АНДРЕЙ ИВОНИН
Андрей Ивонин — поэт. Родился в 1959 году в Москве. Всю жизнь работает в театральной сфере, в настоящее время — в московском театре «Эрмитаж» заведующим художественно-постановочной частью. Член Союза Театральных Деятелей РФ. Почетный работник культуры г. Москвы. Член Союза писателей ХХI века с 2021 года. Стихи пишет с юности. В 1984 году занимался в литературной студии под руководством писательницы, прозаика, поэта и переводчика Ольги Ивановны Татариновой. Является членом секции поэзии Московского союза литераторов. Публикации в литературных журналах и альманахах. Лауреат Большой Международной Литературной Премии «Серебряный стрелец» (2011 г.), национальной литературной премии «Поэт года» (2016 г.), 7-й Международной поэтической премии «Образ» (2019 г.). Автор сборников стихотворений: «Слово» — 2008 г., «Начало» — 2015 г., «Повторенье пройденного» — 2018 г., «Говори со мной» — 2019 г., «Только стихи» — 2021 г.
БЕЗДОННОЕ НЕБО
ВОТ ТАК И БЫВАЕТ
ВОТ ТАК И БЫВАЕТ
Вот так и бывает. Казалось, навечно замрет
природа и холодно станет от стыни внутри и снаружи.
И ломкий, колючий, с цветными прожилками лед
покроет коростовой коркой окрестные лужи.
А где-то под снегом трава, ожидая команды «На старт!»,
для подвигов будущих силу таит в настоящем.
Вот тут то внезапно, как выстрел, случается март.
И губы немеют, и сердце колотится чаще.
И ты остановишься вдруг удивленно, почти не дыша.
И это бездонное небо тебя с головой накрывает.
И близкой становится чья-то чужая душа.
Вот так и бывает, поверьте, вот так и бывает.
природа и холодно станет от стыни внутри и снаружи.
И ломкий, колючий, с цветными прожилками лед
покроет коростовой коркой окрестные лужи.
А где-то под снегом трава, ожидая команды «На старт!»,
для подвигов будущих силу таит в настоящем.
Вот тут то внезапно, как выстрел, случается март.
И губы немеют, и сердце колотится чаще.
И ты остановишься вдруг удивленно, почти не дыша.
И это бездонное небо тебя с головой накрывает.
И близкой становится чья-то чужая душа.
Вот так и бывает, поверьте, вот так и бывает.
ВОРОБЬИ
Воробьи возвращаются в город, щебечут, галдят,
во дворах мельтешат, суетятся у талых помоек.
Вот один как из старого фильма заправский пират.
А другой, посмотри, с желтым клювом, особенно боек.
Среди медленных, важных, клюющих зерно голубей,
они словно шпана беспризорная из подворотни.
День встает над омытой дождями Москвой, и синей
бесконечное небо над Бибирево и Капотней.
Шумный город, как фокусник, прячет весну в рукаве.
Солнце светит вовсю, словно летом, уже без утайки.
И повсюду – на мокром асфальте, пожухлой траве –
рассыпаются шустрой гурьбой воробьиные стайки.
Вон их сколько! Шумят, задираются, прут на рожон.
А недавно еще пропадали, и где – непонятно.
Наступает апрель. Начинается теплый сезон.
Воробьи возвращаются в город. И это приятно.
во дворах мельтешат, суетятся у талых помоек.
Вот один как из старого фильма заправский пират.
А другой, посмотри, с желтым клювом, особенно боек.
Среди медленных, важных, клюющих зерно голубей,
они словно шпана беспризорная из подворотни.
День встает над омытой дождями Москвой, и синей
бесконечное небо над Бибирево и Капотней.
Шумный город, как фокусник, прячет весну в рукаве.
Солнце светит вовсю, словно летом, уже без утайки.
И повсюду – на мокром асфальте, пожухлой траве –
рассыпаются шустрой гурьбой воробьиные стайки.
Вон их сколько! Шумят, задираются, прут на рожон.
А недавно еще пропадали, и где – непонятно.
Наступает апрель. Начинается теплый сезон.
Воробьи возвращаются в город. И это приятно.
ПЕЙЗАЖ В ОКНЕ
Пейзаж в окне.
Кусочек неба в раме.
Часть улицы.
Неспешного трамвая
по кругу непрерывное движенье.
Садящееся солнце за домами
и в небе потерявшиеся птицы.
В открывшейся для взора панораме
нет ничего достойного вниманья
художника.
И день, что длится,
почти прочитан, и
тоска такая,
что можно было б умереть,
но знанье
того, чему пока что нет названья,
приковывает к окнам взгляд, где тени
темнеющих домов, и сок растений,
и стаи птиц, исполненных отваги,
стремящиеся ввысь, –
всего лишь звенья
одной цепи, и ты в оцепененье,
прислушиваясь и напрягая зренье,
глядишь в окно, рисуя на бумаге:
пустое небо,
силуэт трамвая,
пространство улиц,
двор,
кусты сирени,
садящееся солнце за домами.
