Бледнея в клубах тумана
Уснули заглавные буквы,
Словно горбатый Бука
На пепле вчерашней Ведьмы.
Лес перестал быть поэмой.
Разжались красные пальцы.
С неба рухнули тучи
На переизданный Город,
Сгорающий каждый вечер
В карманах добрых поэтов,
Судимых за чернокнижье.

Каркает птица Феникс —
Черная головешка.
Тлеют красные строки
Высоковольтных линий.
Бредущий первый читатель
Стряхнул с папиросы пепел,
Бросил окурок в небо
И вспомнил о том,
Что раньше
Ему освещал дорогу
Фонарь, или просто солнце...

Ни фонаря,
ни солнца,
Ни одного человека
В пустой типографии мира
Сидит сумасшедший Бука,
Пересыпает буквы.
Сутки в тираж выходят.
И снова бредит прохожий,
Сжигающий мироизданье,
Чтоб разглядеть человека
В тени,
брошенной навзничь...

Потолочное небо
С растрещинами дождя
Я почти заучила
Карту трамвайных маршрутов
Паутину в углу
Но с вокзала
В себя приходя
Всякий раз не трамвая
А поезда жду
Почему-то...

В глубине коридора
Зеленым горит семафор
Подчиняясь ему
На часах моих
Щелкает стрелка
И подкатывает поезд
На глазах превратив коридор
В облетевшую осенью
Железнодорожную ветку...

Когда я порежусь о край собственной пропасти
И отползу, ощущая разрыв строки —
Из новой страны на моем близоруком глобусе
Эмигрируют птички, стрекозы и мотыльки...

Они унесутся, старательно не оглядываясь,
Похожие слишком на фантики от конфет,
Которыми так нечасто, но угощали нас,
Когда провожали кого-то на красный свет...

Дальнее плавание в одном заварочном чайнике
Кончилось тем, что мы спились и смылись в мир.
Но снова сходились, чтобы во дни обычайные
Стихи друг над другом читать,
как читают Псалтырь...

Жасминовый запах ложился на мокрую землю,
Распахнутый ветер переболел дождем...
Когда мы грешили с красновато-зеленой медью
Он выходил, занавеску сорвав плечом.

Туда, куда не приводят прямые дороги,
Где горечь пьянящая дрожит в оперении птах
Поющих,
пьющих за наши
самые светлые,
самые яркие строки,
Прочитанные синим пламенем в дымных осенних кострах...

На дне провала мерцает жемчужина.
На дне недели лежит Воскресение.
А мы по раковине путями окружными
Ходим под музыку погружения.

У донных жителей глаза бездонные
С синим отливом, с приливом яростным.
Тень — на поверхности нарисована.
Она остается, а мы опускаемся

Все глубже
ведет винтовая лестница,
Спешат ступени — часовые, минутные.
Но расписание не изменится —
Многая лета до прихода Судного...

Чем ближе к концу — тем обнаженнее.
Пульс времени больше не проступает.
Лишь в опрокинутом небе капли тяжелые
Рисуют циферблаты
и остывают...

Вдыхая посеребренный воздух
Я чувствую изморозь на губах...
Вдыхая воздух свежеокрашенных
Оградок, лавочек и Голгоф,
Разглядываю содранный струпик на кисти,
Карабкаюсь из бурлящей пропасти,
Окрашенной алой кистью заката,
Сорванной с горьких рябинных кустов.

Терять невиновность приходится каждому...
С окрика «Встать!» начинается суд.
Кончается здесь, серебристым вечером,
Стальными гвоздями в тебя вколоченным.
Вот он какой, приговор ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ.
Вот через что душа народилась...

Оградки похожи на цепи солдатские.
Останавливают взгляд, многократно распятый.
Распинаю взгляд, многократно опущенный...
Поднимаю к небу — в посеребренном воздухе
Птицы трассируют. В небе России
Даже они распятыми кажутся.

К стене паутиной пришит
Силуэт опоздавшего поезда.
В оконном проеме — луч,
Прорисованный дымом,
Экватор тишайших шагов
Моего часового,
Ходящего где-то во мне,
Как заведенный...
Я завела его,
Значит — теперь он мой спутник.
Все мы в ответе
Какой-то несложной задачи,
Нам все равно
После знака проложенных рельсов,
Что между рельс прорастают
Прозрачные злаки.
Лунные лошади их забирают
В прозрачные губы...
Нам все — равно.
Мы слепы за пределами знаков.
Все мы давно и надежно
Друг с другом
Знакомы...
Можем лучи разглядеть,
Только если закурим,
И разойдемся,
Длинные тени отбросив...

Падают тени,
Чтобы лучи прорастали.
Но никогда мы друг друга
В тенях не узнаем...

Расплесканный сон
Растирали подошвами по полу,
Носили из кухни в спальню,
Из зала в зал.
Тогда я понял,
Что двенадцать глаза прохлопали,
Тогда я понял,
Но никому не сказал.

Вселенская стройка
Ковшом Большого Бульдозера
Похитит меня
Из кургана чужих простыней.
Илья-прораб
Засверкает кирками и грозами,
Гроздьями пота
Сливаясь с солью морей.

Время идет
Между садом и степью серебряной
Руки раскинуть
Железнодорожным мостом
Крестом
Над собственной тенью
Вставая медленно,
Звезды ловить
Удивленным ребяческим ртом...

Чужая душа — броненосец «Потемкин»,
Крейсер «Аврора», дающий залп.
Берущий твой Зимний,
Твой декабристский
Дворец
За два его белых крыла.

Декретом Вневременного Правительства
Отправляющий в декретные отпуска,
Когда подписано отречение
На красных флагах
Осенних сквериков,
Где каждая лавочка —
Матрос-балтиец,
Качается, пьяная,
Вся в наколках
Вася плюс Катя равняется эл.

А может, слагаемые будут другими —
Иосиф, Мария,
И крест между ними...