ИГОРЬ БУЛКАТЫ
Поэт, прозаик, переводчик, критик. Родился в 1960 году в г. Тбилиси. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Работал на телевидении Северной Осетии. Член Союза писателей России. Автор нескольких книг. Печатался в журналах "Дружба народов", "Новый мир" и др. Живёт в Москве.
Бессмертие не требует ума
* * *
А, впрочем, выправить изъян
возможно, если на изломе
эпох людей, как обезьян,
согнать в одном просторном доме.
Задать им корму и питья,
не разрешать читать стихи и
романы, полные нытья
да слёз по гибельной стихии,
не учащающие стук
сердец, но только от веселья,
а если песнь затянут вдруг,
то это пахотное зелье.
И человека человек
ни властным взглядом, ни уменьем
не подчинит – ни зла вовек,
ни дум высокое стремленье.
* * *
Вослед тебе мой старческий прищур,
Как пращура слабеющее зренье,
Продавливает взглядом контражур
Фигуры, что маячит в отдаленье.
Свет падает из-за твоей спины,
Как будто ты на берегу залива
Стоишь и застишь солнце, не видны
Пловцы во время дальнего заплыва.
Как будто вдруг прожектор контровой
Поверх волос твоих – ржаной особы –
Мне ослепил глаза, береговой
Нарушив паритет любви и злобы.
Цхинвал
Нам осталось теперь
только Богу молиться
да комедию в лицах,
стиснув зубы, терпеть.
На закланье овец
отбирать в воскресенье
да за наше спасенье
крошить им крестец.
Ввечеру над овчарней
дым от святости густ,
и печальна, как Пруст,
молодая овчарка.
Разомлев в дубняке
от молитв и от водки,
мы земли нашей горстку
сожмём в кулаке –
мы печаль утаим,
запах пота и крови
втянем, глупости кроме
с чванством сладим своим.
Возвращаться обратно
тяжелей во сто крат,
даже если утрат
по щепотке на брата.
* * *
Июньский вечер, как нутро подвала,
снабжает эхо запахом дерьма,
вдоль мостовой старинные дома
бредут дворами тёмного квартала,
не нарушая, впрочем, колорит –
изрытый впрок – картавого ампира,
где фонари, как в партии клавира,
старательно выдерживают ритм.
Где гражданин в малиновом шлафроке,
из дому выйдя с мусорным ведром,
при свете подрулившего лендровера даёт зверотеней уроки.
* * *
Растопи мне мороз,
Которому нет фаренгейтов,
Растопи мою душу,
Что выстудить тело лихá.
Я вошёл в Рождество,
Как привязанный к лошади Гектор,
Приголубив тебя
И прилюдно песок пропахав.
Даже в плаче Ахилла
Сухожилий сухая труха
Не находит зараз
Спасительной влаги прежней.
Мне бы только греха
Драже с живота на изнежье
Смахнуть у тебя
И ссыпать на место стиха…
* * *
…потому как вчера
не могла закончиться жизнь,
даже если отсчёт
давно идёт по таблеткам
да каплям сердечным,
кажись…
* * *
Похоже, одиночество полезно,
Но только если вас не предают,
не одолевают вас болезни
и не сдают, в конце концов, в приют.
* * *
В больницу на перекладных
Закатилась весна ниоткуда,
Бледные лица больных
Втянув во внезапное чудо.
Из больничных окон синева
разрезается взглядом мгновенно,
как блестящий экран синема,
за которым все мысли бренны.
И внимательно очи весны
наблюдают за мимикой скудной,
будто в окнах темнеющих сны
демонстрирует кто-то прилюдно.
* * *
Бессмертие не требует ума,
глядеть на звёзды разве что ночами,
когда природа, как чулки, молчанье
натягивает на ноги сама.
А, впрочем, выправить изъян
возможно, если на изломе
эпох людей, как обезьян,
согнать в одном просторном доме.
Задать им корму и питья,
не разрешать читать стихи и
романы, полные нытья
да слёз по гибельной стихии,
не учащающие стук
сердец, но только от веселья,
а если песнь затянут вдруг,
то это пахотное зелье.
И человека человек
ни властным взглядом, ни уменьем
не подчинит – ни зла вовек,
ни дум высокое стремленье.
* * *
Вослед тебе мой старческий прищур,
Как пращура слабеющее зренье,
Продавливает взглядом контражур
Фигуры, что маячит в отдаленье.
Свет падает из-за твоей спины,
Как будто ты на берегу залива
Стоишь и застишь солнце, не видны
Пловцы во время дальнего заплыва.
Как будто вдруг прожектор контровой
Поверх волос твоих – ржаной особы –
Мне ослепил глаза, береговой
Нарушив паритет любви и злобы.
Цхинвал
Нам осталось теперь
только Богу молиться
да комедию в лицах,
стиснув зубы, терпеть.
На закланье овец
отбирать в воскресенье
да за наше спасенье
крошить им крестец.
Ввечеру над овчарней
дым от святости густ,
и печальна, как Пруст,
молодая овчарка.
Разомлев в дубняке
от молитв и от водки,
мы земли нашей горстку
сожмём в кулаке –
мы печаль утаим,
запах пота и крови
втянем, глупости кроме
с чванством сладим своим.
Возвращаться обратно
тяжелей во сто крат,
даже если утрат
по щепотке на брата.
* * *
Июньский вечер, как нутро подвала,
снабжает эхо запахом дерьма,
вдоль мостовой старинные дома
бредут дворами тёмного квартала,
не нарушая, впрочем, колорит –
изрытый впрок – картавого ампира,
где фонари, как в партии клавира,
старательно выдерживают ритм.
Где гражданин в малиновом шлафроке,
из дому выйдя с мусорным ведром,
при свете подрулившего лендровера даёт зверотеней уроки.
* * *
Растопи мне мороз,
Которому нет фаренгейтов,
Растопи мою душу,
Что выстудить тело лихá.
Я вошёл в Рождество,
Как привязанный к лошади Гектор,
Приголубив тебя
И прилюдно песок пропахав.
Даже в плаче Ахилла
Сухожилий сухая труха
Не находит зараз
Спасительной влаги прежней.
Мне бы только греха
Драже с живота на изнежье
Смахнуть у тебя
И ссыпать на место стиха…
* * *
…потому как вчера
не могла закончиться жизнь,
даже если отсчёт
давно идёт по таблеткам
да каплям сердечным,
кажись…
* * *
Похоже, одиночество полезно,
Но только если вас не предают,
не одолевают вас болезни
и не сдают, в конце концов, в приют.
* * *
В больницу на перекладных
Закатилась весна ниоткуда,
Бледные лица больных
Втянув во внезапное чудо.
Из больничных окон синева
разрезается взглядом мгновенно,
как блестящий экран синема,
за которым все мысли бренны.
И внимательно очи весны
наблюдают за мимикой скудной,
будто в окнах темнеющих сны
демонстрирует кто-то прилюдно.
* * *
Бессмертие не требует ума,
глядеть на звёзды разве что ночами,
когда природа, как чулки, молчанье
натягивает на ноги сама.