Память человеческая - словно закрытая книга, хранящая в себе превеликое множество воспоминаний. Но бывает так, что порой ветер дум всколыхнёт её, приоткрыв давно забытые страницы. И тогда, словно птицы, летят они, эти страницы, из моего далёкого, тёплого детства, оживляя взмахом крыла канувшие в Лету события и ушедших людей, некогда живших на родимой земле, её заботливых хозяев, непрестанно трудившихся, растивших детей, любивших эту жизнь до последней своей минуты, - моих родных бабушек и дедов.
Я расскажу вам историю, которая случилась однажды на хуторе, где жили они, мои старики, и куда мы с сестрою частенько наведывались летом.
В тот год я закончил первый класс. Моя двоюродная сестра постарше меня, и, как это частенько бывает, она командовала мною, младшим, покоя мне не давала. Характером она уже в детстве была человеком педантичным - прямо как немка. Всё у неё по часам расписано, по минутам, распорядок дня такой, что хоть стреляйся! В шесть утра - подъём, в восемь - завтрак, с девяти до одиннадцати - чтение книг... Вот сидит она как-то, читает, а я пристаю к ней:
- Оксанка, что у тебя за книжка?
Она молчит, глазами строчки перебирает. А я не унимаюсь, всё наседаю на неё:
- Ксюш, ну что читаешь?
-     Фенимора Купера «Зверобой...» - не глядя на меня, коротко бросает она.
- А что пишет этот Фенимор? - с интересом спрашиваю я.
Сестра, поняв, что пристал я всерьёз, отложив книгу, отвечает:
-     Разные истории про индейцев. - И так живописно поведала мне об этом Зверобое, что моё юное сердце загорелось жаждой приключений.
И я тут же предложил:
- А давай-ка в индейцев поиграем!
Эта затея, показалась ей интересной, и она согласилась. Мы вышли во двор. День был погожий. Возле бани стояло ветхое корыто с только что налитой водой, а на воде качались солнечные зайчики. Бабушка собиралась стирать бельё, приготовила всё для полоскания, но приболела и пока что лежала в горнице. А мы, докучливые, оказавшись по этому случаю на улице, наглядевшись на зайчиков, побежали к курятнику. Молодой, разноцветно-пышный петух, важно восседал на заборе дворика, по которому неспешно ходили куры. Увидев нас, петух наершинился, того и гляди слетел бы со своего пьедестала и непременно напал бы, подойди мы к нему ближе. Но в этот раз ни он, ни кудахтавшие куры были нам неинтересны. Нас волновали гуси, а вернее, их перья. Перья у них были шикарные - белые и бело-серые, валявшиеся повсюду. Это обстоятельство чрезвычайно обрадовало нас, освобождая от лишних хлопот по поимке гусей. Набрав перьев и наспех смастерив себе индейскую одежонку, мы были готовы встать на тропу войны. Оставалось дело за малым - раздобыть лук со стрелами. Но где их взять? С этим мы решили пойти к старенькому дедушке, то есть прадедушке, который нас всегда жалел и любил так, что сердце щемило. Он никогда нам не отказывал в наших просьбах, частенько потакая даже шалостям. А тут какой-то лук! Изготовить для нас ему как моргнуть.
Прадед Алексей жил по соседству с сыном и снохой. От природы мужик крепкий, почти всю жизнь проработал кузнецом. В саду оборудовал себе мастерскую вроде кузницы и частенько там что-то выстукивал. Вот и тогда он находился в «кузнице» и мастерил какую-то хитрую штуковину. Мы пролетели туда, к нему, через калитку в заборе.
- Деда, сделай нам, пожалуйста, лук, - попросил я, глядя на него с надеждой.
- И стрелы. Много стрел, - вторила мне сестра.
Прадед Алексей, человек доброй души, отложив дела, взял топор и направился в леваду. К слову сказать, он любил порядок, все инструменты держал в пригляде, а топор был отполирован и так остро наточен, что перерубал даже гвозди... Мы тоже пошли следом за ним. Но в какой-то момент он остановил нас и приказал ждать, а сам скрылся в лесу. Откуда-то издали был слышен стук топора. Минут через двадцать он появился возле нас, держа в руке длинную палку-хворостину с уже проделанными бороздками для тетивы. Прошло ещё немного времени, и сильные дедушкины руки протягивали нам желанный лук со стрелами. Стрелы вообще были загляденье - ровненькие, отшлифованные, с крошечными жестяными наконечниками.
