и Москвой.
Шафиров стоял и у истоков первых династических браков августейших особ, которые всецело подчинил интересам государства Российского. Именно он в 1710 году заключил договор с герцогом Курляндским Фридрихом-Вильгельмом о браке его с племянницей Петра I великой княжной Анной Иоанновной (впоследствии императрицей). Согласно этому договору, Курляндии было обещано возвращение завоеванных у нее земель, вместе с тем Россия получала протекторат над герцогством, облегчивший впоследствии его присоединение к империи. Аналогичное соглашение было подписано в 1716 году герцогом Мекленбург-Шверинским Карлом-Леопольдом о его супружестве с другой племянницей Петра, Екатериной Иоанновной, причем Пётр Павлович не остановился даже перед тем, чтобы устроить развод этого венценосца с первой женой.
Пробовал себя Шафиров и в частном предпринимательстве, став одним из первых мануфактурных фабрикантов в России. Он, в частности, наладил рыбный промысел в Белом море: добычу моржового, китового и трескового жира и экспорт китового уса в Европу. В 1717 году он пытался завести в Москве фабрику по производству шелка, на что получил одобрение и поддержку Петра (разрешалась беспошлинная продажа изделий фабрики в течение 50 лет). Однако, сложность и новизна дела оказались ему не под силу, и в 1721 году фабрика была закрыта.
После соглашения с Турцией 1711 года, подтвержденного и в 1713 году в Андрианополе, дипломатическая карьера вице-канцлера вновь стала набирать высоту. Шафиров принял участие в подписании союзных договоров с Польшей и Данией (1715), Пруссией и Францией (1717). И вот уже Пётр Павлович становится вице-президентом коллегии инстранных дел (1717), кавалером высшего российского ордена Св. Андрея Первозванного (1719), сенатором и действительным тайным советником (1722).
Неоценима его роль и в заключении Ништадтского мира 1721 года, ознаменовавшего собой окончание кровопролитной Северной войны (1700–1721). Важно то, что Шафиров приближал победу над шведами не только за столом переговоров, но и собственным пером. Можно утверждать, что талант дипломата счастливо сочетался в нем с даром недюжинного полемиста. Предпринятый им публицистический труд «Рассуждение, какие законные причины его царское величество Пётр Первый, царь и повелитель всероссийский и протчая, и протчая, и протчая, к начатию войны против короля Карла XII Шведскаго 1700 году имел...», писанный в 1716 году по приказу царя, стал первым в России сочинением по международному праву. О том, какое значение придавал «Рассуждению…» монарх, свидетельствует тот факт, что оно издавалось трижды, причем 3-е тиснение (1722) было отпечатано в количестве 20 тысяч экземпляров (тираж для того времени беспрецедентный!) и его предполагалось разослать по всем губерниям и провинциям империи по пониженной цене. Более того, труд этот получил и международный резонанс: был переведен на немецкий и английский языки (к слову, это была первая русская книга, переведенная на туманном Альбионе).
«Рассуждение…» — политически злободневное произведение, в котором борьба со шведским королем представлена как необходимость, вызванная существенными потребностями государства. Автор опирался на широкий круг исторических источников, скрупулезно исследуя русско-шведские отношения, начиная со времен Ивана Грозного. Шафиров проводил здесь мысль о необходимости довести дело до конца и не мириться со Швецией до тех пор, пока не будет обеспечено обладание России Балтийским морем. И безусловно прав историк Сергей Пештич, отметивший, что этот обстоятельно документированный труд имел большое историческое, дипломатическое, политическое, публицистическое и правовое значение.
«Рассуждение…» отмечено и лексическим новаторством, ибо содержит множество слов и терминов, ранее отсутствовавших в русском языке. Автор использует слова и термины из иноземных наречий, что было неизбежно для дипломата Петровской эпохи, поскольку, как отмечал лингвист Александр Горшков, «главной сферой распространения западноевропейских заимствований была официальная дипломатическая и административная переписка». Такие неологизмы Петра Павловича, как «революция» и «гражданин» прочно вошли в современный русский язык. Добавим в качестве курьеза, что еврей Шафиров впервые ввел в наш обиход слово «патриот», которое определил как «Отечества сын», причем «верным патриотом» назвал самого себя: он и не ведал, что cловом этим будут потом бряцать и именоваться российские антисемиты-почвенники.
Книге предпослана «Дедикация или приношение» автора цесаревичу Петру Петровичу. Шафиров выступает здесь родоначальником жанра посвящения (дедикации) в русской книжной культуре. Впоследствии пиит Василий Тредиаковский скажет: «Слог панегирических эпистол долженствует быть гладок, сладок, способно текущий и искусный, а особливо в дедикациях… нежна и хитра дедикация». Но именно эти качества отличают посвящение Шафирова. Вчитаемся в текст: невольно попадаешь под обаяние «витийского краснословия» автора. И не современно ли звучат, к примеру, такие его словосочетания-кальки, как «богом дарованный талант», «слабая комплекция», «фамилиарное обхождение», «неискусство пера», «великий вождь» (это о Петре I) и т. д. Отметим, что лексика, риторические приемы и даже композиция его дедикации станут как клише широко использоваться в русских посвятительных письмах XVIII — cередины XIX веков…
Вице-канцлер часто называл себя учеником Петра Великого и настойчиво проводил в жизнь его реформаторские планы. Но, пожалуй, главным правилом царя, затверженным Шафировым, была оценка человека не по его «знатности», а по «годности» (что, кстати, отразилось в знаменитой «Табели о рангах», 1721).
