Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

ЛИТЕРАТУРА ДРУГИХ РЕГИОНОВ. Штудии


Дети Ра БАУШУЛЬТЕ



СТЕПЕНЬ: ОСТОИКИ



Мой доклад содержит четыре части:

Часть 1. Введение в тему и в ситуацию моего общения с поэтом Геннадием Айги. Я назвал это вступление "Не-существимость и остойчивость".

Часть 2. Краткий обзор поэзии Айги, прослеживающий мотив "степеней остойчивости".

Часть 3. Отношение Айги к русскому художнику Казимиру Малевичу и к высказыванию последнего: "Будущее искусства должно быть статично".

Часть 4. В этой заключительной части я хотел бы (весьма импровизационно) описать некоторые камни современного австрийского скульптора Карла Прантля. Я назвал эту часть "Остойчивость под открытым небом"; одновременно эта часть явится переходом к циклу Геннадия Айги "Лето с Прантлем", написанного Геннадием Айги под впечатлением от камней скульптора.



1. НЕ-СУЩЕСТВИМОСТЬ И ОСТОЙЧИВОСТЬ

Позвольте сказать о некоторых пунктах тех окольных путей, которые привели меня к этой теме. Иногда, а порой и чаще всего, именно окольные пути приводят к цели.
Лет 25 тому назад я переводил с французского одно стихотворение Айги. Тогда я не мог и предположить, к чему приведет это осторожное, наощупь действие. Читая это стихотворение — здесь и сейчас — я позволю себе оглянуться назад и рассказать о некотором болезненном опыте — опыте не-существимости.

ДО НЕ-СУЩЕСТВИМОСТИ

                                  Памяти Джека Спайсера

страдание? — знаем всегда… да не часто
цвет его чувствуем… все же
кажется: синий… а если — накалом?
когда — нестерпимо?.. то — до бесцветья…
а нам ведь известно
Друг — в том Бесцветии Встреченный —
когда: до не-слышимости!..
не-зримости… не-существимости

                                                          10 января 1977

С одной стороны, это стихотворение-посвящение обнажает все те моменты, с которыми мы сталкиваемся ежедневно: смертельную опасность и боль "не-существимости".
Ведь теперь мы стоим под изменившимся знаком — перед этой "не-слышимостью, не-зримостью, не-существимостью" Геннадия Айги, который умер в Москве два года тому назад.
С другой стороны, подборка стихов Айги в журнале "CHANGE" носит красноречивое название "Degre: de stabilite" (Grade der Stabilitaet) (не совсем точный перевод стихотворения Айги "Степень: остоики", — прим. переводчика), которое мне стало ясным позже, гораздо позже, лишь после смерти поэта. Об этом я и хотел бы поговорить сегодня. Познав боль, которую вызвало бесцветье не-существимости, я посвящаю мой доклад памяти Геннадия Айги.
Я хочу говорить о степенях, или — ступенях — остойчивости, которые поэт со всей тонкостью и сдержанностью помогает нам разглядеть и расслышать.



2. СТЕПЕНИ ОСТОЙЧИВОСТИ

— мини-обзор некоторых стихотворений Геннадия Айги

Где кроются для Геннадия Айги "степени, формы и ступени остойчивости"?
Может быть, его стихи следует понимать как опробование некой остойчивости,
связующей мир словом?
Тогда: в чем же остойчивые связи слова с миром?
Слишком много вопросов, но — по возможности — я попытаюсь на них ответить.