И голубей…
Кусочек неба в раме.
Часть улицы.
Неспешного трамвая
по кругу непрерывное движенье.
Садящееся солнце за домами
и в небе потерявшиеся птицы.
В открывшейся для взора панораме
нет ничего достойного вниманья
художника.
И день, что длится,
почти прочитан, и
тоска такая,
что можно было б умереть,
но знанье
того, чему пока что нет названья,
приковывает к окнам взгляд, где тени
темнеющих домов, и сок растений,
и стаи птиц, исполненных отваги,
стремящиеся ввысь, –
всего лишь звенья
одной цепи, и ты в оцепененье,
прислушиваясь и напрягая зренье,
глядишь в окно, рисуя на бумаге:
пустое небо,
силуэт трамвая,
пространство улиц,
двор,
кусты сирени,
садящееся солнце за домами.
И голубей…
ИМПРЕССИОНИЗМ
Как на полотнах импрессионистов,
прозрачен день. Игрой теней и света
опальный август завершает лето,
и ветер по-осеннему неистов.
Дождем умыты скверы и бульвары,
особняков чугунные ограды,
где красками Моне и Ренуара
расписаны старинные фасады.
Где воробьев шальное вольтерьянство:
браниться, хорохорясь и хмелея.
Где звонкое наполнено пространство
пейзажами Сезанна и Сислея…
Бродить до сумерек по набережным сонным,
трястись в вагоне позднего трамвая,
восторженным,
смиренным,
ослепленным,
от боли и любви изнемогая.
прозрачен день. Игрой теней и света
опальный август завершает лето,
и ветер по-осеннему неистов.
Дождем умыты скверы и бульвары,
особняков чугунные ограды,
где красками Моне и Ренуара
расписаны старинные фасады.
Где воробьев шальное вольтерьянство:
браниться, хорохорясь и хмелея.
Где звонкое наполнено пространство
пейзажами Сезанна и Сислея…
Бродить до сумерек по набережным сонным,
трястись в вагоне позднего трамвая,
восторженным,
смиренным,
ослепленным,
от боли и любви изнемогая.
АВГУСТ
Дело к осени. Август.
Мириадами глаз
древнегреческий Аргус
смотрит с неба на нас.
Этот месяц античный
знает все наперед,
по бульварам столичным,
напевая, идет.
В колее подворотен
катит дней колесо.
Словно воздух бесплотен
и почти невесом,
самолетиком тает
в голубой синеве.
В косы ленту вплетает
порыжелой листве.
Дням безветренным, летним
поубавив огня,
поцелуем последним
осеняет меня.
Мириадами глаз
древнегреческий Аргус
смотрит с неба на нас.
Этот месяц античный
знает все наперед,
по бульварам столичным,
напевая, идет.
В колее подворотен
катит дней колесо.
Словно воздух бесплотен
и почти невесом,
самолетиком тает
в голубой синеве.
В косы ленту вплетает
порыжелой листве.
Дням безветренным, летним
поубавив огня,
поцелуем последним
осеняет меня.
* * *
Со временем былая пустота
наполнится вдруг воздухом, дыханьем,
прикосновеньем рук, сердцебиеньем
и новой дивной музыкой, а та
в себя впитает шорох и цветенье
травы, деревьев, птичий щебет, цвет
закатных облаков. И будут слух и зренье.
И будет свет.
наполнится вдруг воздухом, дыханьем,
прикосновеньем рук, сердцебиеньем
и новой дивной музыкой, а та
в себя впитает шорох и цветенье
травы, деревьев, птичий щебет, цвет
закатных облаков. И будут слух и зренье.
И будет свет.
В МУЗЕЕ
Метафора амфоры,
древнего быта осколки —
аллюзия времени.
Музейная пыль сродни
космической пыли.
Тени исчезнувших цивилизаций
взывают из темени
прошлого: стойте!
Мы тоже когда-то, как вы,
любили, мечтали,
мы были!
Воины и мореходы,
простые крестьяне, строители…
Мастер, корпевший над статуей,
как твое имя?
Мира навеки ушедшего
безымянные жители
смотрят на нас с фаюмских портретов
глазами живыми.
древнего быта осколки —
аллюзия времени.
Музейная пыль сродни
космической пыли.
Тени исчезнувших цивилизаций
взывают из темени
прошлого: стойте!
Мы тоже когда-то, как вы,
любили, мечтали,
мы были!
Воины и мореходы,
простые крестьяне, строители…
Мастер, корпевший над статуей,
как твое имя?
Мира навеки ушедшего
безымянные жители
смотрят на нас с фаюмских портретов
глазами живыми.