Шафиров изобрел хитроумный код дипломатической шифрованной корреспонденции на разных европейских языках. Кстати, его патрон Головкин, не зная ни одного иностранного наречия, изъяснялся с заезжими послами исключительно языком жестов. Писатель XIX века Александр Корнилович сказал о Шафирове: «Обширный умом и познаниями, сановник совершенный, если б умел обуздать пылкий дух».
Пётр Павлович не мог похвастаться «породной честью», но выдающиеся способности выдвинули его в число самых видных сподвижников царя; с ним рады были породниться и самые знатные боярские роды — дочери его были выданы замуж за князей Голицыных, Долгоруковых, Гагариных, Головиных, Хованских. Но и им, крещеным еврейкам, нет-нет да поминали их нерусское происхождение. Мемуарист рассказывает, что как-то на ассамблее одна из дочерей Шафирова пыталась было отказаться от предложенной царем чарки водки. «Я тебя выучу слушаться, жидовское отродье!» — прорычал взбешенный Пётр и отвесил строптивой девице две увесистые пощечины. Больше она от царского угощения не уклонялась.
Волею судеб свершилось так, что с высот своей блестящей карьеры Шафиров был низвергнут в бездну. При этом антисемитизм хотя и не доминировал, но явственно присутствовал в происках врагов Шафирова, обвинивших его в 1722 году во многих тяжких грехах. Тогда в Сенате схлестнулись интересы Шафирова и всесильного «полудержавного властелина» Александра Меншикова. Клеврет же Меншикова Григорий Скорняков-Писарев, обвинив вице-канцлера в казнокрадстве и незаконной выдаче жалования брату Михаилу Шафирову, члену Бург-коллегии, присовокупил к сему еще и сокрытие своего еврейского происхождения. Последнее обвинение Шафиров без труда опроверг: он сослался на знакомство государя с его крещеным отцом, который получил дворянство еще при царе Федоре Алексеевиче. Однако ему вменялось в вину и казнокрадство, и завышение почтовой таксы, и укрывательство беглых крепостных. Шафиров, действительно, был не без греха — ведь известно, что корыстолюбие было свойственно почти всем без исключения «птенцам гнезда Петрова». Как отмечал литератор Яков Гордин, «воровали и выходцы из старой знати, и "новые люди"… Последние десять — пятнадцать лет петровского царствования — непрерывная череда следствий, пыток, казней… Незапятнанными оставались единицы». Генерал-прокурор Павел Ягужинский откровенно признавался царю: «Все мы воруем, все, только одни больше и приметнее других!». Если сравнить, к примеру, стяжательство Шафирова с аппетитами алчного, самого приметного казнокрада той поры Меншикова, то оно покажется сущим пустяком. Крупных грехов за Петром Павловичем не обнаружилось. А пострадал он из-за своего самомнения и вздорного характера; при разборе дела учинил в Сенате безобразный скандал, чем грубо нарушил регламент, что по существу и cтало главной причиной его опалы. Пётр грозно повелел: Шафиров «казнен будет смертию без всякия пощады, и чтоб никто не надеялся ни на какие свои заслуги, ежели в сию вину впадет».
Вот как описывает сцену казни замечательный русский историк Сергей Соловьев: «15 февраля, рано утром, Кремль уже был наполнен народом… Осужденного в простых санях привезли из Преображенского приказа; при прочтении приговора сняли с него парик и старую шубу и взвели на эшафот, где он несколько раз перекрестился, стал на колена и положил голову на плаху. Топор палача уже взвился в воздухе, но ударил по дереву: тайный кабинет-секретарь Макаров провозгласил, что император в уважение заслуг Шафирова заменяет смертную казнь заточением в Сибирь. Шафиров поднялся на ноги и сошел с эшафота со слезами на глазах. В Сенате, куда привели Шафирова, старые товарищи жали ему руки и поздравляли с помилованием, но Шафиров оставался в мрачном расположении духа; говорят, что когда медик, опасаясь следствий сильного потрясения, пустил ему кровь, то Шафиров сказал: "Лучше бы открыть мне большую жилу, чтоб разом избавить от мучения".
Царь смилостивился (если, конечно, можно назвать милостью лишение чинов, орденов, титулов, всего движимого и недвижимого имущества): он не только даровал Шафирову жизнь, но и заменил ссылку в Сибирь на Нижний Новгород. Ссыльный содержался там "под крепким караулом", где ему со всей семьей отпускалось на содержание всего 33 копейки в день.
Положение Петра Павловича изменилось в лучшую сторону только после восшествия на престол Екатерины I, которая к нему явно благоволила. Шафирову были возвращены не только чины и регалии, но и большая часть конфискованного имущества. В 1725–1727 гг. он занимал видный пост президента Коммерц-коллегии. Памятуя о его литературных способностях, императрица поручила ему писать историю царствования Петра I (труд этот остался незавершенным).
После вынужденной отставки при императоре Петре II (1727–1730 гг.) Шафиров оказался вновь востребованным во времена Анны Иоанновны. К его помощи прибегали для создания антитурецкой коалиции. Шафиров получил назначение в Персию полномочным послом (1730–1732), где подписывает так называемый Рештский договор между Россией и Персией о совместных военных действиях против Оттоманской Порты. В 1733 году он был пожалован в сенаторы и вновь назначен президентом Коммерц-коллегии, оставаясь на сем посту до конца жизни. Талантливый дипломат, он в 1734 году участвует в заключении торгового договора с Англией, а в 1737 году — Немировского трактата.
Но, может статься, в памяти барона всегда жил звездный час его дипломатической карьеры — знойный июльский день 1711 года, когда он, сын бывшего холопа, еврей Шафиров, спас от позора и поражения Великую Россию.