На первый взгляд поэтические пробы и поиски Айги относятся к полям России, миру детства, а также ко сну, тишине и покою, молчанию. Они исходят из состояния медитативности и созерцательности, когда у человека утихают и отступают волнения, — такое состояние зиждется на сосредоточенности.
Короче: когда человек задержит дыхание, применит синкопу, он сможет воспринять происходящее в нем, с ним и вокруг него. Для таких пауз и такого сосредоточения поэт Айги нашел прекрасное обозначение: "суть тайников берегущих людей". Оно акцентирует отстранение и описывает стремление к статичности.
Но такой чисто внешний взгляд не ведет к главному. Поэтому я останавлюсь здесь и покажу на примере нескольких стихотворений, что я имею в виду. Для этого я рассмотрю "Пять стихотворений", которые открывают стихотворный раздел его избранных произведений на немецком языке (edition per procura; Wien-Lana, 1995, Bd. I) Эти стихи были написаны в начале 90-х в Берлине. Уже первое стихотворение показывает, что происходит во сне и — со сном.

ПЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ

1

сна-шевеленье — побольше меня!
а в подспудье
дальнее "а-это-ты":
огнь-узнаванье (все более — лес
озаряясь поляной)

2

пусты как в поле дома и деревья свободны
и есть
только оставленное
в мире
всеми — спокойствие
словно для воли бескрайней
(блики из окон мертвы)

3

и вдруг с вещами чувствую:
не делаем ли что-то как с людьми
а чувствуем ли мы с людьми
что делаем мы что-то как с вещами

4

а жизнью живых
как кружащимся снегом
будто подчеркивается
мертвость мертвых

5

и
будто Работою Мира твоя голова
звезды — ум вырывающие ввысь
ветры за звездами — свет вырывающие
(все шире — Туманность)

                                          1993, Берлин

Геннадий Айги фиксирует здесь следы живого не-знания, состояния, которым НЕ-Я охвачено во сне. В многократных непроизвольных вариациях он пытается расширить просветы, открывающиеся между полями опыта, создаваемыми жизнью и природой, чтобы обнаружилась тишина — за ними, под ними, в них.
В центре этой поэзии тишина открывается как доверие, доверие бесконечной и неописуемой свободе человеческого существования. Только такое доверие может придать этому существованию его специфический вес. Речь тут идет о равновесии молчания и речи, сна и поэзии, звука природы и слова. Стихотворение формулирует стремление к экзистенциальному равновесию, в котором нуждаются люди и вещи, живые и мертвые.

В приведенном ниже стихотворении "Флоксы ночью в Берлине", также написанном в Берлине в начале 90-х, очень хорошо видно, как поэтическое слово, окруженное таинственными садовыми цветами, входит в бесконечно хрупкие внутренние и внешние миры. И явственно понимаешь, какие силовые поля вливаются в стихотворение и что за экзистенциальным горизонтом скрыта гораздо более обширная, не-материальная перспектива.

ФЛОКСЫ НОЧЬЮ В БЕРЛИНЕ

                                              Г.

как будто с головы
незримо силы падают!
и в том бессилии "душою" называемом
поют-кричат деревни-и-туманы
где солнца как живые
грустны — огромны — далеки! —
средь их лоскутьев
(так — куст: как будто на отшибе Родины:
"родной" не назову:
дрожит)

                                  22 июля 1992

В пространствах души человеческой слабости и в пространствах живых солнц дрожит нечто. Это дрожат силы, которые не напряжены между полюсами, а постоянно находятся в течении. Стихотворение образует силовое поле глубочайшей внутренней жизни, которую можно назвать руслом присутствия в настоящем.
В этом настоящем "Здесь" силы перетекают в слово, и когда возникает угроза, что слово может приобрести невыносимое значение и тяжесть, ищут и находят свое выражение по ту сторону слова и молчания.
Такая игра сил вызывается энергией, которую мы, читатели и слушатели, узнаем и познаем, лишь на окольных путях. Чарующий запах флоксы начинают источать только после захода солнца. Аромат цветов и заход солнца совпадают, образуя субтильно-стабильные величины и создают райскую сферу, остающуюся невидимой.
На фоне столь плотного аромата и заходящего солнца слово становится беспредметным и проявляет себя как освобожденное ничто. Невидимые, но осязаемые или ощутимые силы и напряжения пересекают его, проходят сквозь него, пульсируют в нем, создают его дрожащий след.
То есть лишь впоследствии слова оказываются беспредметными.
Благодаря присутствию незримых сил слова освобождаются — для тишины.
Их точность основана на возможности проявления сил, которые вызываются только крайне осторожно. В такого рода стихотворениях время остановлено. При этом творится мир, стоящий над временем. Эта остановленная поэзия создает невидимые связи:
с Космосом-Домом",
с Жизнью-Братством",
с Истиной.

