Критик, решившийся сказать своё слово о таком удивительном, редкостном и необычном писателе, как Борис Евсеев, не может не задуматься, а какой должна быть его критика: чего она хочет и что может? И ещё вопрос: при каком условии переживание от произведения искусства может стать осознанным?.. Только когда оно художественно, а собрание произведений в своей совокупной цельности несёт в себе новый художественный мир.

Если такой мир есть или созидается целенаправленно, это значит: путь автора не случаен. Именно такой путь постижения бытия – реального и трансцендентного, земного и небесного, исторического и сакрального, документального и мифологического – созидает на наших глазах Борис Евсеев.
Он из породы тех самобытных писателей, которым нельзя "навязать", как говорил мне Леонид Леонов, "чужую эстетику и этику", нельзя навязать расхожие мнения и сегодняшний усреднённо-тривиальный стиль. У Евсеева всё своё: мысль, образ, язык. Писатель устойчивой традиции и ошеломляющей новизны, он никогда не теряет "лица необщего выраженья". Притом что каждая новая книга ставит нас перед неизвестною гранью его дарования. И это не выглядит случайностью, а входит в осознанную стратегию мысли и слова в ХХI веке.
У художественно-целого всегда есть определённая форма. Способность выявления её писателем – существенная часть мастерства. Борис Евсеев не просто ощущает и "видит" жанр – роман, повесть, рассказ, он различает и намечает разные уровни жанрового мышления.

Метафизика и реальность

Можно предположить, что излюбленный жанр писателя – повесть, которая скрытно или явно тяготеет к роману. В книге "Чукотан" (2020) он помещает под одной обложкой три повести, каждая из них имеет дополнительное жанровое определение. "Чукотан" – арктическая повесть, "Сокол странствий" – повесть-притча, "Кожа Иова" – просто повесть.
И это не случайно. Как подлинный художник, Евсеев понимает: любой замысел имеет жанровые признаки – и старается как можно смелее и вдохновеннее донести его до читателя. Три разные повести, объединённые вместе, перезванивают друг с другом, образуя цельную и явно обновляемую романную структуру.
Чтобы прояснить замысел повести "Чукотан", Евсеев, возрождая и переосмысливая традицию русского классического романа, вводит предисловие. "Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно или служит объяснению цели сочинения, или оправданием и ответом на критики" (М. Лермонтов, "Герой нашего времени"). В данном случае предисловие служит именно объяснением цели: "Чукотка – ледяной рай. Непреклонный, очищающий и страшно приманчивый для тех, кому опостылел чад городов и толпы потребителей, рыщущих в поисках секонд-хенда".
Московский автор, почувствовавший острую необходимость вырваться из городской суеты и банальных, изживших себя сюжетов, отправился на Чукотку (пример Чехова, совершившего путешествие на Сахалин, несомненно, жил в памяти писателя). Думаю, Чукотка для Евсеева стала тем же, чем Армения для Андрея Битова. Он нанёс её на свою художественную карту, запечатлев неповторимую историю, услышанную и увиденную, в стенах Музейного центра "Наследие Чукотки". Взгляд автора случайно упал на один из экспонатов, им оказался перстень красавицы Елены Бирич, который она подарила своему любовнику, первому председателю Анадырского ревкома Михаилу Мандрикову. В 1920 году Мандриков был расстрелян верными Колчаку людьми. Елену насильно увезли в Америку, а перстень-печатка, снятый с пальца Мандрикова во время раскопок вечной мерзлоты в 1967 году, сохранился. Из ярких образов и исторических картин повесть "Чукотан" и родилась. Повествование, получив художественную огранку, вышло далеко за пределы истории о существовании "не убиваемой ни временем, ни революциями любви". Наравне с названными героями в этой повести проживают свою жизнь и маленький юркий Выкван, прозванный русским доктором Чукотанчиком, и огромная серая медведица, которая "от тоски и неутолённого голода не могла заснуть", и скитник в молельной обители, дающий героине слова надежды и спасения: "Та из жизней не копеечная, которая с судьбой, данной от Бога, сумела себя совместить. Бог – это ведь тяжкая духовная пахота, а потом – озарение. А люди озарения от себя гонят… Ты не такая. Судьба твоя с жизнью правильное совмещение имеет".
Эта повесть – о величии природы и бессмертии души человеческой, об исторически достоверном и фантастическом. Евсеевский "Чукотан" как бы продолжает на новом уровне "космизм" Андрея Платонова. В "серебристо-продольном жанре" повестей Евсеев обнаруживает неповторимое своеобразие и величие каждого топоса-места. Здесь и ледяные просторы Чукотки, и вольный простор волжских далей, где у сокола странствий своё личное воздушное пространство, в котором он, "перелетая от земли к земле, от воды к воде, сшивает эти земли-воды своим острым пером".
"Сокол странствий" – притча, которая совершает перенос мысли из мегапространства в пространство обычное. Мир природы, птиц и зверей неравнодушен к человеку, готов прийти на выручку – и это сегодня уже не метафизика, а реальность.
В "Коже Иова" – документально-исторический и в то же время мистико-мифологический уровень художественного мышления: здесь исследуются современный террор и революция, как они связаны между собой и как человеку нашего времени избегнуть тех разрушений, которые они несут, "как выстоять в минуты роковые"…
Читатель видит городское пространство столицы, московских старинных переулков, подмосковные деревни, станцию метро "Площадь Революции", где сосуществуют рядом любовь и ненависть, ужас и надежда на спасение; видит опасный путь, которым проходит насильно "заминированная" террористами героиня повести Воля Рокотова, а вместе с нею и автор, не просто ищущий концовки произведения, а мучительно размышляющий о корнях современного терроризма. Здесь мы отчётливее понимаем правоту мысли философа, считавшего, что "за пространством, по-видимому, нет уже больше ничего, к чему его можно было бы ещё возводить. От него нельзя отвлечься, перейдя к чему-то другому" (Мартин Хайдеггер. "Искусство и пространство").

