* * *

За шестьдесят боялся забираться я
В полночных мыслях, а теперь я здесь.
Нет у меня ни компаса, ни рации,
На все со мною пертурбации
Могу ответить, что пока я есть.

Как интересно наше тело старится,
Где волосы и зубы, блекнет глаз,
Плыл по реке, а оказался в старице,
Из удовольствий лишь одно – попариться,
Однако есть и пребываю аз.

Прекрасная, но маленькая пенсия,
Зато проезд теперь бесплатен мне.
Теряю скорость, прибавляю в весе я,
Свободен от любого чужебесия,
патриотизм – за главного в стране.

Республика у нас конечно[1] царская,
Парламент ширма, но не без красот,
И армия не вольница гусарская,
И жаркий Крым и даже море Карское
Всё бдительно и без конца пасёт.

Да, можно уходить, все точки схвачены,
И родина для мира в горле кость,
И жизнь моя уж кое-как потрачена,
И как доска к забору прихреначена,
Да человек, он в этом мире – гвоздь.


* * *

Мы задаём вопросы по существу,
Как душа относится к веществу,
То есть к обитаемому телу?
Кто-то считает, что она в нём живёт,
Место пребывания голова, живот;
Детализация мешает делу.

Кто-то считает – душа в плену,
Тело воспринимают как пелену,
Что мир от невинной души скрывает.
Поэтому надобно умереть,
Телесную накипь с души стереть;
Иногда такое бывает.

Другие считают, что тело храм,
Но в храм мы ходим по вечерам,
Иль поутру, или ночью. Редко.
В целом метафора хороша,
Где, как не в храме, живёт душа,
Она прихожанка, а не соседка.

Кто же тут прав? А ответа нет,
Вернуть бы Канта на этот свет,
Тогда бы мы узнали детали.
Но он в Соловках, как сказали днесь,
Ответ на вопрос, ну конечно, есть,
Но у Канта режим очень строг и так далее.


* * *

Конец истории далёк,
не видим даже смутно нами.
Создатель времени обрёк
Жить наслаждаясь временами
Нас теми, что текут сейчас,
Мол, есть в них всё что нам угодно.
Цените каждый божий час,
мечтать совсем неблагородно
о бегстве из него. Куда
ты бедный думал устремиться,
какие подойдут года,
чтоб воссиять иль утопиться?
Но что-то радует слегка
В том, что история конечна.
Течёт истории река,
Но завершится. Да. Конечно.
Не доживём, так доплывём
До дельты, там раскинем сети,
Мечтая каждый о своём,
Истории шальные дети.
А дальше будет океан,
И мы к неясному свеченью
Потянемся как караван,
Надеюсь, тоже по теченью.


Обходной

Да, всё правильно – жизнь прошла,
Но остались важные у тебя дела.
Отворяя двери жизни иной,
Подписать бы следовало обходной.

При рождении тело ты получил,
Ты его насиловал и лечил,
Ты его регулярно гонял за Можай,
Раз твоё оно, значит, не жаль.
То, что осталось – хрипит, сопит,
Сдай, пожалуй, инфаркт не СПИД.

Получил ты так же какой-то ум,
Он всегда был, правда, слегка угрюм,
Он всегда был ехиден и ядовит,
И его на сей день застарелый вид
Навевает жалость и лишь кроссворд
Для тебя посильный полезный спорт.
Сдай, что осталось, сдай задарма,
На это должно ведь хватить ума.

Вот профком писательский, да, не Дант
Ты, но всё-таки сдай талант,
Поносил попользовался, но не достиг…
Написал огромную кучу книг,
Но почему-то не холодно, не тепло
От неё читателям, как назло.
Сдай, прошу, поскорее сдай,
И последней повести не катай,
Там на донышке что-то есть,
А то скажут друзья – исписался весь.


Мифы

Мне матушка читала в детстве мифы,
Но подменяла иногда финал.
Успехом завершался труд Сизифа,
И он за камнем вниз с горы не гнал.

Зазря изобретение Прокруста
Простаивало, подпирая куст,
Ни разу соблазнительного хруста
Не слышал отвратительный Прокруст.

Так пожалела матушка Икара,
На перьях крыльев не растаял воск,
Не рухнул парень, кара миновала,
На камни он не выплеснул свой мозг.

С Дамоклом тоже славно получилось,
Да, меч висел, и яростно грозил,
Но тут внезапно объявлялась милость
И обречённый ноги уносил.