Эта поэзия хочет создать некий "пред-свет" (в одном стихотворении Айги назвал его "це-светом". — Г. К.-А.), или передать впечатление о статике рая, скрытого за человеческой экзистенцией, задуманного при сотворении мира.

Но в чем заключается тайна этого райского сотворения?

На этот обширный вопрос я попытаюсь ответить точнее ниже, когда буду рассматривать связь поэзии Айги с культурно-теоретическими работами Казимира Малевича. При этом немаловажно заметить, что в своем творчестве Айги идет от русского авангарда и движется в русле его традиций. В литературе он стоит на стороне Велимира Хлебникова и Владимира Маяковского, в изобразительном искусстве — он целиком на стороне Малевича.



3. "БУДУЩЕЕ ИСКУССТВА ДОЛЖНО БЫТЬ СТАТИЧНО"

О Геннадии Айги и Казимире Малевиче

Айги часто вспоминал слова Николая Харджиева, крупного искусствоведа и близкого друга Малевича, о том, что в последние годы жизни Казимир Северинович часто говорил: "Будущее искусства должно быть с т а т и ч н о". В этих словах заключалось для поэта утешение, ведь он хорошо понимал отрицательное отношение Малевича к тому формальному динамизму, который начал царить в его время. Но в слове "с т а т и ч н о "поэт слышал и еще одно значение: "Хранить человека и дело его рук". (В этом месте доклада Г-н Баушульте просил прочесть Галину Куборскую-Айги стихотворение Геннадия Айги КАЗИМИР МАЛЕВИЧ. — прим. Ред.)

КАЗИМИР МАЛЕВИЧ

                                              и восходят поля в небо
                                              Из песнопения (вариант)


где сторож труда только образ Отца
не введено поклонение кругу
и доски простые не требуют лика

а издали — будто бы пение церкви
не знает отныне певцов-восприемников
и построено словно не знавший
периодов времени город.

так же и воля другая в те годы творила
себя же самой расстановку —
город — страница — железо — поляна — квадрат:

— прост как огонь под золой утешающий Витебск

— под знаком намека был отдан и взят Велимир

— а Эль он как линия он вдалеке для прощанья

— это как будто концовка для Библии: срез — завершение — Хармс

— в досках другими исполнен
белого гроба эскиз

и — восходят — поля — в небо
от каждого — есть — направление
к каждой — звезде

и бьет управляя железа концом
под нищей зарей
и круг завершился: как с неба увидена
работа чтоб видеть как с неба

                                                          1962

Соприкосновение с творчеством Малевича, прежде всего — работа над его брошюрой "Бог не скинут" — произвела, по словам Айги, в 1961 году полный переворот в его собственном творчестве. Он открыл, что в поэзии речь идет не о передачи чувств или изображении мира, и что слова предназначены для того, чтобы творить незримо-ощутимые напряжения по универсальным законам.
Миросозидающая сила слов самым глубоким образом зависит от некой "неземной мощи".
Давайте выясним, зафиксируем, что мы уже можем сказать об отношении Айги к слову.
С одной стороны, человек в мире идентичен слову, с другой стороны, одновременно, он творитель и разрушитель слова; но есть и третья сторона: это не поддающаяся человеку и его меркам сила слова.
Об этой третьей силе, обладающей "неземной мощью", и размышляет в своей брошюре "Бог не скинут", появившейся в 1921 году в Витебске, теоретик искусства Малевич. Поэзия Айги тесно соприкасается и продолжает историко-эстетические и теологические мысли художника русского авангарда Малевича. Ниже я постараюсь показать это.
Квинтэссенция брошюры Малевича вытекает из его размышления о седьмом дне творения. Вспомним книгу "Бытие" Ветхого Завета, главу 2, стихи 1-3:

"Так совершены небо и земля и все воинство их.
И совершил Бог к седьмому дню дела свои, которые Он делал,
и почил в день седьмой от всех дел Своих, которые делал.
И благословил Бог седьмой день, и освятил его,
ибо он почил от всех дел Своих, которые Бог творил и созидал".

