Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

СЕРГЕЙ СОБАКИН


Сергей Собакин (творческий псев¬доним — Sergio Sobatini) родился в 1983 году в Москве. Окончил НОУ ВПО "Дербентский институт искусств" по специальности культуролог. Работал писателем в продюсерском центре при Фонде защиты сирот, внештатным журналистом га¬зеты "English" — учебно-практиче¬ского издания для студентов и преподавателей филологических вузов, где писал статьи и литературные произведения на английском языке. Публикуется на порталах Стихи.ру, Проза.ру, Культуру-в-жизнь.ру, СтихиСтат.ру, Рифма.ком и др.


Как дети...


Алешка

Светало. Будильник прозвонил ровно в отведенное время. На циферблате было пять часов утра. Отец Илия, слегка приоткрыв глаза, смотрел на беленый потолок и думал о несправедливости бытия. Свет ему был не мил, и грусть одолевала его сломленный дух. Чуть-чуть погодя он все-таки заставил себя сесть на кровать. Смотря на раскачивающиеся березки и плакучие ивы за окном, отец Илия неустанно причитал: "Господи, ну зачем мне все это? Сжалься надо мною, Всеблагий! Ну разве такой жизни я хотел?!" Не успев закончить свои печальные излияния, отец Илия начал нехотя, со свойственной ему медлительностью собираться на "очередную" воскресную литургию. Матушка уже вовсю хлопотала на кухне: варила, парила, стирала. В соседней комнате раздался крик новорожденного. Вздрогнув от неожиданности и машинально наложив на себя крестное знамение, отец Илия поспешно надел подрясник и скуфейку и выбежал словно ошпаренный на открытое крыльцо. Матушка, едва заметив выбегающего батюшку, воскликнула:
— Дорогой мой, а как же я и детки?!
— Нечего вам там делать! — гаркнул отец Илия. — Без вас дел по горло! Лучше дома сиди и стряпней занимайся, проку больше будет!
Утирая слезы от обиды и негодования, матушка затворила дверь и, тихо постанывая, исчезла в глубине бревенчатого сруба.
Путь к храму был недолгий, но извилистый, и этого вполне хватало для каждодневных жалостливых раздумий. Раньше, когда батюшка был моложе, он то и дело молился и пребывал в блаженстве от единения с природой. Проходя этой дорогой до храма через мелкую речушку и луга, отец Илия останавливался в изумлении возле каждого деревца, каждого ручейка и камня и как бы вопрошал внутри себя: "Дивны дела Твои, Господи! Как же Ты все славно устроил! Вот смотрю я на эти дары природы и не перестаю умиляться Твоему промыслу и Твоей поистине великой созидающей силе!"
Но сейчас батюшку волновали совсем другие заботы. Преисполненный гнева и злобы, он не переставал задаваться вопросами: "Ну что ж это за жизнь-то такая? Господи, помилуй! За что мне все это?! Знаю, что ропщу на Тебя, о Всемогущий! Но нету сил моих больше влачить такое жалкое существование. Разве о такой жизни я мечтал, когда рукополагался в священники? Каждый день одно и то же, и ведь не продохнуть! Эти крики детей на причастии, причитания попрошаек на паперти возле храма, этот злонравный и неблагодарный сельский приходик! Дома вечно как на баррикадах: то ссоры с женой, то нескончаемые дела по хозяйству! Господи, за что? За что мне все это? Какие попы на "мерседесах" и BMW! Да только в сказке такое видали! Еле-еле свожу концы с концами! Денег едва на устроение домашних дел хватает! Господи, помилуй!"
Заканчивая свой ежедневный "ритуал" гневных обращений ко Всевышнему, отец Илия незаметно для себя самого все ближе и ближе подходил к месту отнюдь не приятному, а точнее сказать, к месту своей "работы". Заходя в храм, он, по обыкновению своему, три раза крестился и, медленно озираясь по сторонам, подходил к праздничному аналою в центре храма. После недолгого лобзания иконы с образом чтимого сегодня святого отец Илия поспешно исчезал за дверью алтаря, дабы никто из "назойливых" прихожан ненароком не побеспокоил его. Надев заранее подготовленное облачение и просмотрев отрывки из Евангелия дня, батюшка уставшим и слегка раздраженным голосом произносил первый возглас.
Утром воскресного дня, как и следовало ожидать, наблюдался наплыв из страждущих и "неблагодарных" прихожан. "Нет чтобы как-то поделиться и прийти одной половине на всенощную, а другой на литургию. Они все разом решили одолеть меня сегодня", — злобно пробубнил отец Илия. Казалось, что исповедь длится целую вечность, а поток прихожан не иссякает. Казавшиеся по-детски нелепыми и абсолютно бестолковыми во время таинства покаяния вопросы и жалобы то и дело приводили бедного батюшку в исступление. "Да как она, грешная, смеет жаловаться на свое несчастное чадо?! Не вычитал он, видите ли, вечернего правила! Да ты себя видела в зеркало, свиноматка? Сама страдает грехом чревоугодия, а еще туда же! — думал отец Илия. — Нет чтобы чрево свое обуздать! Оставь ты несчастного отрока в покое! А этот говорит, что страдает грехом уныния и зависти! Вы посмотрите на него! Ишь ты, как мучается он, слезы горькие льет! — почти проклиная, продолжал диалог внутри себя отец Илия. — Тебе ли жаловаться, золотце? Не ты ли владеешь двумя фермами в соседних селениях? Не ты ли скупаешь кучами цацки да бриллиантовые побрякушки своим домашним, имеешь личного водителя и ездишь отдыхать по заграницам? Какое еще уныние, какая зависть? Живи и радуйся. А то совсем зажрался, видать, негодяй? Денег ему не хватает, вот мне — не хватает! Пятеро детей да матушка, а еще домашнее хозяйство. Поди прокорми всю эту ватагу, да еще на зарплату сельского священника!!!"
И так продолжалось изо дня в день. Отец Илия жутко негодовал и злился, сетуя на незавидное положение вещей. Он старался побыстрее "отбыть" богослужение и без особых задержек и остановок убраться восвояси. Опечаленные прихожане давно стали замечать перемены в поведении батюшки, но никто даже не дерзал поинтересоваться о его самочувствии и делах. Так бы все, наверное, и продолжалось, если бы не одно событие, которое раз и навсегда изменило жизнь отца Илии.
Утро начиналось как обычно: ранний подъем, занудливые причитания, слезы матушки, крики детей. Долгий, как казалось батюшке, путь до сельского храма, колокольный звон, литургия, исповедь, причастие и нудная проповедь, сравнимая с самобичеванием... Отец Илия стал думать, что это вовсе никогда не закончится, но на самом деле все только начиналось. Бог уготовил для отца Илии особую миссию, чтобы тот, познав опыт отчуждения, принял в сердце Христа и, покаявшись слезно, вновь обрел смысл жизни, а точнее, жизни во Христе.
Заканчивая свою заунывную и малосодержательную проповедь, слова которой давались отнюдь не легко, так как шли не от сердца, отец Илия уже мысленно перенес себя домой, где он, валяясь на спальной кушетке, жадно вдыхал бы запах домашней выпечки, доносившийся из маленькой продолговатой кухоньки... Вдруг двери храма распахнулись настежь, и с паперти донесся истошный крик местного юродивого, дурачка Алешки:
— Вас ждет знамение! Будьте бдительны и готовы! Грядут перемены, покайтеся!
Народ в ужасе заохал и стал жаться ближе к алтарю. Отец Илия, не медля ни секунды, спрыгнул с амвона и быстрым шагом направился в сторону выхода. "Сколько раз я себе говорил, что нужно избавиться от всех этих попрошаек и местной шпаны! — злобно буркнул себе под нос батюшка. — Пугают народ, не дают работать, служить! Ну ничего, сейчас разберемся, допрыгался, блаженный наш, кузнечик!" Приблизившись к юродивому, он замахнулся кулаком и гневно прокричал:
— А ну-ка, пшёл отсюда, дуралей безмозглый! Что ты здесь расселся и побираешься, народ пугаешь? Или ты забыл все то хорошее, что для тебя сделали? Вставай, тебе говорю! И проваливай отсюда подобру-поздорову!
— Да ну что вы, отец Илия! — отвечал дурачок Алешка. — Ничего я не забыл и все прекрасно помню, вы только пощадите, не гоните прочь!
— Я тебе что, шут гороховый, повторять по десять раз? А ну, встал, быстро собрал манатки и катись отсюда, пока санитаров не вызвал!
После этих слов разъяренный батюшка что есть мочи пнул бедного Алешку. Тот, хватаясь за края рясы священника со словами: "Господи, помилуй! Не ведают, что творят, а ведают, так не каются!" — кубарем покатился с лестницы. С того самого дня никто больше не видел блаженного дурачка Алешку, и отец Илия был этому очень рад, а благодаря данной ситуации он повысил собственную самооценку и напрочь избавился от застарелой депрессии. Казалось, что жизнь налаживается и все идет своим чередом. Вскоре все позабыли про этот случай с юродивым и не могли нарадоваться произошедшим изменениям в жизни батюшки Илии. Он снова был весел, внимателен и ласков, как прежде. Люди не переставали дивиться его дару прозорливости и любви к ближнему.
Одним погожим летним вечерком, когда на дворе стоял знойный август, отец Илия возвращался домой проторенной дорогой, через луга и речушку. Он шел, и молился, и пел наизусть заученные псалмы. Его сердце и ум снова были наполнены счастьем, как в былые годы. Зайдя в дом, он крепко обнял матушку и всех своих детей. Прочитав молитву "Отче наш", все домочадцы приступили к вечерней трапезе. После ужина, по давно устоявшемуся обычаю, вся семья встала на вечернюю молитву. И вот когда солнце село и все наконец разошлись по своим комнатам, отец Илия лег на кровать и закрыл глаза. Немного покрутившись, он провалился в глубокий сон.
Во сне ему явились святые угодники Киприан и Иустина и сказали ему: "Зло не дремлет, отец Илия, будь осторожен. Враг ополчился на тебя. Гордость — всему начало и всем порокам порок!" Вскочив с кровати и утерев со лба холодный пот, батюшка стал успокаивать невольно проснувшуюся супругу, мол, ничего страшного, просто кошмар приснился. Но когда жена задремала, батюшка судорожно, с чувством подкатывающей паники попытался вспомнить содержание диалога из сновидения. Немного поразмыслив, отец Илия успокоился, привел себя в чувство и лег обратно. Из его головы все никак не выходили слова, сказанные святыми угодниками. Но, опираясь на опыт святых отцов, которые советовали с осторожностью относиться к сновидениям, и памятуя о том, что на днях совершался молебен святым Киприану и Иустине, отец Илия и вовсе перестал сомневаться в том, что этот сон не что иное, как просто фантазия, а проще говоря, проделки лукавого, обычный обман, которому не стоит уделять столь пристальное внимание.
