Приветствую тебя, Катуллов друг!
Заехал ненадолго, мимоходом.
Где был? В Вероне? Беседовал с народом?
Или в дому Хераскова пивал чаи             с Костровым?
А может, с самим Державиным в Тамбов
Отправился, беседовал об одах
Или стихи читал, особые на вкус,
Платя в дороге за кипяток и снедь
Смущеньем юных душ и чувственных
                                                               сердец?

Один кладёт кирпич, другой куёт
Металл, а третий жнёт хлеба и мелет
Их в муку, восторженный пиит поёт
Свою строку, Максим Амелин,
Хитрó навыкате прищурив правый глаз,
Изысканно плетёт античную строфу
И речь прямую, иронизируя, в кривую
Сгибает, прихлёбывая чай, камелией
Заваренный, вприкуску, тем самым
                              экономя рафинад.

Скажи, зачем во цвете лет мужских
Ты в мёртвую латынь вдыхаешь жизнь?
И голос Рима или хор Эллады
Звучит зачем в эпоху техно и любви к забавам?
Латынь же, согласись, скучна? Аминь?
Но ты не согласишься, ты не волен,
Упорно переводишь новый стих,             к наградам
Не стремясь, но вверяясь высшей воле,
Свой крест несёшь, не зная, что в поле
                                                            ты один.

Благословен пусть будет твой высокий труд,
Как пахарь, что весною в диком логе
В кривую борозду бросает зёрна,
Ещё не ведая, когда они взойдут.
Ты должен верить, что тебя поймут
В столичных городах и в том районе,
Куда торговцы даже водкой не дойдут.
Пиши, поэт, не упрощай свою строфу,
Когда-нибудь тебя и там прочтут.


* * *

Белов, Белов –
     как много дров
наломано,
     как мало верных слов
и много –
     кругом пустого гомона.
Но всё ж – твои дрова сухи,
     с твоей руки
ещё стихи
     стекают на бумагу,
ещё нас не ведут к оврагу
     и теплится зола.
Не экономь, все ждут тепла,
    подбрось поленья,
пусть нас подхватит вдохновенье
    на огненных крылах костра.


* * *

Нет, не в Углич,
     Только не в Углич,
                Не зови меня по весне,
Там царевич Дмитрий загублен,
         Там ладьи плывут по реке.
Слышишь, Дмитрий,
        Зачем тебе пёрышко?
Не броди по двору в тоске,
Вот возьми лучше вострый ножичек,
                 Вырезай стихи на доске.
И последний законный из Рюриков
       Резал буковки на берегу,
             И зарезался, и зарезался,
                Сам зарезал себя и страну.
С той поры от вражды
        Не избавились,
Кровью харкаем в царской узде.
        Самозванцы мы, самозванцы…
                И ладьи плывут по воде.


* * *

Не терпит суета служенья музам,
Всё норовит служение свести к обузам,
К банальностям – на юг бежит вода
По древним руслам, туда бежит, туда,
Где Каспий, раздолье где арбузам
На бахчах, где духота, но нет кнута.

Служенье муз давно не величаво,
Давно забыто Пушкина начало,
И только Волга правилу верна,
Как широка, размеренна волна,
Так величава Волгина строка,
Как он красив, как молода она.

И в мире языка пребудет так вовек,
Пусть полноводной будет Волга,
И пусть прекрасен будет Волгин – Человек.


* * *

Искать потоки воздуха, взлетать
Над озером, холмами и полями
На крыльях планера, над отчими домами
Летать, не зная страха, видеть мать,
Идущей по тёплой пыли босыми ногами.

В потоке воздуха испробовать на вкус
Свободу, помнить запах лесной малины,
Собранной отцом, бродить в руинах
Памяти, отдаться морю и служенью муз,
Из слов рождая образ, как ГИ его лепил из глины.

