Игорь Волгин. Homo poeticus. Стихи и о стихах. – М.: Академический проект, 2021. – 571 с. – 1000 экз.

В новой книге Игоря Волгина собраны и ранние стихи, и написанные уже в новом тысячелетии, и отзывы как о поэтах прошлого века, так и о современниках.
В предисловии автор пишет, что между ранними его стихами и стихами более поздней поры существует длительный, почти тридцатилетний перерыв, заполненный его изысканиями в качестве историка литературы, а также трудом в качестве руководителя литературного объединения "Луч", возраст которого перевалил уже за половину века. И действительно, количество состоявшихся поэтов, прошедших через его поэтическую "школу", беспримерно, и вряд ли кто из руководителей семинаров поэзии мог бы с ним сравниться.
Столь же уникальна деятельность Игоря Волгина в качестве президента Фонда Достоевского, ежегодно проводившего одноимённые конгрессы и собиравшего на них писателей и учёных со всего мира.
Поражают и книги Игоря Волгина о Достоевском. Это внушительные исследования "Последний год Достоевского", "Родиться в России. Достоевский: начало начал", "Пропавший заговор. Достоевский: дорога на эшафот" и другие, которые под художественным писательским пером, не теряя своей научной скрупулёзности, представляют собой образец исторической прозы и читаются как романы.
Кроме того, плодом активного участия Игоря Волгина в культурных и социальных событиях современности стал том его публицистики, а также цикл передач "Игра в бисер" на телеканале "Культура", побуждающих зрителя обратиться к литературной классике и заново осмыслить её.
Так что объяснима длительная пауза в его поэтическом творчестве. Однако позднее Игорь Волгин выпускает книгу за книгой новых стихов ("Персональные данные", "Толковый словарь"), а затем собирает воедино все плоды своего поэтического вдохновения.
Таким образом, нам предложено проследить его творческий путь, который начинался с поэтики, топики и интонации поэтов-"шестидесятников" с характерными для них корневыми рифмами (политику – поллитрами, петарды – пираты, пристань – принцы, истории – источники, женщин – жемчуг), риторическими фигурами ("Девчонки, думайте о принцах…"), публицистичностью ("Моё поколение") и узнаваемыми бытовыми деталями ("Заложено-перезаложено в ломбарде мамино пальто"). Возвращение к стихам после затянувшейся разлуки с ними обернулось и обновлением стиля.
Обширность и глубина гуманитарных познаний, объём исследований по русской литературе и истории, богатый жизненный опыт обогатили стихи, как и обострили внутреннее зрение, позволяющее видеть глубже и чувствовать тоньше, проникать в тайны веков, распутывать узлы, понимать, чувствовать и сопереживать своим героям.
Сочетание иронии, порой граничащей с сатирой, и горечи, самоиронии, лёгкости и глубины, виртуозное владение поэтическими инструментами: умение так интонационно повернуть стихотворение, высветить, вдохнуть в него жизнь и новизну, заставить точную рифму заиграть, обходя банальность; сочетать трезвое осмысление происходящего и художественное обобщение – делают Игоря Волгина не просто заметной, а значительной фигурой в пространстве современной поэзии. Да и сам он наслаждается своим вновь обретённым поприщем: "Дрожит душа моя, / Нежна и тростникова".
В этих стихах органично переплелись душа и стихия: культура претворилась в природу, вошла в её состав, а природа сделалась словесной, стала фактом культуры. Но поперёк этой органической жизни встаёт "огненный век", жестокий и к природе, и к культуре, и к самому человеку.
Игорь Волгин живёт, безусловно, "чуя" под собой страну и эпоху. Однако если его раннее творчество носило на себе оттенок публицистичности, то стихи "этого века" включили данное чувство в сам состав его поэзии.