К утру отец Илия пуще прежнего стал ворочаться на своем ложе. Неспокойный сон прервал сильный, шквалистый ветер, отчего кроны деревьев гнулись, как прутья, а шелест листьев был похож на прибой. Отец Илия давно проснулся, но не спешил открывать глаза. Он еще долго томился в дремоте в ожидании оповещающего звона будильника. Шум ветра и шелест листьев совсем его не смущали, а, наоборот, действовали усыпляюще. Батюшка по привычке думал, что матушка, как всегда, забыла закрыть на ночь окно.
Провалявшись, как ему казалось, целую вечность, отец Илия обнаружил, что он находится в каком-то неведомом месте. Это был шалаш отшельника: сложенные домиком прутья упирались в голову, да так, что в этой "хижине" можно было передвигаться только гуськом. Нервно озираясь по сторонам, отец Илия пытался осознать реальность происходящего. "Этого не может быть! Это, наверное, сон или чья-то злая шутка! — успокаивал он себя, стремясь как-то оправдать ужасную явь. — Это просто кошмарное сновидение, и не более. Сейчас прозвонит будильник, и я пойду на литургию!" Отец Илия упал на колени и, обнаружив, что он одет в рубище, давно не знавшее стирки, взмолился:
— Боже милостивый, помилуй меня, грешного! Не дай погибнуть от стрел вражеских. Прости мне все прегрешения. Яви мне Свою милость, молю Тебя! Убереги от врага всепогубляющего, не дай уснуть в греховной смерти! Спаси и сохрани мя, избави мя от напасти вражией. Не дай места лукавому демону обладати мной насильством смертного сего телеси, исцели меня, Господи! Изыми меня из пасти окаянного зверя, помилуй и прости!
Но увы, молитвы отца Илии остались без ответа. Чуда не произошло. Он еще несколько раз тщетно пытался вымолить прощение у Господа, но ничего не помогало. Небо не внимало его мольбам. В ужасе отец Илия стал снова осматривать свое новое жилище, дергать себя за патлатую голову и в истерике пытаться снять грязные лохмотья. "Что за наваждение? Мне все это чудится, или я просто сошел с ума? — в панике восклицал батюшка. — Этого просто не может быть!"
Промаявшись так около часа, отец Илия все-таки смирился со своей участью и стал понемногу приходить в себя. Он потихоньку вылез из хижины, осмотрелся вокруг и понял, что находится посреди дремучего леса, вокруг тьма, сырость и холод, и даже дневной свет не способен был проникнуть в непролазную чащу. Собравшись с силами, отец Илия стал пробираться сквозь иссохшие заросли елей, осин и берез. Босыми ногами ступая по мху, ломая ветви деревьев и отмахиваясь от слепней и мошкары, он вылез на маленькую опушку возле болота. И здесь стали происходить поистине странные и даже мистические вещи. Отец Илия не мог поверить своим ушам и глазам. Он стал слышать и понимать голоса зверей и птиц. Батюшка подумал, что ему все это почудилось, но не тут-то было. Внезапно ему под ноги прыгнула белка и взмолилась: "Милый, добрый человек, помоги Христа ради! У меня бельчата голодные сидят, а они ведь совсем крохи. Помоги мне, добрый человек! Я пойду к ним, а ты собери мне несколько горсточек орешков, а то я боюсь их одних оставить".
Отец Илия остолбенел, словно увидел саму смерть. Ноги стали подкашиваться, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он повел взглядом в сторону и, оцепенев от ужаса, побелел как полотно. На него с вопрошанием и надеждой смотрели все виды лесных зверей и птиц, и каждый нуждался в совете и помощи. Не владея собой от страха, батюшка ринулся прочь с лесной опушки. По кустам через непролазные заросли он бежал куда глаза глядят. Ветви деревьев нещадно хлестали его по лицу, а в ноги впивались сучки и колючки. Не зная устали, он несся сквозь чащу, и казалось, что этим зарослям не будет конца. Ни разу не оглянувшись назад, отец Илия прибавлял скорость и думал: "Быстрее! Скорее! Прочь из этого ада! Только бы сил хватило!" Вконец измотавшись, он остановился, оглянулся и, кашляя от одышки, побрел дальше в глубь леса. Вдруг он уткнулся в хижину отшельника. Понимая, что сил больше нет, а судя по расположению солнца, не за горами длинная и холодная ночь, отец Илия принял решение не испытывать судьбу и залег на ночлег. Едва батюшка закрыл глаза, как мгла окутала все вокруг. Сквозь дремоту он слышал шум ветра, гуляющего между деревьями, и стрекочущих цикад. И все бы ничего, да только враг не спал, а ждал своего часа...
Батюшка проснулся около полуночи от резкого шума и постепенно нарастающего треска. От страха он подскочил и со всего маху ударился лбом о деревянное перекрытие внутри шалаша. Вдали раздался душераздирающий вопль:
— Я слышу его! Мы уже близко, отец Илия!
"Бесы", — подумал батюшка и что есть сил пнул дверцу хижины. Та слетела с петель и разбилась вдребезги. Отец Илия выпрыгнул из шалаша, словно его ужалила пчела, и бросился наутек.
Очередной марш-бросок давался с большим трудом. Мысли в голове не подчинялись его воле. Тело не слушалось, а движения казались неестественными. Паника и ужас вновь, с еще большей силой охватили разум отца Илии. Изрезав ноги в кровь и разорвав всю одежду, он бежал куда глаза глядят. А силы были на исходе...
— Отец Илия! — раздалось из глубины леса. — Постой, куда же ты так торопишься, не на тот ли свет случайно? А-ха-ха-ха-ха!
— Изыди, сатана! — воскликнул батюшка. — Сгинь, нечистая!
— Ну зачем же так грубо, отец Илия? Мы же с тобой одной крови! А-ха-ха-ха-ха! — зловеще продолжал голос. — Или не помнишь? Око за око, зуб за зуб!
— Ты мне не друг, погубитель человеков! — закричал батюшка. — Изыди, именем животворящего креста, Господи Иисусе, помоги-и-и-и!!!
— Не поможет тебе твой Боженька! Далеко ты от Него ушел, а Он от тебя! А-ха-ха-ха-ха!
Батюшка обернулся и, разглядев в синеве тумана скачущих по деревьям чертей, двинулся дальше, петляя между кустарников. Вскоре они все же настигли отца Илию и стали набрасываться на него, кусать за спину и заплетать ноги. Спотыкаясь и падая, визжа от боли и животного ужаса, отец Илия из последних сил отбивался от нечистых духов. На глазах у батюшки деревья превращались в демонов. Они клацали пастями и хлестали его по лицу. Весь изможденный, с окровавленным лицом и в изрезанном рубище, он кое-как доковылял до той самой речушки, что раскинулась на пути к его дому.
— Слава Тебе, Господи! — воскликнул отец Илия и упал как подкошенный. Он подумал было, что наконец отвязался от настигшего врага, и на секунду закрыл глаза.
В тот же момент над речкой поднялся ураган. Деревья в округе стали падать, словно колосья из-под косы, а некоторые и вовсе ветер вырывал с корнем. Ведьмы и лешие закружились над водой, а огненный смерч, восстав из реки, ослепил батюшку. Отец Илия встал на колени, но от бессилия тут же рухнул оземь. Лежа на земле, из последних сил он повернул голову налево и увидел две сломанные ветки. Батюшка поспешно очистил их от листвы, несколько раз надломил и, соорудив импровизированный крест, закричал что есть мочи:
— Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его, яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением!
После этих слов он слегка приподнялся, осенил себя крестным знамением и отключился.
Рассвет озарил небо, и багряные облака поплыли в сторону запада. По-видимому, будильник показывал пять утра. Матушка вовсю хлопотала на кухне. Дети визжали и плакали. В доме снова стоял запах свежей выпечки. Только отец Илия ничего этого не видел... Он очнулся на том же месте. Лицо его покрывали язвы, а тело было истерзано многочисленными ранами и ожогами. Не до конца понимая, что же произошло, батюшка, кряхтя от боли, все-таки нашел в себе силы и поднял голову. Он взглянул в сторону дома, отряхнулся и пополз к возвышенности. Отсюда он мог отчетливее наблюдать за своей семьей. Каково же было его удивление, когда вдалеке он увидел фигуру удаляющегося священника и его родную матушку и деток, с любовью провожающих неведомого ему самозванца.
— Не может быть! — промолвил батюшка. — Нужно во что бы то ни стало добраться до храма и расставить все по своим местам!
Израненный и обессиленный, он отправился в путь. Запинаясь и хромая, отец Илия чувствовал себя словно прокаженный. Люди, которые встречались ему по дороге, небрежно отворачивались и проклинали его. Дети кричали и в ужасе убегали прочь. В ответ на просьбу напоить его тучная крестьянка обругала его почем зря и велела убираться восвояси.
Подойдя к церкви, отец Илия очень обрадовался. "Ну наконец-то я смогу всем рассказать, кто есть кто, и справедливость восторжествует!" — думал измученный батюшка. Но никто не спешил признавать отца Илию. Остановившись на паперти, он стал жадно всматриваться в открытые двери храма и сквозь толпу прихожан разглядел знакомый силуэт священника. Раздался звон колоколов. Проповедь медленно подходила к концу. Люди упоенно внимали каждому слову, произносимому проповедником. Но вдруг народ стал суетиться, толкаться и возмущаться. Из толпы раздался истошный крик:
— Негодяй! Мерзавец! Люди добрые, посмотрите, это же самозванец!
— Это еще что за чудо-юдо? — возмутился настоятель.
— Это что ж творится, честной народ?! Лжеучителя пустили в дом Божий?!
Не говоря ни слова, священнослужитель спрыгнул с амвона и быстрым, уверенным шагом направился к дверям храма. Подбежав к юродивому, священник наклонился, замахнулся и изо всех сил пнул дурачка в спину, да так, что тот вверх тормашками полетел с лестницы.
— Т-ты?! — заикаясь, произнес отец Илия. — Я тебя узнал. Люди, люди! Смотрите, это же наш блаженный Алешка в облачении священника дурит вам головы!
Подскочивший священник склонился над отцом Илией и прошептал:
— Нет, отец Илия, я теперь отец Алексий. А вот кто вы на самом деле, известно только вашему Богу, ха-ха-ха-ха!
— Да как же так-то? Господи, помилуй! Этого не может быть...
— Еще как может, — тихо сказал священник.
Повернувшись к людям, он медленно, с ехидной улыбкой на устах развел руки в стороны:
— Дорогие прихожане, не обращайте внимания, это наш местный дурачок Илюшенька.
— Да что ты себе позволяешь, лжеучитель! — воскликнул отец Илия и набросился на обидчика.
— Ну что, отец Илия, где же теперь твой Бог? — шепотом продолжал священник. — Или Он от тебя отказался?
В глазах обороняющегося священнослужителя вспыхнул огонь. Холодный ветер обдул лицо отца Илии, и он с ужасом отстранил от себя соперника.
— Люди добрые! — воскликнул отец Илия. — Это же сам сатана в обличье человека!
Над церковью закружила стая воронья. Густой туман затянул все небо. Резко потемнело. Люди в панике стали разбегаться кто куда. Вдали послышался вой сирены.
— Санитары! — зловеще крикнул священник. — Как вы и заказывали, отец Илия!
