* * *

Четыре встречи позади,
блицкриг провален.
Плывут осенние дожди
по окнам спален,

ломает спицы у зонта
проклятый ветер.
Не приручила. Что ж, тогда
и не в ответе.

Закат врезается в залив
с морозным хрустом,
стоит октябрь сиротлив –
как наши чувства.


* * *

Вечереет. Время расходиться.
Нам, к примеру, – стоит насовсем.
Огоньками светится столица,
мёрзнет Моэм, взятый мною в плен.

Отнесу его в библиотеку:
греться к Мандельштаму с Мериме.
Я, чужая нынешнему веку,
время отбываю, как в тюрьме.

В свете фонаря снежинки скопом
сложатся в структуру хрусталя,
точно препарат под микроскопом,
сделанный руками февраля.


* * *

Не радует ни снегопад,
ни индекс Хирша,
Ростральные колонны спят,
и с ними – Биржа,

морозный мартовский рассвет
блестит лучами,
разбудит университет
вахтёр ключами.
Ледышки острой чешуёй
покрыли воду,
кружат ветра над головой,
несут свободу.

Васильевский, для ворожбы
ладони дай мне,
на линиях твоей судьбы –
сплошные тайны.

Пытаясь тайны разгадать,
а может – просто,
я прихожу не умирать
на этот остров.


* * *

Очерчивая контуры Обводного,
выстраиваю свой маршрутный лист:
вода в граните, ну а я – свободная,
как джаз, что наиграл саксофонист.

Иду, петляя: улица за улицей,
за домом дом, а за стеной – стена.
Пусть питерское небо снова хмурится
в такие непростые времена,
пусть большинство отныне – вирусологи
и шарят в ПЦР и РНК.
Мне жаль, что далеко все те, кто дороги,
что не в твоей руке моя рука.

Витрины предлагают суперакции:
по стоимости стёкол – бирюза.
Мне жаль, что из-за этой изоляции
я не могу смотреть в твои глаза.


* * *

Окно забрызгано дождём,
зима без снега.
Я, как затворник, измождён
и жду побега.

Стою, сливаясь со стеклом
оконной рамы,
одета в серый монохром
вся панорама.

Листва прикрыла грязь полей,
застывших сонно,
а ветки старых тополей –
точь-в-точь аксоны.

Зима уже который год
не всех белее,
но зеркальце, как прежде, врёт,
её жалея.

Не стану на своём авто
менять резину.
Всё потому, что кое-кто
не верит в зиму.