Рассказывала мне про Фаэтона,
Как он однажды сдуру сел за руль,
Он в мифе сгинул, не издавши стона,
У матушки – остановил патруль.

Она и Минотавра пожалела,
не встретился с Тесеем, дуралей,
Тесей направо, Минотавр налево
Во мраке Лабиринтовых аллей.

Ну, что ж, мамуля Куна улучшала,
И я ей очень благодарен был.
А время шло, и весело бежало,
И вырос я, и, вроде, не дебил.


* * *

Я специалист, по тому,
В чём никто не испытывает нужды.
Я тружусь на дому,
И всецело вкладываюсь в труды.

Описываю иногда,
Что не видно вообще человеку,
От моего труда
Нету пользы ни варягу, ни греку.

Ем любую еду,
И жена мною очень довольна.
Я на принцип иду,
Ударяюсь о принцип, мне больно.

Но упорно терплю,
Видно, что ничего не достигну,
Наяву словно сплю,
Но лишь мышкою кликну…



* * *

Не моего ума дело,
Как управляется моё тело,
Что заставляет двигаться ноги,
Что заставляет сгибаться руки,
Если я надеваю брюки,
Если я иду по дороге.

Что за пространство,
Где мысль блуждает
Не задевая другие мысли.
Куда девается, если растает.
На чём основано её тиранство
Не знает даже сам Бойнтон Пристли.

Никто, ничего, ни о чём не знает,
Куда идёт и зачем родится.
Зло меня злит, но зла не хватает,
Держусь традиции.


* * *

Ель выстояла в темноте,
И снега вынесла немало,
И вот в рассветной суете,
Как в Новый год заполыхала.
Рассветный луч по ней прошёл,
Алмазы льдинок поджигая,
Она одета в тёмный шёлк,
и ослепительно нагая.
Оповещают воробьи:
Случилось чудо в нашем парке,
Заботы бросили свои,
В окно взирают санитарки.
Они в одной из красных зон
Богоспасаемой больницы
Глядят, как хвойный пьют озон
Гуляя люди и синицы.


* * *

"Пойдём зарежем пару птиц,
Стареют куры, кормим зря ведь".
Мы совершаем смертный блиц,
Таким ножом их продырявить
Нетрудно. Выпуская кровь,
Я размышляю не о смерти.
Мы им предоставляли кров,
Они яйцом платили. Верьте
То справедливый был завет,
Петух орал перед рассветом.
Яйцо, скажу, такой предмет,
Что нужен и зимой, и летом.
Но вот прошло три года. Срок,
Который не внесён в скрижали,
Сегодня всё-таки истёк,
И птички наши не сбежали.
Прольётся пару капель в снег,
Конечно птичий век измерен,
И почему-то человек
В себе рассеянно уверен.


* * *

Пообещай нам что-нибудь,
В алмазах небо, слишком много,
Хотя бы не болела грудь,
Я скромно попрошу у Бога.
А то, что смысла нет ни в чём,
Всё распадается и тлеет,
Я знаю, я вообще учён,
Большая правда – жизнь болеет.
С рожденья мы уже в тени,
До смерти катим по наклонной,
Вот падающего и толкни,
Будь он двуногий или конный.
И вот на этот стол и лад,
Я попрошу немного чуда,
Узнать бы на какой же ляд
Христа продал дурак Иуда.
А может быть, он что-то знал,
Господь поговорил приватно
С Иудою и тот погнал
За серебром, ему понятно,
Что невозможен новый мир,
Нам в старом бы остепениться.
Вот пей свой старческий кефир,
А лучше вовсе застрелиться.


* * *

Уютное тепло камина,
Бокал горячего вина,
В окне пурги слепой рванина
Уже который час видна.
Меня, пожалуй, не осудят,
За то, что я сегодня пью,
Удобнее поры не будет,
Чтоб посмотреть на жизнь мою.
Хотя, ведь если разобраться,
Она не стоит этих дров,
Когда мне было только двадцать
Я был такой же филосóф.
Любил сидеть один у речки,
И наблюдать движенье вод,
Как я сижу сейчас у печки
И жду, уже, сейчас, вот-вот
Мне вдруг откроется картина
И смысл картины будет зрим,
Что пенсионный я детина
Прошёл-таки путём своим.
Жить набело всегда старался,
Кончалось всё черновиком,
Но всё-таки я разобрался
Зачем? за что? какой? на ком?
Узлы, затянутые туго,
Развяжутся. Прощу. Прости…
В финале жизни только вьюга
Как и в районе двадцати.