Погружённый в музыку

И уж если говорить о феноменологии письма Евсеева (такое научное определение даёт Алла Большакова, автор первой книги о его прозе), нельзя не вспомнить путь писателя к прозе и языку, нельзя обойти вниманием начальную веху биографии, важную для понимания его творческого пути. С раннего детства Борис был погружён в музыку. С шести лет обучался игре на скрипке. Окончил в 1971 году музыкальное училище в родном Херсоне, поступил в Институт имени Гнесиных, сдав вступительный экзамен по специальности на отлично. Учился и, как водится в молодые годы, пережил "романчик" (так он впоследствии назовёт свой роман об этом времени).
Но было и другое, определившее на долгие годы его мировоззрение и гражданскую позицию: не отмалчиваться, принимать близко к сердцу несправедливость, зорко и смело вчитываться в трагические страницы истории и современности. Огромное впечатление на него произвели лекции Георгия Куницына по эстетике, читанные в Гнесинке: под влиянием куницынских идей он начнёт писать письма правозащитного характера, в частности с требованием обеспечить свободу высказываний А. Солженицыну. Может, поэтому один из первых рассказов Евсеева – о человеке, расстреливавшем заключённых в тюрьме…
С экзистенциальными, а не "идеологизированными" рассказами прорваться сквозь тогдашнюю цензуру, не "подслужившись" нашим партийным бонзам или зарубежным доброхотам, было сложно. И всё-таки музыканта Евсеева властно влекло слово, захватывал таинственный "процесс воображения", открывающий несметные и ещё далеко не исчерпанные возможности русского языка.
Какая плата за это? По воспоминаниям современников, Блок считал, что "художник платит случайной жизнью за неслучайный путь". Мысль на первый взгляд спорная. Разве бывают случайные жизни? Но, если вдуматься, приходишь к пониманию: путь художника не случаен только при условии, что он создаёт или уже создал свой художественный мир и язык. Тогда всё казавшееся случайным перестаёт быть мелким, несущественным, входит в судьбу писателя, обретая вес и смысл…
Евсеев продолжал зарабатывать на жизнь музыкой, скитался по стране, встречался со множеством случайных и неслучайных людей. Именно в те годы, лишённый возможности печататься, он и сделал выбор в пользу художественного слова: стали появляться в самиздате его стихи и рассказы. Тогда же отчётливо проявилась особенность феноменологического письма, позже замеченная критикой: прощупывание слов звуком, где оказываются рядом прощение и прощание, где краской звука даётся нечто существенное в портрете человека ("бархатный, как велюр, низкий и неторопливый мужской голос"), где "звук беспредельный, всеоживляющий" обозначает высокое, а змеиный звук – низкое и бездуховное.
Думается, именно с романа "Евстигней" (2010) проблема музыки и её творца в России становится особенно значимой, и не только в творческой биографии Евсеева: она заполняет глубокую нишу-лакуну в современном литературном процессе. Такого романа у нас ещё не было. Ведь судьбы автора и его героя во многом совпадают – глубинное, а не показное новаторство, долголетнее непризнание, неумение уживаться с сильными мира сего...
Обратившись к веку ХVIII, воссоздавая по редким архивным документам главные исторические вехи и фигуры той эпохи, будь то Екатерина Великая и Павел Первый, падре Мартини и аббат Маттеи, поэты Гаврила Державин и Яков Княжнин, писатель восстанавливает трагический жизненный путь отринутого своим временем создателя гениальных опер и мелодрам: "Ямщики на подставе", "Американцы", "Орфей и Эвридика". Получив блестящее образование и вернувшись из Италии в Россию, Евстигней Фомин, этот русский Моцарт, пришёлся не ко двору, вызвал гнев Екатерины II, впал в немилость, а затем и в нищету, зарабатывал на жизнь доведением "до кондиции" музыкальных сочинений своих не слишком умелых современников.
"Евстигней" стал для Евсеева открытием самого себя, своей сокровенной темы в искусстве и личной, предназначенной только для него, писательской судьбы: полжизни в пренебрежении и неизвестности и только ближе к зрелому возрасту взрыв признания и восторга читающей публики. Отторгнутый обществом и людьми, несправедливо выброшенный на обочину жизни, Борис Евсеев искал, нашёл и воплотил эту грань в разных образах и жанрах: таких как повесть "Юрод", роман "Очевидец грядущего" (об Авеле Васильеве, предсказавшем гибель дома Романовых, революции, войны, судьбы России будущего и просидевшем за это 20 лет в тюрьмах). В этом же русле и рассказ "Раб небесный" о валторнисте, играющем уже в наши годы в подземном переходе, и эссе "Разрубленный ствол" о замечательном русском поэте Олеге Чухно (1937–2009), не признанном в 60–90-е годы. Как писал словенский философ Жига Кнап: "Эссе Евсеева лучшее из того, что я читал в российской прессе о книге Олега Чухно "Стволы и листья".
Ницше считал: "Без музыки жизнь была бы ошибкою". В случае с писателем Евсеевым, обладающим музыкально-поэтическим языком, это просматривается отчётливо. Язык его прозы столь отличен от усреднённо-серого, безубразного и безобрбзного языка многих современных произведений, что кажется: само Слово выбрало этого писателя как наиболее подходящий инструмент для извлечения звука и смысла!
Евсеев начинал как поэт. Поэзия всегда подпитывала его прозу. Уже будучи зрелым мастером, он издал книгу, названную необычно, – "Процесс воображения". Похоже, он хотел сказать: процесс воображения, который "проходит" поэт, необходим и прозаику. Одну из особенностей этого процесса – "суметь сказать о главном косвенно, через намёк, через условный сигнал, посылаемый от души к душе", – отметил незадолго до своей трагической кончины протоиерей Александр Мень в эссе о произведениях Евсеева "Объять необъятное" ("ЛГ", 1992 год, № 18).