Из подъехавшей кареты скорой помощи выбежали четверо здоровых санитаров. Они спешно скрутили вопящего отца Илию и поволокли его в фургон. Уложив его на каталку, они вкололи ему изрядную дозу успокоительного и под звуки сирены стали нещадно избивать бедолагу.
— Ну что, ты готов пострадать во имя Христа, Бога твоего? — кричал разъяренный амбал. — Или лучше без мучений поедешь с нами?
— Куда?.. Куда вы меня везете, изверги?.. — вопрошал почти в беспамятстве отец Илия.
— Куда надо, туда и везем, — продолжал второй громила. — Тебе самому выбирать! Или с нами и будешь блистать, или... Или будешь страдать, как страдал твой Господь!
— Делайте что хотите... — отвечал окончательно ослабший батюшка. — Мне все равно терять нечего, я уже все потерял, кроме Господа Бога моего Иисуса Христа!
После этих слов отец Илия отключился. Сколько он пролежал без сознания, одному Богу известно. Очнувшись в палате для буйных, батюшка попытался приподняться, но не смог. Изучив обстановку, он обнаружил, что прикован ремнями к больничной койке. Отец Илия попробовал высвободиться, но все его попытки были тщетны. Понимая всю безысходность ситуации, он закрыл глаза и в отчаянии стал молиться. "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мене, грешного! — без устали повторял батюшка. — Враг ополчился на меня! Господи, не дай погибнуть от вражеских стрел. Огради меня от дьявольских козней! Спаси и сохрани, Господи!.."
Прошло около часа. Отовсюду слышались брань и крики душевнобольных. Запах хлорки перемешивался с запахом лекарств и больничного белья. К горлу подступил ком, тело покрыла холодная испарина, и отец Илия на минуту подумал, что он находится в преисподней, что так он и выглядит — ад наяву... Вдруг издалека послышался стук каблуков, и вскоре в глубине коридора стал высвечиваться силуэт доктора. "Ну слава Богу! — подумал отец Илия. — Наконец-то я смогу рассказать все. Надеюсь, меня поймут и выпустят из этого ада!" И это несмотря на то, что приближающаяся фигура никак не внушала доверия. Даже наоборот, массивное телосложение, квадратное лицо, огромные очки в роговой оправе на пол-лица, шаркающая походка и посвистывания — все это скорее наводило ужас, нежели вызывало доверие.
— Здравствуйте, Илья Васильевич! — хрипловатым голосом сказал врач. — Как ваше самочувствие? На что жалуетесь?
— Д-д-да я это... — отвечал отец Илия. — Ни на что не жалуюсь, доктор... Понимаете, какая штука, я если вам расскажу все как есть, то вы мне точно не поверите.
— Так, понятно... — озадаченно вздохнул врач. — Галлюцинации, бред. Похоже, что терапия не помогает...
— Что, что вы сказали? — переспросил батюшка. — Галлюцинации? Бред? Вы о чем, доктор?
— Да вы не волнуйтесь так, отдыхайте, набирайтесь сил, сейчас у вас по расписанию капельница с транквилизатором, а перед этим к вам зайдет ваш знакомый священник.
— Священник?! — в ужасе воскликнул отец Илия. — Я не звал никакого священника!
— Ну как же, Илья Васильевич? Вы же сами давеча изъявили желание исповедоваться...
Не внимая словам больного, доктор молча подкатил капельницу к койке и исчез в дверном проеме. Немного погодя послышались уверенные шаги, и на пороге палаты появилась фигура священника. От парализующего чувства страха отец Илия съежился и еще больше вдавился в кушетку. Перед ним стоял дурачок Алешка.
— Приветствую вас, отец Илия! — радостно произнес священник. — Наверное, не ожидали меня увидеть так скоро?
— Что за дьявольщина?! Снова ты?! — воскликнул отец Илия. — Как тебя земля носит, исчадие ада?!
— Да полно вам, отец Илия. Вы бредите, но явно идете на поправку, я только что говорил с вашим лечащим врачом. Он сказал, что потребуется ваше терпение и несколько месяцев стационара — и вас, вполне вероятно, выпишут. А сейчас давайте я выполню свой долг. Проще говоря, приступим к таинству исповеди.
— Что?! Да как ты смеешь?! — закричал отец Илия. — Не стану я исповедоваться перед самим сатаной! Врача! Врача! Я немедленно требую врача!!!
В палату тут же вбежали двое громил в белых халатах. Один быстро начал готовить капельницу, а второй принялся туже затягивать ремни на кушетке. Громко крича и кусая санитара, отец Илия извивался на постели, словно выброшенная на берег рыба. Вконец измучившись, батюшка с еще большей силой вдавился в койку и стал пристально наблюдать за действиями первого санитара. Тот, увидев, что отец Илия обессилел, без промедления подкатил капельницу с раствором. Вонзив иглу в вену, он ядовито ухмыльнулся и сказал:
— Ну все, допрыгался, кузнечик! Теперь поспит пару суток, а дальше мы разберемся.
Через пару минут отец Илия закрыл глаза и провалился в кромешную тьму. Ему чудилось, что он находится в каком-то вакууме. Повсюду чернота и глушь, как будто он оказался вне пространства и времени. На долю секунды батюшкой овладело чувство бурной тревоги, но, завидев яркий луч света, он тут же воспрянул духом, и в его душе вновь забрезжил огонек надежды. Луч становился все ярче и ярче и в конце концов ослепил батюшку своим божественным светом. В следующий момент он чудесным образом оказался в дивном месте. На облаках стоял город невиданной красоты. Купола башен и крыши домов озарялись радужным блеском. Белизна построек приводила душу в неописуемый восторг. На сочных цветочных лугах паслись животные. Птицы заливались удивительными трелями. На миг отец Илия подумал, что он в раю. Он пошел было навстречу прекрасному граду, но вдруг почва под ногами начала неумолимо таять, и через мгновение батюшка стал падать вниз. Во время полета у него перед глазами промелькнула вся жизнь в мельчайших подробностях, со всеми перипетиями, взлетами и падениями. Внезапно он со всего размаху ударился об испепеленную землю. Батюшка огляделся по сторонам и не увидел ничего живого. Кругом руины, выжженные города и сёла — и ни единой души. Раздался гром. Батюшка запрокинул голову вверх. Над ним нависли огромные тучи, и молнии засверкали так, словно это был апокалипсис. Через минуту небеса разверзлись, и на горизонте появилось яркое солнце. В воздухе повисла звонкая тишина, и только крылья белой голубки создавали шелест, который благозвучно нарушал торжественное безмолвие. Неожиданно с неба раздался бархатный голос:
— Сын мой, подойди ближе! Ничего не бойся!
— Господи Боже! Неужели это Ты со мной говоришь? — Батюшка сделал шаг вперед.
— Да, сын Мой, — провозгласил голос. — Готов ли ты послужить Мне верой, и правдой, и всей жизнью своей?
— Конечно, Отец мой Небесный!
— Готов ли ты отречься от всех своих грехов и пороков, имени своего, матери своей и жены, и детей, и идти за Мной, чтобы наследовать Царствие Небесное?
— Господь Вседержитель, Боже Всемилостивый! Конечно, я готов! — прокричал отец Илия.
— Хорошо, я верю тебе, сын Мой. Да не искусит тебя дьявол!
В мгновение ока солнце закрыла пелена из густой мглы. Отец Илия все так же стоял на испепеленной земле, которая напоминала выжженную пустыню. Батюшка чувствовал дикую усталость, голод и жгучую жажду. Он не знал, что ему делать и куда идти, но он нашел в себе силы и смелость и пошел навстречу неизвестному. Во время своего шествия по песчаным барханам он неустанно творил Иисусову молитву и то и дело поглядывал на небеса в ожидании чуда. Чуда не происходило. Становилось только темнее и холоднее, и ничто не предвещало положительного исхода... Вдруг вдалеке на линии горизонта стали мерцать еле уловимые для глаза огоньки. По мере приближения к цели перед взором отца Илии стал возвышаться необыкновенной красоты город, ночные огни которого так манили и притягивали, что если бы не некоторая отчужденность и искусственность этого объекта, то можно было бы с удовольствием раствориться в такой притягательной атмосфере.
Выйдя на окраину города, отец Илия обнаружил, что дороги пусты, а тротуары безлюдны. Прищурив глаза и всмотревшись вдаль, батюшка увидел стремительно приближающийся автомобиль. Спустя несколько минут перед ним остановился роскошный черный Bugatti. Стеклоподъемник опустился, и из него показалось знакомое лицо.
— Рад вас видеть живым и здоровым, отец Илия.
— Алешка? Дурачок? — в изумлении проговорил батюшка. — Ты-то как тут оказался?!
— Садитесь, отец Илия, я вам все объясню.
Батюшка, немного поколебавшись, все же сел в иномарку. Алешка вдарил по газам, да так, что отец Илия глубоко вдавился в сиденье. Это чувство было ему знакомо и оттого очень ненавистно.
— Я теперь не Алешка, а Алексей Иванович Либерман, преуспевающий бизнесмен и очень даже влиятельный политик, батюшка. Так что могу показать вам все краски жизни!
— Постой, все краски жизни, говоришь? — отвечал батюшка. — Ты мне лучше поведай, дорогой мой друг, как это ты из грязи в князи-то в одночасье заделался?
— Ну почему из грязи? — спросил Алешка. — Хотя если поразмыслить, то, наверное, да, из грязи. Ха-ха-ха!
— И что же тут смешного, Алексей Иванович?
— Да так, ничего особенного, со временем узнаете, отец Илия.
Минуя безлюдные окраины, они очутились в самом сердце дивного города. Здесь жизнь кипела так, словно сам сатана приглашал всех на грандиозную вечеринку. Проезжая по бульварам, отец Илия не раз и не два отмечал, что где-то он все это уже видел: роскошные женщины в дорогих нарядах, изумительной красоты архитектура домов, пестрые витрины магазинов и ресторанов, дурманящий запах летних цветов и стойкие ароматы зарубежных духов, манящие вывески торговых центров и казино, завлекающие своей порочностью стриптиз-бары и ночные клубы. Но что больше всего изумило отца Илию, так это отсутствие суеты, вернее сказать, абсолютная безмятежность и вопиющая распущенность людей, от которой за версту веяло философией вседозволенности.
Праздные раздумья отца Илии прервал бизнесмен Либерман:
— Ну что? Покатались и хватит? Надо бы подкрепиться. Что скажете, отец Илия?
— Да... — устало произнес батюшка. — Я и вправду проголодался... А чем мы можем пополдничать?
— Стейк с кровью и душевные страсти! Ха-ха-ха!
— Это что еще за наборчик такой, просветите! — в изумлении сказал отец Илия.
— А вам будто непонятно? — продолжал Алешка. — Стейк с кровью или душевные страсти!
— А, кажется, я понял, к чему ты клонишь! — в ужасе воскликнул отец Илия. — Изыди, сатана!!!
— Отчего же вы так неласковы со мной? Я же теперь большой человек, как вы сами сказали, "из грязи в князи". Да, только я теперь князь мира сего, князь тьмы, ха-ха-ха-ха!!!
— Изыди, изыди! Господи, огради меня от всепогубляющего зла! — вскрикнул отец Илия и выскочил из машины.
