АНДРЕЙ НОВИКОВ
Родился в 1961 году в с. Алабузино Тверской области. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького (семинар В. Кострова). 25 лет работал журналистом. Первая серьёзная публикация – в журнале "Подъём" в 1984 году. Первая книга вышла в 1988 году. Публиковался в "ЛГ", "Московском комсомольце", "Слове", в журналах "Сибирские огни", "Сура", "Байкал", "Симбирскъ", "Александръ", "Молодая гвардия", "Литературная учёба", "Артикль" (Израиль), "Сова" (США) и других; в альманахах: "Поэзия", "День поэзии", "Паровозъ", "Тверской бульвар-25", "Академия поэзии", "Связь времён" (США). Автор 6 книг. Лауреат нескольких литературных премий.
Уходит прочь забвенье снегопада
Где скрываются ключи к тайнам своеобразия стихотворных строк Андрея Новикова? Они – во всём: в специфике мировидения, в многослойности лирических сюжетов, в смелой, доходящей до изощрённости образности. Поэт по-своему видит и осознаёт окружающую его (и нас) действительность, явленную во всевозможных предметах, коллизиях и мерах, отражающих в прочном сплетении реальное, сиюминутное, осязаемое и – надмирное, глубинное, нематериальное. Неспешная философичность представлений о прошлом и настоящем, питаемая большим жизненным опытом, когда ищешь высшее предназначение во всём, даже в самом малом – в капле, в песчинке, в стрелках часов, – позволяет именно утверждать, но не поучать или заставлять принимать сказанное как истину в последней инстанции.
Стихам Андрея Новикова присуща парадоксальная черта: каждое (!) из них имеет заглавие – не аморфное, по первым строкам, а чёткое и сгущённое до символа, например "Космос", "Снег", "Мирозданье", "Огонь", "Счастье", "Чудо", "Миг"… Может показаться, что таким образом читательскому восприятию задаётся заранее предопределённое направление с ограниченной строгими смысловыми рамками амплитудой. Однако для него всякий поэтический концепт – всего лишь точка отсчёта, которая открывает простор самобытному воплощению мыслей и настроений. Рацио и эмоцио в его стихотворениях притягивают фатально неразрывным единством; перетекая друг в друга, они создают широкую шкалу утончённых психологических нюансов. Композиционно же все лирические откровения сливаются в величаво текущий внутренний монолог, где они сменяются, подобно катящимся одна за одной волнам, а вспышки прозрений сознания окружены спокойной мягкой аурой. В микрокосме поэта соединяются устойчивые символические отражения явлений и подвижный летучий импрессионизм словесной кисти. Порой он сталкивает друг с другом канон и эпатаж, чем приобщает читателя к сотворчеству и даже к спору с ним.
Философское зерно многих стихотворений Андрея Новикова сразу постичь сложно. С одной стороны, они сотканы из знакомых, легко узнаваемых слов, поставленных в лучшем порядке; с другой – эта формальная простота обманчива. Лексический материал из разных стилистических сфер – приземлённый и книжный – отливается в изысканно-причудливые строфы, и в результате в словах проступает их первозданная семантическая глубина; возникающая следом контекстуальная ассоциативность усиливается яркими культурологическими вкраплениями – аллюзийными отсылками к Библии, античной мифологии, славянскому язычеству, древней и средневековой истории.
Темпераментный (и абсолютно не крикливый) разброс порывов воплощается в характерной стилистике – стилистике сомнений, сумрачности, холода, усталости, сквозь которую, словно солнечные лучи из-за тяжёлых чёрных туч, уверенно проглядывают вестники радости – любовь, рассвет, весна, струящаяся звёздная река, тёплый дождик на заре… И, конечно, Россия – "пядь сухой златоглавой земли…".
Лирика Андрея Новикова наполнена выразительными метафорами и сравнениями, персонификациями и эпитетами, нередко достигающими подлинного живописного изящества. В поэтике он делает упор на деталь – выпуклую, (кра)сочную, уплотнённую, создающую многомерный и свежий образ, который актуализируется исключительно в данном содержательно-экспрессивном контексте, высвечивая конкретную истину.
Пожалуй, все лирико-философские векторы в конечном счёте сходятся у него в общей точке – в перекрестье высших стремлений личности, творящей, но не окончательно и уж тем более сухо формулирующей свой взгляд на мир, и бесконечного таинства бытия – земного и космического, то ей противостоящего, то её поддерживающего.