Малевич делает из вышеприведенных слов книги Бытия поразительный, даже радикальный вывод: после сотворения мира Бог вступает в состояние не-думания, или в НИЧТО покоя.

Как с культурно-теоретической, так и с культурно-теологической точки зрения Малевич опредмечивает божественное состояния не-думания: НИЧТО покоя. Разве мы не можем говорить при этом о божественной остойчивости, которая зиждется на завершенности?
Малевич считает необходимым выдвинуть тезис о божественном покое, так как в своей брошюре он в основном рассматривает всевозможные формы возбуждения, которое охватило все человеческое сообщество, фабричную систему, политику и искусство. Этим тезисом он показывает резкое противоречие с состоянием цивилизации, которое основано на опьянении движением и головокружением от возбуждения, вызванные в России Октябрьской революцией и советской властью. Малевич ищет иного — пусть и узкого — пути для практического искусства.
Любое возбуждение и напряжение в конечном итоге приводит в НИЧТО покоя, оно направлено на беспричинную, божественно-райскую остойчивость, пребывающую в состоянии совершенства и не-думания — вот кредо Малевича.
Художественно оформленная энергия, как мы находим ее в "Черном квадрате на белом фоне", может считаться воплощением и символом человеческого возбуждения, которое стремится к сгущению и концентрации. Любая энергия со всеми ее напряжениями тяготеет не к застыванию, но она хочет создать и завоевать центр покоя: точку покоя в центре урагана. Беспредметность, белая энергия, белый фон у Малевича и образует то абсолютное божественное НИЧТО покоя, к которому устремляются все энергии. Т.е. будущее искусства, которое должно быть статично, следует соотносить с этим божественным покоем. Эти культурно-теоретические размышления Малевича и о Малевиче я хотел бы перенести ныне в другую сферу — сферу поэзии Геннадия Айги.
"Среди всех вещей и среди всех людей" — такое экзистенциальное пространство, которое в стихах Айги ищет постоянно изменчивого выражения, требует состояния не-возбуждения, требует слов, которые работают как "творческие точки вселенной", как своего рода "маленькие черные точки или пятна".
Слова у Айги, в первую очередь, только звуковые массы, они появляются непроизвольно и распределены повсюду и ненамеренно, они части окружающего нас мира шумов.
Но затем из рассеянных звукослов возрастает для поэта некая акустическая уверенность, позволяющая ему очистить мир шумов для тишины. Стихотворения Айги пытаются выделить и создать острова тишины из всепоглощающего мирового шума. При этом слова перестают восприниматься как чисто коммуникативные функции и становятся чуткими творческими звуковыми инструментами. Звучащие массы и энергии слов стремятся привлечь внимание к тончайшим хрупким явлениям жизни, они стремятся пробудить чувство неразрушимости этих явлений.
Самый большой враг поэта — ненасытная страсть цивилизации к разрушению.
Так мы подходим в поэзии Айги к ее причастности к моментам и мотивам Не-разрушения, которая как статика входит в человеческий и вещный мир.
Соловей, он не поет, он строит музыку в воздухе, он — архитектор воздуха… Флоксы ночью в Берлине строят темноту, будят душевно-космические энергии или силы. Невидимые силы строят человека и придают ему творческое измерение. Именно слова помещают человека в соотнесенность с "неземными силами", которые правят в мире — как в приводимом ниже в стихотворении ДЕНЬ-МИР из книги "Поле-Россия":

ДЕНЬ-МИР

День — расширяясь — все более — равенство Миру
          словно
          в движенье
          Вхождение Слов
          и Воздвигнутость
          и распространении
          Многом:

          (ибо
          как будто
          качанием мачт
          Излученья) —

          в Поле едином
          как в обще-прозрачной-Душе! — 

Солнц — в тишине — чистотою без-звучья — Ходьба:

          в ноги и в спину:
          Громадо-Часами! —

          заново строя тебя.