— Ну куда же вы, отец Илия? — сказал внезапно оказавшийся рядом Алешка. — Оставайтесь с нами, будет весело, я уверяю, ха-ха-ха-ха!!!
Обезумевший от страха батюшка попытался было вырваться из плена соперника, но не смог совладать с силой врага, многократно превышающей его собственную. Алешка взмыл вверх, предварительно схватив отца Илию за грудки. Батюшка испытал такое дикое чувство ужаса, что чуть не потерял сознание.
— Ну что же вы такой слабенький, отец Илия? А еще священнослужитель.
— Отпусти меня, Богом молю, отпусти!
— Нет здесь твоего Бога, только ты да я да мы с тобой. Давай-ка лучше развлечемся как следует, а?
— Что, что ты от меня хочешь? — спросил отец Илия.
— У меня есть два варианта развития событий: хороший и плохой. Тебя какой устраивает?
— Мне ничего от тебя не нужно, сатана, и от твоих бесовских приспешников! Господь — моя сила!
— Да что ты заладил: "Господь, Господь"! Давай лучше выпьем чего-нибудь...
В следующую секунду Алешка и отец Илия очутились в баре. Повсюду разгуливали шикарные женщины, вино и пиво лились рекой. Содом и Гоморра были лишь жалким подобием всей этой необузданной вакханалии.
— Отец Илия, давайте по-честному, — льстиво улыбаясь, сказал Алешка. — Неужели вы никогда не хотели жить на широкую ногу, иметь богатство, славу, менять женщин? Вы же все время пребывали в моем любимом грехе уныния, зависти и гордыни, но гордость из них первая.
— Да, пребывал. И я каюсь, но не перед тобой, а перед Господом Богом моим! — вскрикнул батюшка.
— Да плюнь ты уже на все это. Давай лучше вместе покорим мир, и я буду одаривать тебя золотом и бриллиантами. Ты будешь купаться во славе и роскоши. Тебе будут кланяться и падать в ноги сильные мира сего!
Алешка опять взмыл в воздух, прихватив с собой изрядно потрепанного отца Илию.
— Посмотри на этот город и мир вокруг, глупец! Это все может быть твоим! Ты только согласись на взаимовыгодное сотрудничество!
— Это какое такое сотрудничество? — спросил изможденный отец Илия.
— Да все просто, как раз-два-три! Раз — ты готов сотрудничать, два — ты отрекаешься от своего Бога и кланяешься мне! И три — я забираю твою душу!
— У меня есть встречное предложение...
— Это какое же? Я весь внимание!
— Раз, два, три — Святая Троица! Во имя Отца и Сына и Святого Духа изыди, сатана!
— А-а-а-а! — простонал Алешка. — Какой же ты глупец! Но да будь по-твоему, гори в геенне огненной! Вечно!
Не успев закричать, отец Илия с высоты птичьего полета был сброшен вниз. Он камнем ударился оземь и больше не встал.
Светало. Первые лучи солнца озарили черепицу на доме отца настоятеля. Прозвонил будильник, и в доме началась суета. Матушка, как и обычно, варила, парила, стирала. Отец Илия открыл глаза и уперся взглядом в беленый потолок. Сделав глубокий вдох, он почувствовал запах свежей домашней выпечки. Первая мысль, которая посетила отца Илию, была: "Дивны дела Твои, Господи! Благодарю Тебя, Всевышний, за то, что не дал мне погибнуть в моем грехе гордыни и уныния! Слава Богу за все!"
"Стоп! — продолжил размышления батюшка. — А где же сейчас Алешка? Надо немедля разыскать его!"
Выбежав из дома, отец Илия отправился прямиком в храм. Добежав до церковной ограды и завидев сидящего на паперти Алешку, он закричал:
— Лешка! Родненький, прости! Молю тебя!
После этих слов он подбежал к Алешке, обнял его и стал целовать, а потом еще целый час просил у него прощения. Увидев это, народ дивился и приговаривал:
— Эка как бывает! Батюшка-то наш совсем того, видать! Вчера дурачка пинал почем зря, а сегодня вон, смотри, что делается: руки и ноги ему целует! Похоже, у нас на селе теперь два блаженных будет!
Не обращая внимания на зевак, отец Илия помог юродивому подняться и направился вместе с ним в баню, а потом и в трапезную, а после, ближе к вечеру, и вовсе повел его к себе домой. Так и стал Алешка сначала жить у отца Илии, а потом и в алтаре прислуживать. Вскоре он поступил в семинарию и по прошествии четырех лет был рукоположен в диаконы, а еще через год — в иереи. Божьим Промыслом отца Алексия распределили в его родной сельский храм. И стали два батюшки служить вместе, и пошла о них молва по всей земле русской. И стали притекать к ним все страждущие и нуждающиеся, и всем они помогали, всех любили.


Лекарь

Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное.
Мф. 18, 3

Жил в нашем городе старенький доктор Архип Петрович Скрипка. Педиатр-хирург по специальности. Добрый, светлый человек. Но, как говорят, со своими странностями, некой чудаковатостью. То, бывало, ходит счастливый и радостный, над всеми подтрунивает по-дружески, шутки-прибаутки травит направо и налево, со всеми здоровается, подолгу беседует, а бывало, выйдет из дома — и словно чужой всем... Здороваешься с ним, а он брови нахмурит, буркнет себе что-то под нос и быстрым, неуверенным шагом пройдет мимо. Поворачиваешься, а его и след простыл — исчез, словно призрак, в лабиринте закоулков. Часто у него менялось настроение. Иногда и вовсе его не было видно и слышно, как будто испарился человек. Поговаривали, что в такие моменты он запирался у себя дома и что-то все читал и читал, скрупулезно изучая разные диковинные книги. Его соседка снизу, баба Маша, в прошлом управдом, жуть как не любила его и все время причитала:
— Ну невозможно же так жить! Этот Скрипка каждый божий день все скрипит и скрипит своим паркетом, прямо мне по голове, спасу от него нет, старый докторишка! Вот вы мне объясните, молодой человек, — обращалась она к одному из недавних новоселов, — что он там делает? Круги наматывает туда-сюда, целыми днями тапочками шаркает, а спрашивается, зачем? Скажите на милость!
— Может быть, он работает над диссертацией или каким-то новым лекарством? Говорят, у него там целая лаборатория...
— Да ну что вы, молодой человек! Совсем, видать, зеленый вы еще, наивный юноша! Никакой он не ученый и уж тем более не изобретатель, а так — пьянь пьянью, тунеядец, одним словом! А по поводу его склянок могу сказать только одно: наверняка он там просто сивуху гонит и сам же потребляет, вот и не выходит сутками из дому. А еще поповством прикрывается, совсем из ума выжил, пень старый!
— Это кто вам такое рассказал? Или вы сами видели? Я думал, он порядочный человек, доктор, священник...
— Я вас умоляю... Какой доктор, какой, к чертям, священник?! Это же все профанация, и не более! Только чтобы глаза отвести, — с явным презрением продолжала баба Маша. — Да и чего тут видеть-то? И так все понятно. Из дому не выходит, а денег куры не клюют. Явно же чем-то приторговывает или наследство чье-то пропивает. Вон у него и машина, и дача, и дома словно музей! Интеллигенция вшивая!
Так оно и было. Те, кому доводилось бывать в гостях у Архипа Петровича, всегда оставались под большим впечатлением. Его дом и вправду напоминал музей, но не тот, который так завистливо описывала баба Маша. Никакой роскоши там не было и в помине, но все со вкусом и чопорной сдержанностью. Половину пространства занимала домашняя библиотека. Здесь было все и обо всем: различные энциклопедии, книги по искусству, философии, медицине, религии, спорту, истории. Но большую часть занимала духовная литература, а именно жития святых, Библия, Новый Завет, Псалтырь, богослужебные книги и конечно же творения святых отцов. На стенах висели картины, преимущественно пейзажной тематики. На комоде в гостиной стоял потертый патефон с громадной коллекцией пластинок. В углу пылились старый контрабас и несколько гитар. В восточной части дома находился кабинет. Там висели иконы Спасителя, Божьей Матери и святых угодников.
Архип Петрович был человек весьма талантливый и разносторонний: с юности увлекался музыкой, спортом и искусством. В те дни, когда он был в хорошем расположении духа, он мог собрать застолье с друзьями и знакомыми и часами напролет рассказывать им увлекательные истории, виртуозно сменяя одну тему другой. И все с большим уважением слушали "мудрого не по годам старца". Рассказчик он был отличный, да и сам мог выслушать, если надо, и утешить мог по-настоящему, по-отечески.
Но проходило время, солнечное лето сменялось осенью с ее дождливыми вечерами и порывистым, пронизывающим ветром, а за ней приходила угрюмая и морозная зима, и Архип Петрович снова впадал в тоскливую задумчивость. В это время даже близкие не могли понять его замкнутости и чрезмерной раздражительности. В доме царили полное непонимание и разлад. Даже к маленькому сыну Архип Петрович остывал и, казалось, не испытывал больше той "щенячьей" любви. Чувства его будто немели и блекли, а из интересов оставались только работа и исследовательская деятельность. Его жена жутко страдала от этого и в порыве эмоционального всплеска начинала выяснять отношения на повышенных тонах:
— Ну что ты опять уселся за свои проклятые книжки и не хочешь ничего видеть, кроме этих иероглифов и заумных каракулей? Эти люди давно уже умерли и не представляют никакой ценности как для человечества, так и для науки. Сколько можно тебе говорить?! Не копайся ты в чужом прошлом, а живи настоящим, будущим! Создай что-то стоящее!
— Во-первых, — начинал Архип Петрович, — эти люди не умерли хотя бы с точки зрения философии и религии, а во-вторых, дорогая, чтобы что-то создать, нужно изучить прошлый опыт, все тщательно проанализировать. Понимаешь?
— Вот опять ты за свое, зануда! Анализ, догадки, рассуждения! Вечные отговорки, только бы ничего не делать по дому и не заниматься ребенком! Я уже молчу про наши с тобой отношения. Когда мы с тобой последний раз куда-либо выходили?! Не помнишь?!
— Как не помню, — парировал Архип Петрович, — летом.
— Летом?! — истерично вскрикнула жена. — Ты в своем уме, милый?! Ну знаешь, я думала, конечно, что ты бесчувственный болван, но не до такой же степени!
Со слезами на глазах она демонстративно хлопала дверью и удалялась в другой конец квартиры, откуда еще долго были слышны всхлипывания и стоны. Через несколько минут Архип Петрович выходил из своей комнаты и направлялся в сторону жалобных причитаний. Он долго успокаивал супругу, и на какое-то время в доме вновь наступали тишина и покой.
Что же беспокоило Архипа Петровича? Почему он погружался в такие долгие раздумья, перечитывая научную литературу и без конца анализируя все происходящее? А дело вот в чем.