* * *
Бог, в которого я не верю, все же хочет меня спасти:
держит за руку, подстилает соломку. Сжимая в горсти,
как воробышка в теплых ладонях меня несет.
Пылинки с меня сдувает и думает, что спасет.
В бездорожье указывает мне путь, говорит — иди!
Если я оступлюсь, упаду, он поднимет, прижмет к груди,
улыбнется усталой улыбкой и скажет: «Ну что ж ты,
родной?
Не ушибся? Вставай! Дай-ка я тебя пожалею,
маленький мой».
От ненастья укроет меня, даже если я не просил.
И когда меня оставляют силы, дает мне сил.
В самых темных моих закоулках включает свет.
Бог, в которого я не верю. Которого нет.
держит за руку, подстилает соломку. Сжимая в горсти,
как воробышка в теплых ладонях меня несет.
Пылинки с меня сдувает и думает, что спасет.
В бездорожье указывает мне путь, говорит — иди!
Если я оступлюсь, упаду, он поднимет, прижмет к груди,
улыбнется усталой улыбкой и скажет: «Ну что ж ты,
родной?
Не ушибся? Вставай! Дай-ка я тебя пожалею,
маленький мой».
От ненастья укроет меня, даже если я не просил.
И когда меня оставляют силы, дает мне сил.
В самых темных моих закоулках включает свет.
Бог, в которого я не верю. Которого нет.
* * *
Густое утро пробую на вкус,
на звук и цвет, на ощупь и на запах.
Морозный воздух пахнет как арбуз.
И будущность стоит на задних лапах
передо мной и жарким языком
ладони лижет с радостью собачьей.
Мне слезы застят свет, и в горле ком.
Но день пока не начался, а значит —
все впереди еще: и Божья благодать,
и горний путь, и этот мир пред нами,
что можно без конца перебирать
глазами, сердцем, пальцами, губами.
на звук и цвет, на ощупь и на запах.
Морозный воздух пахнет как арбуз.
И будущность стоит на задних лапах
передо мной и жарким языком
ладони лижет с радостью собачьей.
Мне слезы застят свет, и в горле ком.
Но день пока не начался, а значит —
все впереди еще: и Божья благодать,
и горний путь, и этот мир пред нами,
что можно без конца перебирать
глазами, сердцем, пальцами, губами.
ЛЕТЧИК
Стрелой пернатой, камнем из пращи
взмываю ввысь — ищи меня, свищи!
В порыве вдохновения, в азарте
я поднимаюсь выше облаков.
Еще, казалось, здесь — как был таков!
Уже лишь точка на планшетной карте.
Я невесом и легок словно пух.
От скорости захватывает дух.
Здесь дальше горизонт и ярче звезды.
Крылом поймав воздушную струю,
я ей дышу и пьяный ветер пью,
винтом железным вспарывая воздух.
Смотри за мной внимательней, дружок.
Я совершаю затяжной прыжок
с земли до неба. В голубом атласе
небесных сфер летит мой самолет:
как птица, кувыркается и вот —
ныряет вниз и выпускает шасси.
взмываю ввысь — ищи меня, свищи!
В порыве вдохновения, в азарте
я поднимаюсь выше облаков.
Еще, казалось, здесь — как был таков!
Уже лишь точка на планшетной карте.
Я невесом и легок словно пух.
От скорости захватывает дух.
Здесь дальше горизонт и ярче звезды.
Крылом поймав воздушную струю,
я ей дышу и пьяный ветер пью,
винтом железным вспарывая воздух.
Смотри за мной внимательней, дружок.
Я совершаю затяжной прыжок
с земли до неба. В голубом атласе
небесных сфер летит мой самолет:
как птица, кувыркается и вот —
ныряет вниз и выпускает шасси.
ВОЙНА
Скажешь с досадой: пошел ты на…
Разве не видишь — идет война.
Идет война, разрази меня гром,
света со светом, добра с добром.
Война всех со всеми и против всех
всех поровну делит на этих и тех.
Чуешь под кожей воинственный зуд?
Око за око, зуб за зуб.
Эти считают, что правы, а те
уверены так же в своей правоте.
Ни этих, ни тех не упрятать в рукав.
Каждый из них по-своему прав.
В каждом есть свет, и на каждом вина.
Вот потому и идет война,
в которой не так уж и важен успех.
Война всех со всеми и против всех.
Разве не видишь — идет война.
Идет война, разрази меня гром,
света со светом, добра с добром.
Война всех со всеми и против всех
всех поровну делит на этих и тех.
Чуешь под кожей воинственный зуд?
Око за око, зуб за зуб.
Эти считают, что правы, а те
уверены так же в своей правоте.
Ни этих, ни тех не упрятать в рукав.
Каждый из них по-своему прав.