Мы затаились в засаде. Ветвистая яблоня и густая трава вокруг скрывали нас полностью. Как настоящие индейцы, мы, дыша вполсилы, ждали конкистадора. В эту - незавидную! - роль прекрасно вписалась прабабушка Мария Капитоновна, шедшая как раз проведать свою сноху, нашу захворавшую бабушку. Мария Капитоновна была человеком непростым, можно даже сказать, черствоватым, смолоду перетёртым в жерновах коллективизации. Раскулаченная, в зиму тридцатого она несколько месяцев прожила в землянке на выселках. А теперь, под тяжестью лет своих и хворей не разгибавшаяся в пояснице, слеповатая, в очках из роговой оправы и цветастом платке, она, не спеша шествовала по тропинке к хате “молодых” дедов. Ну, сущий конкистадор!
- Стреляй в неё, Лёшка! - быстро скомандовала сестра.
-Не могу я стрелять, у неё оружия нет, - спасовал я.
- А вон глянь, костыль у неё. Чем тебе не оружие? Стреляй!
Вождь приказал - индеец подчинился! Прицелившись, я выпустил стрелу.
Та, змеёй прошипев по воздуху, качнувшись на ветерке, попала Капитоновне в платок, а точнее, в ухо под платком. Капитоновна, покачнулась и остановилась как вкопанная, оглядываясь по сторонам. Но была слаба глазами и нас не увидала. Нам бы тихо сидеть, притаившись, да какой там! Вылетев, как ошпаренные, из своей засады, мы бросились наутёк. А она молча подняла стрелу, и, развернувшись, пошла домой к своему деду, прадеду Алексею. Уж что она там ему говорила, что причитывала - это осталось тайной. Только дед тут же изъял у нас индейское вооружение, ругнувшись с досады:
- Ах, вы, нечистые духи! Что натворили! Вот поедете домой, отдам тогда лук, будете матерям во лбы стрелять. - А мы стояли, виновато опустив головы.
Так закончилась эта весёленькая история! Много лет уже нет ни Капитоновны, ни прадедушки Алексея Зотыча, да и бабушки тоже нет, а картинка из того времени и сейчас стоит перед глазами, не давая закрыться насовсем страницам книги нашей памяти, продолжая жить и дарить нам свет и радость.

В одной деревне произошел случай. Мужичок работал да палец, сковырнул. Прибежал домой, к жене. А жена у него ветеринаром была.
- Маня, сделай что-нибудь! - впопыхах прокричал он.
Ну, Маня спохватилась, рану раскрыла, да порошочком засыпала. Тут мужичку похужело, он в обморок со страху и провалился. Взяла его Маня и с пола на тахту перетянула. А он бледный, беспомощный, трепыхнулся как рыбка на бережке, открыл глаза и спрашивает:
- Я где?!
- Где! Где! В хате на тахте, - радостно рассмеялась перепуганная женщина.
- Как здесь-то! Я же там был! - подняв руки кверху шумнул мужичок - Попал я в трубу. А она та-ка-а-я тесная! Лез я, лез, сворачиваясь ужачком, а потом поскользнись и прямо-таки полетел. Лечу я значит, как птица, над степью. А в степи той, трава зелёная-зелёная! Такой зелени я отродясь не видал. И светло так, что глаза ломит! Смотрю вниз, а там, внизу, стоят мои знакомые мужики, по пояс в землю вкопанные. Те, что померли не своей смертью: кто утоп, кто на тракторе перевернулся... Руками машут и зовут меня:
- Ты лети, лети к нам голубчик, заждались мы тебя.
А ручищи у них огроменные, прямо как оглобли. Испугался я не на шутку и опять в трубу нырь. А тут ты, надо мною стоишь и глазами хлопаешь! Вот и не пойму где я: на том свете или на этом.
- Знать на этом раз со мной разговариваешь, - сказала Маня, - И гляди, про тот свет заговорил, а раньше- то про Боженьку и слышать не хотел. Всё бурчал на меня, когда я в церкву собиралась. Видимо не зря палец расцарапал. Теперь знаешь, что Он есть!
Ничего мужичок не ответил. А чуть погодя побежал к попу, выпросил у того крестик и на себя надел. С тех пор креста не снимает и Бога поминает.