Все началось еще в далеком детстве. Маленький Архипка рос в семье медиков. Его отец, Петр Ильич Скрипка, был известным лором, а матушка, Нонна Марковна, — терапевтом в детской поликлинике. Архипушка, как ласково называла его мама, с пеленок знал, что такое врачебный быт. Его отцу могли позвонить в любое время суток и вызвать на неотложную операцию. Нонна Марковна очень переживала, что Петр Ильич так не бережет себя, и все время тревожилась за него. Эта тревога впоследствии распространилась и на маленького Архипку. Особенно после того, как однажды она наслушалась разных страшилок с похищением детей и прочей чепухи. В сознании Нонны Марковны вырисовывались целые сюжеты из трагических событий. Стоило Архипке задержаться в школе или на внеклассных занятиях дольше, чем на час, Нонна Марковна тут же начинала обзванивать всех знакомых и друзей, а иногда могла и сама выйти на поиски. Вот тут-то бедному Архипке и доставалось по полной программе. Все сверстники потом еще очень долго втихаря посмеивались над ним и его "мамой-наседкой".
— Ну ты даешь, Архипыч. Ха-ха-ха! Как ты еще не свихнулся от такой опеки?
— В смысле? — отвечал Архип. — Что ты имеешь в виду?
— Так а чего тут непонятного-то? Ты посмотри, как о тебе пекутся твои родаки! Будто ты младенец в люльке, ха-ха-ха!
— Ничего и не в люльке, просто они любят меня сильно, вам не понять...
— Чего? Любят? Пф-ф... Ты для них просто как домашний питомец! Разве ты не видишь? Вот я сразу своих на место поставил. Нужно их дрессировать, усек?
— Да ладно, ребят, пойду я уже, а то мама, наверное, волнуется...
— Вот, что и следовало доказать. Давай, до скорого, маменькин сынок, ха-ха-ха!
Существовала и другая крайность. Брат отца тоже был медиком, и не каким-то там посредственным, а что ни на есть светилом медицины. Федор Ильич Скрипка — врач-инфекционист, старший брат Петра Ильича — был человеком начитанным и знал все про здоровье. Оба брата в разные годы окончили один и тот же медицинский университет. И все бы ничего, только у Федора Ильича на долгие годы остался "синдром студента третьего курса" — так в простонародье называли повышенную мнительность учащихся медицинских вузов в период обучения на третьем курсе, когда они проходили описание болезней. И не то чтобы Федор Ильич был какой-то особенный, нет! Он, как и все, страдал навязчивым переживанием, не обнаружит ли он у себя какого-нибудь опасного, смертельного заболевания. Со временем почти все избавлялись от этого "недуга", но только не Федор Ильич... Он по-прежнему подозревал у себя наличие разных заболеваний, и поэтому, уже став заслуженным врачом, продолжал тревожиться по любому, даже малозначимому поводу. Для него любой чих или сквозняк означали одно: бей и беги! Он никому не позволял открывать форточки в доме и машине, особенно если на улице было плюс тридцать. Казалось бы, парадокс... Но нет. Только не для Федора Ильича. Аргумент был железобетонным:
— Мы все потные, и если сейчас откроем форточку, то точно застудимся или, еще хуже того, подхватим воспаление легких!
— Ну пожалуйста, дядя Федя, — умолял маленький Архипка, — хотя бы маленькую щелочку, а то ведь задохнемся!
— Ничего, потерпите! — отвечал Федор Ильич. — Сейчас доедем до места, и будет вам свежий воздух, а то потом лечи вас, хлюпиков неблагодарных!
Так заканчивалась каждая поездка. Придя домой, первым делом Федор Ильич спешно закрывался в ванной, хватал кусок хозяйственного мыла и судорожно в течение десяти минут намывал руки до самых предплечий. После этого, мягко говоря, странного ритуала он выходил из ванной комнаты, умышленно оставив незакрытым кран и, торжественно шагая вдоль гостиной, минуя всех домашних, шел прямиком на террасу, где с той же грациозностью забрасывал руки вверх и, любуясь прекрасным видом, ждал, пока его конечности не высохнут естественным путем. Обращаясь к Архипке, он мог небрежно кинуть фразу:
— А ну-ка, малой, быстро в ванную мыть руки, а то еще не хватало дизентерию подхватить!
Ничего не понимая, Архипка делал так, как велят. Лишь годы спустя он поймет, что означало это странное слово — дизентерия — и в чем был смысл дядиного ритуала. Оказывается, таким образом дядя пытался уничтожить всех существующих микробов... В общем, было много всяких странностей, на которые Архипка не обращал внимания, но которые потом аукнулись во взрослой жизни.
Каждое лето к Архипке приезжали бабушка с дедушкой. Еще не перешагнув через порог, статный дед Илья начинал громогласно иронизировать.
— Ну что, дохлики? Все живы? — подтрунивая, заводил он. — Как там ваша медицина, ха-ха-ха, лечит или колечит? Ха-ха-ха!
— Да ладно тебе, батя! — говорил отец Архипки, обращаясь к деду Илье. — Заканчивай уже свои миниатюры и заходи скорее в дом, там Нонна пирогов напекла, язык проглотишь!
— А, ну раз так, тогда мы вовремя!
— Родные наши, вы всегда вовремя! — радостно восклицал Петр Ильич.
Обнимая и целуя своих родителей, Петр Ильич приглашал всех к столу. Здесь, словно во дворце у князей, была настолько богатая палитра угощений и яств, что любая хозяйка непременно упала бы в обморок, увидев такое количество проделанного труда. Мало того, все это было так невообразимо вкусно, что отцовское "язык проглотишь!" было вовсе не фигурой речи, а само собой разумеющейся истиной. Нонна Марковна, как всегда, превзошла себя.
Обычно такие праздничные застолья проходили довольно мирно, правда, не без доли сарказма и "житейских" нравоучений, исходивших преимущественно от деда Ильи. Это изрядно выматывало окружающих, поэтому все старались лишний раз не вступать в перепалку с престарелым "воякой". Но в этот день терпение подвело даже самых стойких.
— Ну Нонночка, ай да молодца! — восхищенно воскликнул дед Илья. — Повезло моему сынку-олуху с женой-то! Ха-ха-ха!
— Ну что ты такое говоришь? — скромно возразила бабушка Нина. — Петя у нас вон какой специалист стал. Настоящий врач. Все его уважают и любят, да, сынок?
— Врач, говоришь? — продолжал захмелевший дед Илья. — Врач что грач, толку никакого! Ох-хо-хо! Только и умеют, что болезни придумывать и на лекарствах зарабатывать!
— А ну-ка, быстро замолчи! Гадкий мужик! — сказала баба Нина и начала медленно соскальзывать со стула.
Дед Илья и Петр Ильич не сразу поняли, в чем дело, но быстро сориентировались и в последний момент успели подхватить упавшую в обморок бабушку.
— Ну ты, дед, даешь... — процедил сквозь зубы Петр Ильич.
— А я-то чё сделал опять? — в недоумении произнес дед Илья. — Я ее предупреждал, что не надо ехать на машине в такую даль.
— Да все понятно, батя. Ну ты же знаешь, какая она впечатлительная и хрупкая натура... Зачем же ты так-то...
— Ты это, давай лясы не точи, а лучше выполняй свои прямые обязанности!
— Это какие же? — возмутился Петр Ильич.
— Ну ты и тугодум... Меня вот одно удивляет: как ты врачом-то стал? Говорю, мать давай в чувства приводи, а то, не дай бог, она тут помрет, как же я потом буду картошку сажать?!
— Эх, батя, батя... — в сердцах промолвил Петр Ильич.
В целом это была стандартная житейская ситуация, довольно привычная для всех. Бабушка Нина с девичества была очень впечатлительной и пугливой. С возрастом все только усугубилось. Дед Илья был кадровым офицером. Уходил ни свет ни заря, а возвращался, только когда солнце садилось за горизонт. Баба Нина же оставалась на хозяйстве с двумя детьми — Феденькой и Петюнечкой, как она их ласково называла. Так и жили до самой институтской поры, пока не настало время еле-еле оперившимся птенцам покинуть отчий дом. Вот тут-то и началось... Не имея работы и не зная, куда деть свободное время, баба Нина начала хандрить, бесконечно прислушиваться к себе и выискивать разные болячки. Бывало, приедет маленький Архипка к ней на лето, дня три все нормально, а потом разыгрываются следующие сцены: то голова болит — "сейчас в обморок упаду!", то в глазах темнеет — "звездочки вижу!", а то и вовсе — "чувствую дыхание смерти!". Ляжет на диван, театрально бросит на лоб руку и говорит:
— Архипка, все, кажись, помираю я...
— Бабуля, ты чего удумала? Куда тебе помирать-то? Ты вон еще какая молодая, красивая... — говорил ей маленький Архипка.
— Тихо, слышишь? — с ужасом в глазах восклицала бабушка.
— Где? Чего? — в недоумении вопрошал Архипка.
— Ну как же... Вот послушай, Архипка, хруст такой глухой в животе и булькает что-то... И сердце переворачивается! Ой, кажись, помираю!
После этих слов взъерошенный и испуганный Архипка бежал в коридор, где на маленькой полочке напротив входной двери стоял старый дисковый телефон. Мальчик судорожно пытался набрать цифры любого знакомого номера, но пальцы не слушались и вновь и вновь застревали в дырках барабана. Наконец-то дозвонившись до всех и вся и оповестив всю округу, он собирал настоящий консилиум из врачей, летчиков и друзей... И тут как по мановению волшебной палочки бабушка вскакивала с дивана и грациозной походкой лани, слегка подпрыгивая, подлетала к недоумевающей публике с вопросом:
— А что это вы тут все делаете?
— Ну как же, дорогая, мы все волнуемся за тебя, — говорил дед Илья.
— Да ну, бросьте вы! — продолжала баба Нина. — Пойдемте-ка лучше за стол! Я там столько всего наготовила, м-м-м...
После этих слов вся делегация из прибывших поневоле гостей рассаживалась за столом в гостиной. И так было не раз и не два, когда бабушка Нина в один день могла и умереть, и воскреснуть. И все это видел маленький Архипка. Так же как и дед Илья. К слову сказать, он уже давно привык к этим провокационным выпадам супруги, но, несмотря на свой с виду суровый нрав, к чему его обязывала армейская выправка, он все же переживал за любимую жену и каждый раз попадался на эту удочку.
Человек он был жесткий, как и подобает военному. Но за маской наглого и бесцеремонного мужлана скрывалась нежная, ранимая натура, которая ни при каких условиях не могла раскрыться в данных обстоятельствах. Так что всю жизнь деду Илье приходилось играть хамоватого тирана, а иначе быть и не могло. А то ведь засмеют, скажут, что подкаблучник, слабак! А ведь это такой удар по самолюбию и самооценке.
Невзирая на свою показную неотесанность, дед Илья был достаточно набожный человек. Он верил в Бога и старался хотя бы раз в году исповедоваться и причащаться. Но время на дворе стояло такое, что заниматься этим было опасно даже простому гражданскому, уже не говоря о военном, командире полка. Как-то было дело, он и маленького Архипку брал с собой в храм. Мальчику очень нравилось бывать в церкви. Там у него возникало чувство спокойствия и умиротворения. Он всегда говорил деду:
— Как будто домой вернулись!
— Да, так и есть, — отвечал дед, — домой, к Небесному Отцу!