Александр Бойников, член Союза писателей России, г. Тверь
Стихам Андрея Новикова присуща парадоксальная черта: каждое (!) из них имеет заглавие – не аморфное, по первым строкам, а чёткое и сгущённое до символа, например "Космос", "Снег", "Мирозданье", "Огонь", "Счастье", "Чудо", "Миг"… Может показаться, что таким образом читательскому восприятию задаётся заранее предопределённое направление с ограниченной строгими смысловыми рамками амплитудой. Однако для него всякий поэтический концепт – всего лишь точка отсчёта, которая открывает простор самобытному воплощению мыслей и настроений. Рацио и эмоцио в его стихотворениях притягивают фатально неразрывным единством; перетекая друг в друга, они создают широкую шкалу утончённых психологических нюансов. Композиционно же все лирические откровения сливаются в величаво текущий внутренний монолог, где они сменяются, подобно катящимся одна за одной волнам, а вспышки прозрений сознания окружены спокойной мягкой аурой. В микрокосме поэта соединяются устойчивые символические отражения явлений и подвижный летучий импрессионизм словесной кисти. Порой он сталкивает друг с другом канон и эпатаж, чем приобщает читателя к сотворчеству и даже к спору с ним.
Философское зерно многих стихотворений Андрея Новикова сразу постичь сложно. С одной стороны, они сотканы из знакомых, легко узнаваемых слов, поставленных в лучшем порядке; с другой – эта формальная простота обманчива. Лексический материал из разных стилистических сфер – приземлённый и книжный – отливается в изысканно-причудливые строфы, и в результате в словах проступает их первозданная семантическая глубина; возникающая следом контекстуальная ассоциативность усиливается яркими культурологическими вкраплениями – аллюзийными отсылками к Библии, античной мифологии, славянскому язычеству, древней и средневековой истории.
Темпераментный (и абсолютно не крикливый) разброс порывов воплощается в характерной стилистике – стилистике сомнений, сумрачности, холода, усталости, сквозь которую, словно солнечные лучи из-за тяжёлых чёрных туч, уверенно проглядывают вестники радости – любовь, рассвет, весна, струящаяся звёздная река, тёплый дождик на заре… И, конечно, Россия – "пядь сухой златоглавой земли…".
Лирика Андрея Новикова наполнена выразительными метафорами и сравнениями, персонификациями и эпитетами, нередко достигающими подлинного живописного изящества. В поэтике он делает упор на деталь – выпуклую, (кра)сочную, уплотнённую, создающую многомерный и свежий образ, который актуализируется исключительно в данном содержательно-экспрессивном контексте, высвечивая конкретную истину.
Пожалуй, все лирико-философские векторы в конечном счёте сходятся у него в общей точке – в перекрестье высших стремлений личности, творящей, но не окончательно и уж тем более сухо формулирующей свой взгляд на мир, и бесконечного таинства бытия – земного и космического, то ей противостоящего, то её поддерживающего.
Александр Бойников, член Союза писателей России, г. Тверь
Сумерки
Бесславно темнеет. Струя молока
Поёт монотонно в ведре
На цинковом блике, мелеет река,
Сужается свет. В сентябре
Идёт межевание в небе, гряда,
Чернея, идёт за грядой.
На землю упала гнилая вода,
А чистая стала бедой.
Хозяин стреляет ворон от тоски,
Хозяйка другим занята:
Корове тяжёлые мажет соски
Густым вазелином, а та
Таращит наполненный влагою глаз,
В котором колеблется двор,
Скамья деревянная, вёдра и таз,
В колоду вонзённый топор.
Смеркается, в лампу налит керосин,
Гудит в отдаленье баржа.
Знамением поп осенил апельсин
И съел. Гром не грянул, а жаль.
Хозяин, по полю отмерив версту,
С колена, не целясь, как есть,
Последний патрон разряжает в звезду,
Взошедшую в небе, как весть.
Яблоко
Снова глупо, вопреки рассудку,
Не туда повесили звезду,
Спрятавшийся в телефонной будке,
Ночи круг печалью обведу.
Быть собой, пусть увеличит в сумме
Искаженья предрассветный час,
Слушая оцепеневший зуммер,
Проходящий глухо через нас.
Над балконом дома из панелей –
Млечный Путь из неразрывных уз.
В городском саду юнцы пьянели,
Надрывался в аромате гнус.
И свисало яблоко планетой,
И упасть грозило на траву,
В это разъярившееся лето,
В этот мир, где я ещё живу.
Клерк
Предзимье и случайный фейерверк,
Что молодость устроила со смехом,
В подъезд заходит равнодушный клерк,
Блестя под фонарями рыбьим мехом.
Скрывает дождь его, и листобой,
И людоедства домового шнеки,
Судьба под водосточною трубой
Следы его оставила навеки.