Игорь Волгин мучается гамлетовым вопросом о том, что распалась связь времён. Он силой своего слова и мироощущения пытается связать эпохи, перенося ценности былой цветущей культуры в наш прагматичный мир и бездушный циничный век, задавая тон и изливая горечь и боль за страну:

Если можно было бы поставить эпиграф к книге "Homo poeticus", я бы выбрала вот этот, из Николая Гумилёва:

Вот и в стихах Игоря Волгина гремят, "как громы медные", эти слова: "победа", "слава", "подвиг".
Да и Гумилёв тут вспоминается не случайно, поскольку поэзии самого Игоря Волгина свойственна гумилёвская твёрдость и точность слога, порой жёсткость и мужественность поэтического высказывания. Впрочем, как и пристальное внимание к художественной детали, вообще – к художественной форме, не терпящей жеста, летящего мимо смысла, и неряшливости рифмы. Подлинное мастерство состоит ещё и в том, чтобы сделать рифму "деликатной", даже при всей своей новизне (горы царь – рыцарь, аусвайса – оставайся, Север – never, алмазах – Карамазов, тютчево-блоково-фетово – фиолетово) не выпирающей из материи стиха, а органичной и, при всей своей точности и простоте, не банальной.
Говоря о художественном методе Игоря Волгина, как не вспомнить строку Ходасевича: "И каждый стих гоня сквозь прозу": подчас поэт "заземляет" стихотворение, не чураясь таких "непоэтических" слов, как "родовспомогательная часть", "противотанковый коктейль", а также названий и аббревиатур. Или заканчивает стихотворение о смерти родителей почти протокольной фразой:

Игорь Волгин убеждённо настаивает на том, что причастность к русской поэзии – это наш самоидентификационный маркер.
"Попробуем из России "вычесть" Пушкина, Тютчева, Некрасова, Блока, Мандельштама и др. – это будет совсем другая страна", – пишет он. Иосиф Бродский утверждал, что "поэзия не развлечение и даже не форма искусства, но скорее наша видовая цель. Если то, что отличает нас, людей, от остального животного царства, – речь, то поэзия – высшая форма речи". Игорь Волгин, вводя новое обозначение человека "Homo poeticus" ("Человек поэтический"), воспроизводит эту мысль Бродского и уточняет её, прилагая к поэзии русской, в которой, возможно, как ни в чём другом, выразилось национальное самосознание.
И в то же время поэзия – дело аристократическое, считает поэт. А аристократизм не нуждается в самоутверждении и конкуренции, дух которых часто обуревает начинающих стихотворцев.

Сам Игорь Волгин представляет в своих стихах образец такого аристократизма – простоты, за которой, однако, угадывается "цветущая сложность" его внутреннего мира и обаятельная самоирония:

В "Стихах этого века" много таких, которые были написаны поэтом на смерть родителей и друзей – Евгения Евтушенко, Георгия Гачева, Юрия Карякина, Льва Аннинского, отчего тема смерти, оттеняющей жизнь, стала одной из главных в этом разделе книги. Однако здесь умершие – совсем не мёртвые, пока они по-прежнему живут в нас:

"Поэзия, – пишет Игорь Волгин, – кратчайшее расстояние между любыми точками пространства и времени, между любыми мировыми значениями, между ближайшими и отдалённейшими предметами". Он выбирает в свои собеседники и персонажи не только умерших друзей и собственных предков, но и Пушкина, Боратынского, Достоевского, Гоголя, Толстого, Чехова, Карамзина, Заболоцкого, и Языкова, и Мандельштама, не говоря уже о современниках – Слуцком, Самойлове, Бродском.
Со стихами, где упомянуты эти писатели, прекрасно сочетаются и эссе о них, в которых тонкий анализ их творчества увязан с личными впечатлениями автора. Homo poeticus впускает в свой мир всех, подобных себе, ибо, как пишет Игорь Волгин, Поэзия соединяет самым верным и самым непостижимым образом две истины: "В начале было Слово" и "Бог есть Любовь".
Поэтому главным способом преображения реальности, её благого переустройства и соединения прошлого и будущего, как и залогом бессмертия, остаётся творчество. Его утешительная гармония.

Игорю Волгину она, поэзия, явилась! И все ипостаси его творческой жизни – поэта, историка литературы, мыслителя, общественного деятеля, наконец, учителя – соединились и обогатили её.