Они долго бродили по храму, рассматривая фрески и резной иконостас. Любовались росписью икон и внутренним убранством храма. Величие и красота православной эстетики настолько будоражили душу, что они с замиранием сердца ждали, когда снова смогут вернуться назад. Никто из родных не знал про их похождения. Наверное, даже к лучшему. Архипка не был крещен, а бабушка Нина и вовсе не одобряла этот порыв, и, зная ее капризный нрав, никто и не настаивал на этом.
Вот так и сформировался наш герой — Архип Петрович Скрипка. Теперь понятно, откуда у него дома столько духовной и медицинской литературы. Доброй души человек, который и мухи не обидит. Его болезненная ранимость и сострадание ко всему живому с чувством невыполненного долга перед человечеством были для него и наградой, и мукой одновременно. Когда Архип Петрович видел, что кто-то страдает, он не мог просто пройти мимо. Всегда останавливался и с отрешенным, лишенным эмоций взглядом помогал нуждающемуся, была ли это бабушка, споткнувшаяся и упавшая на лед, или женщина, попавшая в аварию на глазах у Архипа Петровича, или потерявший сознание юноша. Но вот прямые конфликты он старался обходить стороной, так как потом очень долго мучился угрызениями совести. Не мог он просто взять и оскорбить или обидеть человека, а уж тем более ударить. Ну а если другого выхода не было и все-таки приходилось переступить через себя, он долго корил себя за случившееся и занимался поистине невыносимым нравственным самобичеванием.
Будущий род деятельности Архипа Петровича был предопределен с детства. Это было очевидно, если учитывать тот факт, что он родился в семье медиков. Да, он всегда любил биологию и анатомию в школе, интересовался научными исследованиями в области химии, зачитывался медицинскими книжками, но все же душа его просила общения с Богом. Недаром дед Илья привил ему любовь к своей Родине, культуре и Православию. А точнее сказать, к богослужению. Его душа трепетала, а сердце наливалось детской радостью, когда еще юношей ему удавалось посетить божественную литургию. Без ведома родителей он принял решение креститься и никому об этом не сказал. Юный Архип стал читать богослужебные книги, творения святых отцов, Евангелие. Часто молился, постился, принимал участие в таинствах Церкви. И в один момент к нему пришло осознание, что он может и должен послужить Богу. Архип взял благословение у настоятеля храма и стал пономарить. Его не смущало, что все это не приветствовалось властями и даже было наказуемо. Когда юноша заходил в алтарь и надевал стихарь, для него переставало существовать все, кроме Христа. Он уже не чувствовал той суеты, что мешала ему общаться с Богом. Юный Архип полностью погружался в молитву и процесс богослужения. Сперва он очень нервничал, когда ему нужно было читать Псалтырь и каноны, не говоря уже о такой важной для богослужения книге, как Апостол. Он даже умудрялся перенервничать в момент чтения шестопсалмия, а если, не дай бог, еще и свеча в руке погаснет, то все, пиши пропало. Караул. И как же бедный Архип изводил себя да мучился самоедством! Даже обращался к духовнику с этим вопросом:
— Отец Иоанн, не бесы ли разом крутят меня?
— Ну с чего ты это взял, Архип?
— Ну как с чего, отец Иоанн. Смотрите, какая ситуация. Готовлюсь я, значит, к службе: делаю закладки, прочитываю все заранее — чтобы все было как положено. И тут, как только я собираюсь идти в храм, начинают происходить странные вещи: то я не могу найти подрясник, то живот закрутит так, что ни до чего, то с родными поссорюсь прямо накануне. А бывало и такое, что выйду уже из дома, слава богу, а все вокруг не пускает меня до храма добраться...
— Как это?
— Да сам уразуметь никак не могу... То, значит, встретится мне бабушка-старушка с авоськами, надо ведь помочь, а как иначе? То пьяница в сугробе уснул, ну я его и привожу в чувство. А вот недавно мальчонка заблудился, так мне его домой пришлось провожать...
— Ну так это с тобой Бог говорит через обстоятельства жизни, дорогой мой! Возрадуйся и не унывай, родной.
— Как же тут не унывать-то, батюшка. Я ж ведь на службу вечно опаздываю или вовсе не прихожу.
— А ты помнишь, мой хороший, как Господь нам заповедовал? Что суббота для человека, а не человек для субботы. Так что успокойся, Архипка, и не забивай себе голову лишними домыслами. А если начинают одолевать таковые, то молись Иисусовой молитвой. Не давай помыслу сочетаться с тобой и вводить тебя в заблуждение. Ступай с Богом, мой хороший.
— Спаси Господи, отец Иоанн. Благословите!
После этих слов отец Иоанн делал крестообразное движение рукой. Архип же в свою очередь целовал руку батюшке и со спокойной душой отправлялся домой. И на какое-то время чувство тревоги слегка притуплялось. Так проходил месяц за месяцем. Юный Архип укреплялся в вере и научался богослужебному уставу. Все шло своим чередом, и юноша даже стал подумывать о поступлении в семинарию, чему был очень рад отец Иоанн. Однако это известие ничуть не вдохновляло его родных. Петр Ильич и слышать не хотел про семинарию и прочую, как он выражался, "религиозную мутотень", тем более что это грозило реальными проблемами. К тому времени Петр Ильич заматерел, приобрел статус и репутацию выдающегося специалиста и уже мало походил на того человека, которого не так давно Архип называл отцом. Раньше их связывало душевное родство, и даже больше. Архип с самого раннего детства души не чаял в своем отце. Они ходили на прогулки, играли в индейцев, гоняли в футбол. Вместе строили замки из картона, загоняли туда пластмассовых рыцарей и устраивали грандиозные сражения. Зимой, как только выпадал первый снег, до томной усталости катались на санках и играли в хоккей, а под вечер, когда сумерки плавно опускались на город, возвращались домой, где их ждал восхитительно вкусный обед или ужин, который с такой любовью готовила Нонна Марковна. После этого они еще долго общались втроем, пили чай, рассматривали старые фотографии и делились воспоминаниями. Одним словом, у Архипки было очень счастливое детство, по-настоящему радостное и беззаботное. Когда же настал момент выбора будущей профессии сына, Петр Ильич был непоколебим. С каждой минутой напряжение нарастало, и однажды должен был случиться взрыв, который ознаменовал бы полный разлад в их отношениях.
— Значит, так, сынок, поступаешь в мединститут, заканчиваешь его, а потом делай все, что душе угодно! Хочешь — иди на второе высшее, хочешь — в аспирантуру. В общем, выбор у тебя есть!
— Да какой же это выбор, отец? Это скорее ультиматум. Да и вообще, я хочу служить людям, Богу. Почему мне не поступить в семинарию?
— О-о-о... Ну все понятно с тобой... Что за детский лепет, я тебя спрашиваю?! Какая, к черту, семинария?! Похоже, что эти попы толстопузые в рясах, как у Арлекина, совсем тебя полудурком сделали? Отвечай!
— Да с чего ты взял-то, пап? Я сам так решил...
— Вот как решил, так и перерешаешь! Ты понял меня? Я с кем разговариваю? Смотри на меня! Ты все понял?
— Да!
— Не слышу!
— Да, я сказал!
— И не ори на отца! А то быстро из дома вылетишь! Ишь что удумал, в попы податься. Лапшу людям на уши вешать. И в рясы рядиться. Не вздумай порочить имя семьи, а то потом дерьмо лопатой будем выгребать! А я этого делать не хочу, и мама твоя тоже не хочет, тем более по твоей детской глупости и наивности. Пора вырасти из коротких штанишек! Ты меня услышал?
— Да.
— Вот и славно. Можешь пойти свечку поставить.
Выбор был сделан. Точнее, определен. Архипу ничего не оставалось, как подчиниться воле отца. Но, как ни странно, он недолго печалился, поскольку определил для себя, что он может служить людям и Богу, будучи врачом. Здесь было уместно изречение: "Бог лечит руками лекаря". Архип не знал, кто был автором этих слов, но они более чем устраивали его. Учился он прилежно, добросовестно выполняя все задания. У него не было ни одной задолженности по лабораторным работам, зачетам или экзаменам. Не сказать чтобы учеба давалась ему легко, но вера в Бога укрепляла его и придавала сил. И все бы ничего, но на последнем курсе один старый друг позвонил Архипу и попросил о помощи. У его маленькой дочки были какие-то проблемы со здоровьем. Зная, что тот учится на педиатрическом факультете, друг и не раздумывал долго, а просто набрал его домашний номер и объяснил всю ситуацию. Архип был в растерянности. Ведь он всего лишь студент, даже не интерн. Что он может сделать? Пока Архип раздумывал и искал варианты, ребенок внезапно умер... Это стало настоящей личной трагедией для него. Он перестал посещать лекции и замкнулся в себе, то плакал, то сидел в ступоре, то снова плакал, лежа по полдня на диване. Потом стал "заедать" стресс и все ел и ел без разбора. Располнел. Набрал двадцать лишних килограммов. Родители стали волноваться, и Петр Ильич, переступив через себя и все свои пресловутые принципы, решил пойти в храм и рассказать обо всем отцу Иоанну. Уже вдвоем они поспешили в дом Скрипки.
— Ну что же ты делаешь с собой, дорогой? — говорил отец Иоанн, обращаясь к Архипу. — Зачем так изводишь себя? Все в руках Божиих, ты ни в чем не виноват.
— Ну как же не виноват, батюшка? Ведь дети не должны умирать, это неправильно...
— Мы не можем всего знать. Может, этому ребеночку так будет лучше?
— Отец Иоанн, что вы такое говорите! Что значит лучше? Она — мертва! Вы понимаете это?!
— Я все понимаю, родной мой. Но мы ведь не знаем, что бы с ней стало в будущем, если бы она осталась жива. Может быть, если бы она выросла, то стала бы заниматься непотребными, не богоугодными делами или, хуже того, сгубила бы кого-то вместе с собой, а так Господь забрал ее чистою душой, безгрешной, подобно ангелу.
— Как вы жестоки, отец Иоанн... Как вы можете так иронизировать?! Ведь человека-то не стало, и его теперь не вернешь...
— Да, не стало. Будем молиться за нее и поминать на панихиде. Но что случилось, того не вернуть вспять... Нужно жить дальше, родненький мой.
— Как жить дальше? Отец Иоанн, объясните, я даже не успел еще доктором стать, а тут такое...
— Вот именно. Господь посылает нам испытания. Ведь без Его воли и волос с головы человека не упадет, и творить ничего не сможем без Его участия. Так и ты, мой хороший, не успел стать доктором, а тут такое горе. Господь испытывает нас, понимаешь, не отвернемся ли мы от своих намерений в такой ситуации.
— Как это, батюшка? — вытирая слезы, поинтересовался Архип.
— А так вот. Ты подумай, сколько ты можешь еще жизней детских спасти? Сколько детишек ждет твоей помощи? А Боженька будет помогать тебе и твоими руками врачевать бедных ребятишек.
— Да, вы правы, отец Иоанн. Я об этом и не думал...
— Вот и хорошо, давай приходи в себя и возвращайся на учебу. У тебя последний курс, нужно выложиться как никогда. Уже финишная прямая.