                                                      1979



4. ОСТОЙЧИВОСТЬ ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ

Если стихотворения Айги — благодаря звуковым энергиям, которые они содержат, — действуют на наш слух как маленькие экзистенциальные и космические черные слова-пятна или остойчивые слова-точки, то такое воздействие, по моему мнению, весьма схоже с работами человека, о котором я коротко скажу ниже.
Скульптор Карл Прантль родился 5 ноября в Петчинге, в Нижней Австрии. Там, в земле Бургенланд, живет и работает ныне 83-летний художник. Земля Бургенланд (античная Паннония) лежит на границе с Венгрией. Там же находятся каменоломни Сент-Маргаретен, которые восходят еще ко времени древнего Рима и где уже добывали камни для венского собора Св. Штефана. Эти каменоломни Санкт-Маргаретен явились отправной точкой эксперимента, начатого Карлом Прантлем и уже вошедшего в историю. К. Прантль организовал там "Первый Европейский Симпозиум по Скульптуре". Вместе с другими своими коллегами-скульпторами он покинул ателье, музеи и академии и вернулся в каменоломни и на открытые ландшафты. Симпозиумы длились на протяжении почти трех десятилетий, в течении которых Прантль и его друзья посещали, пересекая границы стран и языков, разбросанные по всей земле удаленные исторические места — всегда на границах между странами.
Работы Прантля путешествовали по всей земле: он побывал с ними в Берлине, на месте старой Кролль-оперы, в пустыне Негев на Синае, вдоль хайвэя между штатами Нью-Йорк и Вермонт, в Индии, в Осаке (Япония), Нордхорне, в округе Емсланд и Санкт-Иоханне, в земле Саарланд (Германия) и во многих других местах по всему миру.
В начале 80-х, после того, как стало невозможно и дальше осуществлять идеи Симпозиума, объездив за 25 лет со своими скульптурами всю планету, Карл Прантль снова вернулся в Петчинг. Он купил большой участок земли и построил там свой дом-ателье. На этом участке он разместил многие из скульптур, которые были выполнены по заказам, но до которых заказчики, по-видимому, не доросли и отказались приобрести.
Пограничье, являемое в пограничных ландшафтах, пограничных ситуациях, пограничных камнях, служит существенным импульсом работ Карла Прантля, который 17-летним юношей служил в немецких войсках вермахта на Балканах. С 50-х перед глазами его постоянно находился железный занавес. В непосредственной близости от каменоломен Санкт-Маргаретен, на берегу Нойзидлерзее расположен город с "говорящим" названием Айзенштадт (Железный город). Карлу Прантлю и его работам посчастливилось видеть преодаление границ "холодной войны", потому что здесь, под Айзенштадтом, в 1989 году происходил массовый переход граждан ГДР через венгерскую границу. Камни, которые Прантль обрабатывает в этом месте под открытым небом, постоянно ставят его буквально на линию границы, превращая его труд в опыт перехода границ.



Манфред Баушульте — филолог. Родился в 1956 году. Изучал теологию, философию, литературо- и религиоведение в Бетеле, Билефельде и Берлине. Писатель и переводчик (переводил Рене Шара, Франко Фонтини, Пьера Реверди и др.) С 2004 — научный сотрудник на кафедре религиоведения в Рурском университете г. Бохума. Известен литературоведческими статьями о Рене Шаре и Геннадии Айги. Автор книги о положении религии во время Веймарской республики ("Religionsbahnhoefe der Weimarer Republik. Studien zur Religionsforschung 1918-1933"). Живет в деревне под Билефельдом в окружении своей огромной библиотеки.