Контакт с семьёй – почти гремучий газ,
Тактильный мир в калейдоскопе кухни,
Где чайника ошпаренный маразм
С картошкой отварной и салом вкупе.
Метаморфозы дня стоят горбом,
Пороком, в нерешенье сиротливом,
Целует, ударяясь в щёку лбом,
Холодный ящик с колбасой и пивом.
Зевает, и течёт песок в часах,
Неумолим средь радостей и стрессов.
Но грезит он, что времени ясак
Получит от согласия с прогрессом.
Мир разноголосый
Уходит прочь забвенье снегопада,
Глядит вокруг, как погибает ночь,
И падает, куда бы ей не падать.
И на рассвете исчезает прочь.
Туда где флейты воздевают сосны,
Родник играет под прозрачным льдом,
Туда, где птичий мир разноголосый
В природе обретает общий дом.
Там первый луч напоминает буер,
Порой минута замещает час…
К чему это затишье перед бурей
И вестник счастья прямо у плеча?
Семь слоников
Верни мне детство просто и не жалко
И с улицы зови скорей домой,
Там есть ковёр, где озеро с русалкой,
Семь слоников гуляют на трюмо.
Не Ганнибал на них штурмует Альпы
На отрывном календаре. Упрям,
Внезапный луч с теней снимает скальпы.
Белее снега вата между рам.
С румынским гарнитуром, нелюдимо
Живёт в ажурной клетке попугай.
Там раковина с побережья Крыма,
И перламутр её не отвергай.
Родные там живут необъяснимо,
Их нет давно, фотоальбом закрыт.
И в запахе простом валокордина,
Эпоха заклеймит мещанский быт.
Мелодия
Мелодия? Что это было
У лета жаркого внутри?
Под шорох чёрного винила,
Где оборота тридцать три.
Уйдя в покой полуподвала
Через открытое окно,
Она ещё негодовала
И колдовала заодно.
Так ностальгия снова, снова
Заполнит страстно естество.
Как будто выковал подкову
На счастье или торжество.
Как дым витой, где тени робки,
Танцуют страстно по стене,
Она живёт в простой коробке,
У радиолы в глубине.
Цветок зелёный
Жизнь устаёт печали мерить
И толковать приметы в путь,
Туда, где створчатые двери
Успеют времена сомкнуть.
Запомни, в этот век железный,
Пока ещё ты молодой,
Дни вытекают бесполезно
Из крана жёсткою водой.
Где распадаются в пределах,
Уходят в наважденье прочь,
Тобой и вечностью без дела
Читаемые день и ночь.
Пусть Млечный Путь нависнет кроной
Над миром, что ужасно прост,
Где в вечности уединённой
Цветок зелёный и погост.
Вертеп
Загорелась морозно и слепо
Неживая звезда над виском.
В Рождество я стоял у вертепа
и беззвучно молился тайком.
Мне казалось, что всё будет после,
Даже чудо случится без слов.
Охрой выкрашен гипсовый ослик
И тряпичные куклы волхвов.
Неживые еловые лапы
В обрамлении были строги,
И над всем, как немые этапы,
Лишь сияли дары из фольги.
Только дух ароматного масла
Воспарил над сухою травой –
Светлой радостью полные ясли,
И ребёнок, весёлый, живой.
Как теперь осознать воскресенье,
Вознесенье за сменою мук?
И чреватым казалось спасенье,
Разрушая чертоги вокруг.
Власть дрожала уже без сентенций,
Вот и Ирод полез на рожон –
Целлулоидных резать младенцев
Перочинным дешёвым ножом.
На какой остановимся плате
Богоборческий меряя срок?
Открывайся мне, тайна печати,
Кокон свой покидай, мотылёк!
Бесславно темнеет. Струя молока
Поёт монотонно в ведре
На цинковом блике, мелеет река,
Сужается свет. В сентябре
Идёт межевание в небе, гряда,
Чернея, идёт за грядой.
На землю упала гнилая вода,
А чистая стала бедой.
Хозяин стреляет ворон от тоски,
Хозяйка другим занята:
Корове тяжёлые мажет соски
Густым вазелином, а та
Таращит наполненный влагою глаз,
В котором колеблется двор,
Скамья деревянная, вёдра и таз,
В колоду вонзённый топор.
Смеркается, в лампу налит керосин,
Гудит в отдаленье баржа.
Знамением поп осенил апельсин
И съел. Гром не грянул, а жаль.
Хозяин, по полю отмерив версту,
С колена, не целясь, как есть,
Последний патрон разряжает в звезду,
Взошедшую в небе, как весть.
Яблоко
Снова глупо, вопреки рассудку,
Не туда повесили звезду,
Спрятавшийся в телефонной будке,
Ночи круг печалью обведу.