Стать мостом, соединяя поколенья,
Нести свой дар и дерзко, и с умом,
Как мудрый лодочник ведёт паром
С косы на материк, рождая вдохновенье,
В костёр любви бросая жаркие поленья.


* * *

В январе забирали морозы,
Снег валил, голодали в колхозах,
И полы в отделении родильном
С утра были в инее, печь топили
Санитарки Мария и Анна, слушая
По тарелке оперу про Сусанина или
Неспешную речь Хозяина.

Наши матери были молоды,
И отцы не держались за бороды.
Много было работы и радости,
Взрывалось сердце от ярости,
Нам казалось яблоко сладостью,
Из соседского сада в августе.

Начиналось весёлое время,
С космодрома взлетали ракеты,
Мы купались в реках всё лето,
Вознесенского слушали, пели Высоцкого,
Не боялись призыва рекрутского,
Но читали ночами Слуцкого.

Наши судьбы лишь тронуты холодом,
Не украшены плечи золотом.
Мы писали стихи не за деньги,
Мы рубили к вершине ступени.
Были честными, были разными,
А теперь мы вдруг стали старшими.

Зачатое в праздничном мае,
Ещё не свободное, но уже не немое
Послевоенное поколение мальчиков –
Живое, живое, ещё живое.


* * *

Опустошён мой город,
            Рейн ушёл.
Ушла вода,
    каналы обмелели,
          из-за угла
метели налетели,
       пал мир отцов
          и мироносных жён,
и тенями
   утраченных дворцов
         теперь усыпаны его аллеи.

Разрушен миф,
   меж рисками часов
             застыло время,
стрелками кривыми
    царапая высокий небосвод,
и чашечки аптекарских весов
    дрожали перед нами как живые.

В воссозданный собор
    на цыпочках минут
       впорхнула Вечность,
адресов не зная,
судьбе наперекор,
   на глаз не отличая
        Ад от Рая,
она по следу шла.

Путь беглеца
              был крут,
за ним спешила Вечность,
    его беспечность,
его сгоревшая дотла
    шальная нежность
       хранила и вела певца.

И, выкурив до фильтра "Кент",
     Рейн воротился,
Он вышел к рампе,
     зал затих,
          страх растворился.
Рейн выдохнул и прошептал:
    "Разрушен город", –
           мороз по коже пробежал,
но век итожа –
     хор зазвучал,
             и Моцарт ожил.


* * *

Для высокой поэзии нет
Ни эллина, ни иудея,
И в прозрачный осенний день,
И когда скандинавская фея
Рассыпает серебряный снег
По игрушечным крышам Висбю,
Остаётся поэтом поэт.
И не надо ни альф, ни омег
Ни богатства, ни славы, ни власти,
Только б слушала ты, замерев,
Сжав до боли мои запястья,
Стихотворные строфы о счастье
И в объятьях сгорала от страсти.
Если скажет надменный эстет:
"Всё старо и как снег тривиально.
Не читают красавицы книг,
За окном двадцать первый век –
И любить поэта банально".
Ты не верь, и в небесных высях
Пусть рождается новый стих,
Кто сказал, что твой ветер стих?
Шторм идёт, океан не высох!


* * *

Тайный пленник, заложник речи,
Ленник слов, позабытых наречий,
Без предлогов и междометий
Неспособный сказать о любви,
Зажигает и гасит свечи
И уходит, сутуля плечи,
Не прощаясь, зови не зови.

Так скворец, задыхаясь от страсти,
Забывает о прутьях клетки,
Свиристит, обещая соседке
Неземных наслаждений мгновенья.
Он поёт, оставаясь во власти
Не любви – одержимого пенья.
Всё, что бьётся и дышит, – исчезнет,
Не сыграешь с судьбою в рулетку,
Ненасытное время поглотит
И певца, и ржавую клетку,
Только песня скворца воскреснет.
Так от нас остаются сиротами слова,
                                               слова о любви.