Закончив диалог, отец Иоанн достал из портфеля все необходимое для таинства соборования. После священник исповедовал и причастил Архипа. Спустя какое-то время он медленно, но верно пошел на поправку. Догнал всех сокурсников, сдал все зачеты и экзамены и впоследствии получил красный диплом. Отработав в интернатуре положенное время, Архип Петрович стал отличным специалистом. Именно в тот период своей жизни он решил собрать дома большую библиотеку и, по словам все тех же злопыхателей, отстроил себе целую домашнюю лабораторию, в которой корпел днями и ночами, исследуя и изобретая новые лекарства от разных человеческих недугов. Не зная подробностей жизни Архипа Петровича, люди стали выдумывать разные небылицы, строить козни и распускать слухи подобно тем, что травила баба Маша: дескать, он алкаш, а вовсе никакой не ученый и врач и уж тем более не священник. А некоторые патологические вруны даже поговаривали, что он держит у себя дома маленьких детей и ставит на них свои зловещие эксперименты. Одни сторонились его, другие не понимали, третьи и вовсе думали, что он не от мира сего, а зная его бесконфликтность и доброту, которую они часто воспринимали как слабость, пытались манипулировать его чувствами. Архип Петрович очень переживал из-за всего происходящего. Постоянно прокручивая в голове сцены из жизни, он все больше замыкался в себе. Семейные ссоры, неурядицы на работе и постоянное чувство тревоги едва ли способствовали его развитию. Он методично, со свойственной ему самокритикой продолжал укорять себя за совершенные им "проступки", которые якобы имели двойственный характер. Обдумывая буквально все в сослагательном наклонении: "Если бы я был посмелее, тогда...", "Ох, если бы я был решительней и настойчивее, тогда, может быть...", — он так терзал себя, что порой доходил почти до безумия. Ему казалось, что лучше было бы умереть, чем испытывать такое дикое напряжение. Благо его спасали работа и исследовательская деятельность. Но стоило ему немного расслабиться и захандрить, как снова, с еще большей силой он впадал в безнадежную трясину тоски и самоанализа. И так, наверное, все бы и продолжалось, если бы не одно обстоятельство, которое изменило не только его судьбу, но и судьбы миллионов людей.
Началась война. Для Архипа Петровича это было чем-то сродни откровению, реальной возможностью испытать себя на прочность. И несмотря на то что все считали его трусом и жутким перестраховщиком, он в первых рядах пошел записываться в армию. Но и здесь его продолжали одолевать тягостные сомнения. Он никак не мог решить, пользоваться ему оружием или нет, ведь это означало, что он должен будет убивать, а это не укладывалось в его голове. "Как можно лишить жизни человека? — с чувством полной безысходности думал Архип Петрович. — Ведь это венец божественного творения..." Коллеги по медчасти не разделяли его суждений и тщетно пытались переубедить доктора:
— Архип Петрович, вы что? Как на войне да без оружия? Это же немыслимо! Здесь либо ты, либо тебя, другого не дано!
— Уважаемые коллеги, товарищи, — отвечал Архип Петрович. — Во-первых, я думаю, что это не гуманно и противоречит закону Божьему, а во-вторых, я не для того учился восемь лет в медицинском университете, чтобы вместо спасения жизни заниматься человекоубийством!
— Да что вы такое говорите?! — восклицал недоумевающий фельдшер. — Вы хотите сказать, что если на вас будут нападать, то вы просто дадите врагу убить себя?
— Нет! — громко выкрикнул огромный бугай по кличке Костоправ. — Он с чистой совестью переползет на сторону противника, гнида! По нему же сразу все видно, он со страху Родину продаст и нас всех с потрохами! Ему мать не мать и брат не брат, подонок малахольный!
— Так-так! А ну-ка, разошлись по углам! — в приказном тоне сказал только что прибывший майор. — Вы что тут, решили самосуд устроить? Вам мало работы? Вон раненых сколько!
— Да я этого интеллигентишку поганого собственными руками придушу, без суда и следствия, — продолжал разъяренный Костоправ, — таких надо до начала войны к стенке ставить и расстреливать! Все равно же сбежит, гаденыш, и сдаст нас всех! А ну-ка, иди сюда, сучонок профессорский!
— Отставить, я сказал! — гневно бросил майор. — Я не позволю здесь устраивать балаган! Ваша личная неприязнь меня меньше всего беспокоит! Здесь вам не гражданка! Вот вернетесь с войны, если доживете, конечно, тогда и разбирайтесь там сколько хотите, хоть на топорах рубитесь! Все понятно?
— Так точно, — буркнул Костоправ, злобно озираясь на Архипа Петровича.
"Ну все, — подумал Архип Петрович, — теперь я точно влип... Не успел записаться в армию, как сразу нажил себе врагов. Отлично, что сказать... Теперь придется воевать по обе стороны баррикад". С этими тяжелыми мыслями он удалился в лазарет и еще долго перемалывал в уме угрозы, высказанные в его адрес. Но вскоре тревога закончилась и сменилась небывалым чувством эмоционального и физического подъема. Дело все в том, что командование приняло решение не дислоцировать медчасть в самое пекло, а оставить в тылу для пущей безопасности. Это давало надежду на то, что враг с малой долей вероятности сможет подступиться к их рубежам.
Война продолжалась уже несколько месяцев. Архип Петрович словно сумасшедший днями и ночами оперировал вновь прибывших раненых. Его отрешенно-отсутствующий взгляд, ледяные руки и повышенная раздражительность пугали пациентов. А для коллег это было поистине невыносимым испытанием — находиться рядом с такой тяжелой личностью. Его въедливая дотошность и чрезмерное чувство ответственности приводили к частым конфликтам, а иногда и к нервным срывам со стороны персонала. Слегка повозмущавшись, все успокаивались и вновь принимались за спасение человеческих жизней. А что поделать? Война диктовала свои правила.
В один из таких дней в операционной раздался громкий взрыв. Несколько медсестер и один молоденький врач были убиты на месте. Контуженый Архип Петрович, держась за голову, стряхнул с себя осколки стекла. Шатаясь из стороны в сторону, он медленно стал пробираться к аварийному выходу. В ушах стоял звон, а со лба стекала маленькая струйка крови. В коридоре образовался хаос. Из-за высокой задымленности почти ничего не было видно. Началась давка. Люди в панике толкали друг друга, истошно кричали и наступали на лежачих больных. В конце коридора, в дымке, стал прорисовываться загадочный силуэт. Архип Петрович на миг подумал, что это божественное откровение, но быстро пришел в сознание и понял, что перед ним стоит комдив, который пытается что-то донести до выбегающих людей. Потом он обратил внимание на измученного доктора и закричал:
— Чего глаза выпучил как полоумный?! Быстро все на выход!
— А что случилось-то? — промолвил озадаченный Архип Петрович.
— Как что? У тебя совсем мозги отшибло? Нас бомбят почем зря! Вражина уже на подступах! Собирай свои склянки и уматывай отсюда подобру-поздорову!
— Позвольте, а как же раненые? Что с ними делать? Кто их будет эвакуировать?
— Твою мать! Ты что, дыма наглотался?! Какие, к чертям, раненые?! Им уже никто не поможет, они не жильцы, даже Бог побоится соваться в это пекло! А-а-а! Тьфу! Что я тут время зря теряю! Развелось же психов!
С этими словами комдив поспешно исчез в дверном проеме. Архип Петрович стоял в полном недоумении и растерянности. Сердце начало громко и быстро колотиться. Казалось, что оно вот-вот остановится или выпрыгнет из грудной клетки. Волны ужаса подкатывали к голове, а потом спускались вниз, до самых пяток. Холодный пот и мурашки покрыли все тело. Архип Петрович посмотрел по сторонам и ужаснулся. По всему коридору лежали раненые солдаты. Они стонали, корчились от боли и молили о помощи. На полу были разбросаны осколки стекла, гильзы, окровавленные бинты и оторванные конечности. Архип Петрович ощутил резкий скачок давления, после чего у него потемнело в глазах. Ноги подкосились, и он рухнул на пол. Очнувшись через пару минут, он встал на колени и взмолился: "Господи, спаси и сохрани! Помилуй нас, грешных! Помоги выбраться из этого ада!" После этих слов он снова окинул взглядом коридор. Все было так же, как и пять минут назад. Недолго думая, он собрался с духом и побежал к первому раненому на его пути. Не чувствуя боли и усталости, он стал вытаскивать солдат из-под завалов. Потом выносить их из здания и складывать на землю в ста метрах от лазарета. Попутно он перевязывал раны, вкалывал морфий и затягивал жгуты. Время летело так быстро, словно это были кадры из фильма на ускоренной перемотке. Архип Петрович как будто не слышал разрывающихся неподалеку снарядов, автоматных очередей и ужасного гула, издаваемого бронетехникой. В очередной раз забежав в полуразрушенный коридор и поняв, что все раненые на улице, он собрался уже было уходить, как вдруг услышал стон, исходящий из смотровой. Забежав в обстрелянную комнату, он увидел лежащего на кафельном полу, под куском бетонной плиты Костоправа, жутко корчившегося от боли и пытавшегося высвободиться из ловушки. Ни минуты не раздумывая, Архип Петрович с несвойственной ему ловкостью и сноровкой отодвинул плиту и ужаснулся. Обе ноги и левая рука Костоправа представляли собой кровавое месиво. Архип Петрович понимал, что конечности уже не спасти, но решил не говорить об этом Костоправу.
— Что, пришел поглазеть на немощного обидчика? — простонал Костоправ. — Давай, любуйся, святоша... Ты победил...
— Вам не стоит сейчас много говорить, — отвечал Архип Петрович, — вы потеряли много крови. Поберегите силы, а я наложу жгуты.
— Какой ты, однако, благородный! — продолжал Костоправ. — Неужто это твоя вера так тебя воспитала?
— Нет, — ответил Архип Петрович, — воспитывали меня родители, а Бог давал им силы и возможности. А что касается веры, так здесь все просто: если бы я не верил, то давно уже был бы на том свете...
— Ну ты, дистрофик, даешь! Кто бы мог подумать! Такой хилый и зашуганный, а самый стойкий оказался! Молоток!
После этих слов Архип Петрович вколол очередную дозу морфина в плечо Костоправа, взвалил его себе на спину и стал продвигаться к выходу. И вот уже показался дневной свет и лучики солнца оповестили о приближающейся надежде на спасение, как вдруг из-за угла, словно черт из табакерки, выпрыгнул враг. Все трое замерли. В голове промелькнула мысль: "Может, просто разойтись?" Солдат окинул взглядом противника. Перед ним стоял изможденный доктор в окровавленных одеждах, с красным крестом поверх белой повязки, а на спине у него висела огромная туша. Что он мог подумать? Только то, что это легкая добыча. Поэтому он даже не сомневался в исходе намечавшегося поединка. Архип Петрович в свою очередь развивал свой калейдоскоп мыслей: "Ну как же так? Вот ведь не хотел я такой встречи... Что же теперь делать-то? Сдаться? Все равно убьют... А самому убивать — это еще хуже... Хотя что хуже, еще не известно..."