Быть собой, пусть увеличит в сумме
Искаженья предрассветный час,
Слушая оцепеневший зуммер,
Проходящий глухо через нас.
Над балконом дома из панелей –
Млечный Путь из неразрывных уз.
В городском саду юнцы пьянели,
Надрывался в аромате гнус.
И свисало яблоко планетой,
И упасть грозило на траву,
В это разъярившееся лето,
В этот мир, где я ещё живу.
Клерк
Предзимье и случайный фейерверк,
Что молодость устроила со смехом,
В подъезд заходит равнодушный клерк,
Блестя под фонарями рыбьим мехом.
Скрывает дождь его, и листобой,
И людоедства домового шнеки,
Судьба под водосточною трубой
Следы его оставила навеки.
Контакт с семьёй – почти гремучий газ,
Тактильный мир в калейдоскопе кухни,
Где чайника ошпаренный маразм
С картошкой отварной и салом вкупе.
Метаморфозы дня стоят горбом,
Пороком, в нерешенье сиротливом,
Целует, ударяясь в щёку лбом,
Холодный ящик с колбасой и пивом.
Зевает, и течёт песок в часах,
Неумолим средь радостей и стрессов.
Но грезит он, что времени ясак
Получит от согласия с прогрессом.
Мир разноголосый
Уходит прочь забвенье снегопада,
Глядит вокруг, как погибает ночь,
И падает, куда бы ей не падать.
И на рассвете исчезает прочь.
Туда где флейты воздевают сосны,
Родник играет под прозрачным льдом,
Туда, где птичий мир разноголосый
В природе обретает общий дом.
Там первый луч напоминает буер,
Порой минута замещает час…
К чему это затишье перед бурей
И вестник счастья прямо у плеча?
Семь слоников
Верни мне детство просто и не жалко
И с улицы зови скорей домой,
Там есть ковёр, где озеро с русалкой,
Семь слоников гуляют на трюмо.
Не Ганнибал на них штурмует Альпы
На отрывном календаре. Упрям,
Внезапный луч с теней снимает скальпы.
Белее снега вата между рам.
С румынским гарнитуром, нелюдимо
Живёт в ажурной клетке попугай.
Там раковина с побережья Крыма,
И перламутр её не отвергай.
Родные там живут необъяснимо,
Их нет давно, фотоальбом закрыт.
И в запахе простом валокордина,
Эпоха заклеймит мещанский быт.
Мелодия
Мелодия? Что это было
У лета жаркого внутри?
Под шорох чёрного винила,
Где оборота тридцать три.
Уйдя в покой полуподвала
Через открытое окно,
Она ещё негодовала
И колдовала заодно.
Так ностальгия снова, снова
Заполнит страстно естество.
Как будто выковал подкову
На счастье или торжество.
Как дым витой, где тени робки,
Танцуют страстно по стене,
Она живёт в простой коробке,
У радиолы в глубине.
Цветок зелёный
Жизнь устаёт печали мерить
И толковать приметы в путь,
Туда, где створчатые двери
Успеют времена сомкнуть.
Запомни, в этот век железный,
Пока ещё ты молодой,
Дни вытекают бесполезно
Из крана жёсткою водой.
Где распадаются в пределах,
Уходят в наважденье прочь,
Тобой и вечностью без дела
Читаемые день и ночь.
Пусть Млечный Путь нависнет кроной
Над миром, что ужасно прост,
Где в вечности уединённой
Цветок зелёный и погост.
Вертеп
Загорелась морозно и слепо
Неживая звезда над виском.
В Рождество я стоял у вертепа
и беззвучно молился тайком.
Мне казалось, что всё будет после,
Даже чудо случится без слов.
Охрой выкрашен гипсовый ослик
И тряпичные куклы волхвов.
Неживые еловые лапы
В обрамлении были строги,
И над всем, как немые этапы,
Лишь сияли дары из фольги.
Только дух ароматного масла
Воспарил над сухою травой –
Светлой радостью полные ясли,
И ребёнок, весёлый, живой.
Как теперь осознать воскресенье,
Вознесенье за сменою мук?
И чреватым казалось спасенье,
Разрушая чертоги вокруг.
Власть дрожала уже без сентенций,
Вот и Ирод полез на рожон –
Целлулоидных резать младенцев
Перочинным дешёвым ножом.
На какой остановимся плате
Богоборческий меряя срок?
Открывайся мне, тайна печати,
Кокон свой покидай, мотылёк!
Поздравляем Андрея Вячеславовича Новикова с 60-летием! Здоровья, счастья, всевозможных успехов!