В каждом есть свет, и на каждом вина.
Вот потому и идет война,
в которой не так уж и важен успех.
Война всех со всеми и против всех.
* * *
Жизнь проходит, значит, так и надо:
было-сплыло, поросло быльем.
Тянет в окна раннею прохладой,
пахнет утро стиранным бельем.
Новый день встает неторопливо.
Стынет в бочке темная вода.
Ветер бродит в зарослях крапивы.
Суетятся утки у пруда.
Плеск воды и, как напоминанье
о былом, колеблемый, сквозной,
солнца луч на отмели, купанье
и дорога долгая домой.
было-сплыло, поросло быльем.
Тянет в окна раннею прохладой,
пахнет утро стиранным бельем.
Новый день встает неторопливо.
Стынет в бочке темная вода.
Ветер бродит в зарослях крапивы.
Суетятся утки у пруда.
Плеск воды и, как напоминанье
о былом, колеблемый, сквозной,
солнца луч на отмели, купанье
и дорога долгая домой.
ВЕЧЕРНЕЕ
Помедлив на последнем рубеже,
скупое солнце прячется за крыши.
О том, что дело к вечеру уже,
я промолчу, но ты меня услышишь.
Ты свет зажжешь, и тьма сойдет на нет.
Прикроешь в доме окна, чтобы тыщи
ночных гостей, стремящихся на свет,
не вторглись в наше скромное жилище,
в котором только двое — ты и я,
живем как две нахохленные птицы.
Зачитанную книгу Бытия
открыв на заключительной странице,
мы будем молча наблюдать в окно
Вселенную от альфы до омеги,
как на плывущем к вечности, давно
от берега отчалившем ковчеге,
и плыть, и плыть сквозь заоконный мрак,
в холодное стекло уткнувшись лбами,
и чувствовать все явственнее, как
ночная тень сгущается над нами.
скупое солнце прячется за крыши.
О том, что дело к вечеру уже,
я промолчу, но ты меня услышишь.
Ты свет зажжешь, и тьма сойдет на нет.
Прикроешь в доме окна, чтобы тыщи
ночных гостей, стремящихся на свет,
не вторглись в наше скромное жилище,
в котором только двое — ты и я,
живем как две нахохленные птицы.
Зачитанную книгу Бытия
открыв на заключительной странице,
мы будем молча наблюдать в окно
Вселенную от альфы до омеги,
как на плывущем к вечности, давно
от берега отчалившем ковчеге,
и плыть, и плыть сквозь заоконный мрак,
в холодное стекло уткнувшись лбами,
и чувствовать все явственнее, как
ночная тень сгущается над нами.
* * *
Такая погода: ни зги не видать
и ветер промозглый.
Еще уходящее время догнать,
быть может, не поздно.
Быть может, не поздно вскочить на ходу
в автобусик тесный.
Пусть где-нибудь с краю, не в первом ряду
занять свое место.
Но хмурое небо, пожалуй, не даст
последнего шанса.
Хрустит под ногами слежавшийся наст.
Три дня до аванса.
Хоть как-то дожить, доползти, дотянуть
до счастья, до лета.
И в этом желанье сегодня вся суть
моя как поэта.
и ветер промозглый.
Еще уходящее время догнать,
быть может, не поздно.
Быть может, не поздно вскочить на ходу
в автобусик тесный.
Пусть где-нибудь с краю, не в первом ряду
занять свое место.
Но хмурое небо, пожалуй, не даст
последнего шанса.
Хрустит под ногами слежавшийся наст.
Три дня до аванса.
Хоть как-то дожить, доползти, дотянуть
до счастья, до лета.
И в этом желанье сегодня вся суть
моя как поэта.
ЧЕРНОВИК
Утро, похожее на черновик:
слово, еще одно слово, помарка.
Комната, лестница, улица, арка,
выход во двор, переулок, тупик.
Годы… зачеркнуто.
Счастье… зачеркнуто.
Будто с ног на голову перевернута
жизнь. Холодок от реки.
Кухонных диспутов крестики-нолики,
чайник на шатком, обшарпанном столике
пишутся с новой строки.
Где я? Забор в рыжеватой окалине.
Богом затерянный дом на окраине.
То ли Братеево, то ли Чертаново.
Все переписано. Начато заново.
слово, еще одно слово, помарка.
Комната, лестница, улица, арка,
выход во двор, переулок, тупик.
Годы… зачеркнуто.
Счастье… зачеркнуто.
Будто с ног на голову перевернута
жизнь. Холодок от реки.
Кухонных диспутов крестики-нолики,
чайник на шатком, обшарпанном столике
пишутся с новой строки.
Где я? Забор в рыжеватой окалине.
Богом затерянный дом на окраине.
То ли Братеево, то ли Чертаново.
Все переписано. Начато заново.