Пока Архип Петрович рассуждал, как поступить, противник уже точно знал, что будет делать. Он достал длинный нож, похожий на мачете, и стал плавно, в круговом движении приближаться к жертве. Доктор сделал несколько шагов назад. Внезапно послышался взрыв. Осколок от снаряда с треском пробил дверь, и солдат упал как подкошенный.
— Ну вот, одним меньше, — съязвил Костоправ.
— Мы не можем его здесь оставить, — произнес Архип Петрович, — здание скоро обрушится, и он погибнет под завалами.
— Да он уже канул в Лету, — продолжал язвительно ухмыляться Костоправ, — или ты еще не наигрался в спасителя мира, святоша?
Архип Петрович ничего не стал отвечать обидчику на очередную колкость. Он повернул упавшего к себе лицом и нащупал пульс. Убедившись, что тот жив и рана несерьезная, он расстегнул гимнастерку, достал из аптечки спирт, обжег лезвие мачете и за десять минут извлек осколок из его предплечья. Далее он сделал перевязку, а затем по очереди вынес на улицу Костоправа и врага. Продолжая делать все на автомате, Архип Петрович сначала отнес Костоправа в лесополосу, где он разместил всех раненых солдат, а потом вернулся за обездвиженным противником и стал было поднимать его себе на спину, как вдруг увидел приближающееся подкрепление. Он не знал, что будет дальше со спасенным им неприятелем, но решил переодеть его в одежду своей армии.
Огонь из орудий постепенно стих, и солнце разлилось по небу розовым закатом. В воздухе все так же пахло гарью и порохом. Повсюду лежали растерзанные тела, а земля напоминала одну большую воронку. Пепел кружился на ветру, создавая причудливые фигуры. Застывшая кровь и грязь на лице Архипа Петровича превратились в однотонную багровую корку. Стоя возле израненных солдат и слушая благодарности и похвалу из уст командиров, он многозначительно кивал, но не испытывал ровным счетом ничего: ни радости, ни грусти — и даже, казалось, не воспринимал сейчас ни единого слова. По прибытии домой он узнал, что его жена погибла во время бомбежки, но сын, слава богу, остался жив. Архип Петрович стойко, без эмоций воспринял эту утрату и вместе с соболезнованиями по поводу гибели супруги продолжал безучастно принимать награды за героические заслуги перед Отечеством.
Его удостоили не только орденом и медалью. Правительство выделило деньги на собственный участок и дом. Раненые солдаты подарили Архипу Петровичу автомобиль. Но ему это было не нужно. Его душа по-прежнему болела и тянулась к Богу. Прошло совсем немного времени, и война окончательно стала историей. Архип Петрович все так же самоотверженно работал в детской больнице и помогал деткам. Вскоре он узнал, что не стало его духовника — отца Иоанна. Он долго переживал эту утрату и опять стал замыкаться в себе. Очередным будничным вечером он прилег на диван у себя в кабинете. Очень быстро провалившись в сон, он увидел облик отца Иоанна. Тот сидел в схиме на пеньке возле деревянного домика, в руках его были четки, и он неустанно творил Иисусову молитву. Когда он увидел приближающегося Архипа Петровича, то с улыбкой на лице произнес:
"Архипка, хороший мой, как я рад тебя видеть!"
"Здравствуйте, отец Иоанн, — промолвил Архип Петрович. — Как вы поживаете?"
"Как видишь, сынок. Слава Богу за все!"
"Я очень рад за вас, батюшка!"
"А я за тебя, мой родной. И ты порадуйся!"
"Простите меня, грешного, не понимаю вас, отец Иоанн..."
"Так что же тут непонятного? Пришло твое время всецело послужить Господу! Ты только ничего не бойся, слышишь? Господь все управит!"
Очнувшись, Архип Петрович еще долго не мог прийти в себя. Потом встал, заварил себе чай и принялся ходить из угла в угол. Таким образом он прошел не одну сотню метров. После долгих часов раздумий он все-таки принял решение и, уже нисколько не колеблясь, стал собирать свой походный рюкзак. Спустя полчаса Архип Петрович вышел из дома и направился прямиком в монастырь, находившийся на окраине города. Пробираясь через лесную чащу, он наконец достиг цели. Перед его взором величественно возвышалась обитель. "Наконец-то я добрался до отчего дома, — подумал про себя Архип Петрович, — спасибо Тебе, Господи!" Отец Савва, игумен монастыря, выслушал его рассказ о себе и, ни минуты не сомневаясь, взял его в послушники. В дальнейшем Архип Петрович продал все свое имущество, включая подаренный дом с участком и машину, и раздал все бедным, а часть денег пожертвовал на нужды монастыря. Осталась только небольшая квартирка, где он проводил свои исследования. Эту квартирку он переписал на своего сына. К слову сказать, сын его, Сергей Архипович, тоже стал известным врачом и спас не одну человеческую жизнь. Через три года послушаний Архип Петрович принял постриг с именем Иоанн. Он активно принимал участие в богослужениях и выполнял послушания. Находясь в монастыре, он врачевал братию, а с благословения игумена продолжал работать в детской больнице, частенько наведываясь к сыну в гости, где уже вместе они ставили эксперименты и занимались научной деятельностью. Ближе к семидесяти годам отец Иоанн стал задумываться о том, чтобы оставить науку и поселиться где-нибудь в отдаленном месте, дабы полностью посвятить себя Богу. С этой просьбой он пришел к игумену, на что тот сказал:
— Отец Иоанн, ты очень много сделал для монастыря и братии, а также для всех наших прихожан. — Отец Савва произнес это с грустью в голосе, поскольку очень любил отца Иоанна, ему по-человечески было очень трудно отпустить его, но он продолжил: — Поэтому я не вижу смысла препятствовать твоему решению, а, наоборот, с большой радостью в душе благословляю тебя!
— Спаси Бог, отец Савва, — отвечал отец Иоанн. — Слава Богу за все!
— Слава Богу! Слава Богу... Постой, отец Иоанн! — радостно воскликнул отец Савва, понимая, как ему сделать так, чтобы они все-таки имели возможность хоть и редко, но видеться. — Так ведь у нас же есть маленький скит в нескольких десятках километров от обители! Там вполне можно сосредоточиться на молитве. Вокруг ни души, сплошь и рядом озера и бескрайние леса!
— Ни души, говорите? — неуверенно переспросил отец Иоанн. — Я слышал, что там живет монах-отшельник...
— А-а-а, отец Герман, что ли? Так он немой и очень спокойный. В быту неприхотлив. Только и знай что молится круглые сутки. Великий молитвенник! Говорят, что он и вне поста из еды хлеб да воду потребляет...
— Такое соседство мне по душе, отец Савва!
— Вот и замечательно! До чего же Господь велик! Не перестаю удивляться, как Он все устраивает! За собственными немощами мы не в состоянии до конца разглядеть Божий Промысел. Да оно и к лучшему!
— Так и есть.
Путь был неблизкий. Отцу Иоанну предстояло преодолеть огромное расстояние. Шел он сквозь чащу и болота. Приходилось ему и через реку сплавляться, и под открытым небом ночевать, и питаться тем, что Бог даст. Но он не отчаивался и через неделю тяжелых испытаний все же добрался до скита. На вершине холма, слегка покосившись от времени, возвышалась маленькая деревянная постройка, присыпанная землей. На крыше рос мох, а вокруг — маленькие ели. Поднявшись на холм, отец Иоанн перевел дыхание и посмотрел вниз. Его глазам открывался поистине завораживающий вид. Природа дышала всем своим существом, и казалось, что нет ничего прекраснее: смешанный лес и бездонные озера, заросли малины и дикой смородины, запах хвои и аромат цветов — все это вызывало чувство несомненного божественного присутствия. Отец Иоанн все никак не мог надышаться этим упоительным запахом любви ко всему живому и все вдыхал и вдыхал воздух, до предела наполняя им свои легкие, каждый раз испытывая чувство единения с Богом и природой. Когда же он все-таки повернулся к строению, то дверь внезапно заскрипела, и на пороге появился отец Герман. Худощавый, но жилистый монах встал как вкопанный. Он не мог шевельнуться и тщетно пытался что-то произнести. Его челюсти судорожно тряслись, а губы приобретали замысловатые очертания. Наконец сквозь мычание стали слышны еле понятные слова:
— Э-э-это т-ты?!
От волнения отца Иоанна прошиб холодный пот, и на какое-то время он сам потерял дар речи. Он не мог поверить своим глазам. Перед ним стоял тот самый спасенный им враг из далекого прошлого.
— Не может быть! — произнес отец Иоанн. — Живой!
— Д-д-да, бр-бра-ат!
— Вот так дела! Я думал, ты погиб, там же все было оцеплено нашими! — продолжал отец Иоанн. — Как тебе удалось?.. Погоди... Родной мой... Так ведь ты же говоришь!.. Это чудо! Ты понимаешь?! Чудо!!!
После слов отца Иоанна оба монаха перекрестились и обняли друг друга, словно были лучшими друзьями, которые не виделись целую вечность. Впоследствии, когда речь отца Германа восстановилась окончательно, он поведал отцу Иоанну, как все было на самом деле. Очнувшись в военном госпитале, он долго не мог понять, где он и что с ним. Последствиями контузии оказались немота и частичная потеря памяти. Врачебный консилиум подтвердил диагноз, и будущего отца Германа отправили на реабилитацию. Никто и не подозревал, что он являлся солдатом вражеской армии. Незнание языка только способствовало этому. Все были уверены, что больной пережил сильнейшую контузию и теперь является инвалидом, который почти ничего не помнит, не может говорить и даже утратил слух... После выписки из стационара он был отправлен в ближайший монастырь. Причин было несколько: во-первых, человек был фактически недееспособен, во-вторых, никто не мог подтвердить его личность, включая его самого, поэтому найти какую-либо информацию о родственниках и месте проживания не представлялось возможным. Так он и стал сначала послушником, а затем и насельником обители. Шли годы, отец Герман преуспевал в послушаниях и вскоре идеально выучил незнакомый ему язык. Стал внятно понимать собеседников, но по-прежнему не мог изъясняться. Через какое-то время к нему стала возвращаться память. Сначала фрагментарно, а потом и вовсе восстановилась полностью. Тут-то он и понял, что натворил. Вспомнил все подробности своей жизни до контузии и после. И того щупленького юношу врача, который спас его от неминуемой гибели, причем дважды: первый раз, когда прооперировал его в полевых условиях, а второй — когда переодел в форму своей армии. Отец Герман остро осознавал свою греховность и бесчеловечность. В письменном виде он обратился к отцу Савве с просьбой перебраться в скит. Получив благословение, он поселился на вершине холма, в стареньком ветхом домике, вокруг которого высадил огород. Обустроил келью и стал творить непрестанную Иисусову молитву.
Узнав подробности жизни отца Германа, отец Иоанн проникся еще большим уважением и любовью к своему товарищу. Вот так непримиримые некогда враги превратились в лучших друзей и братьев. Они стали вместе жить в маленькой келье и молиться. Вскоре вся округа прознала о существовании двух удивительных монахов, и народ бурной рекой хлынул к ним со всех концов света. Кто за советом, кто за исцелением, а кто просто поклониться двум мудрым старцам.
Говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного (Мф. 5, 43–45).