Увидеть в зримом – незримое

Сегодня Борис Евсеев – блестящий мастер рассказа. Он вернул этому замечательному жанру традиции Чехова, Бунина, Платонова. И эти традиции развил. Но главное, он дал рассказу ХХI века новые смыслы: философские, нравственные, психологические. Что значит "смыслы"? В записных книжках Бахтина читаем: "Смыслом я называю то, что даёт ответ". С этой точки зрения книга рассказов Евсеева "Раб небесный" (2021) – а до этого у него вышли сборники рассказов "Офирский скворец", "Лавка нищих", "Сергиев лес" – яркое воплощение в современной прозе смыслов-ответов.
Рассказы из новой книги разноплановы, разножанровы, многослойны. Уже сами названия – самобытные, редкостные: "Осеннее безумие птиц", "Сульфазиновый крест", "Антипят и душистый мозг", "Издёвочный слуга" – побуждают к чтению: а что в них? И это здоровое любопытство – лучший залог того, что их прочтут. В книге есть удивительный рассказ, где с предельной силой откровенности и доверия автор делится с читателем своим опытом понимания человека: маленького, мимолётного, но спустя много лет оживающего в памяти, требующего внимания, ждущего от писателя слов оправдания, защиты и любви.
"Чем дольше живу, тем чаще вспоминаю случайных, казалось бы, людей. По временам мимолётные встречи вообще начинают представляться самыми важными знаками судьбы" (рассказ "Опыт оправдания случайного человека"). Автор выбирает тех случайных-неслучайных людей, в историях и судьбах которых есть ускользающая от поверхностного взгляда загадка, заставляющая художника увидеть в зримом – незримое, и прекрасно справляется с этой за- дачей повышенной сложности в рассказе "Девушка-минутка", самом коротком и самом таинственном в книге.
Размышляя о судьбе "девушки-минутки", автор делится с читателем сокровенным признанием: "Я долго корил всех… за то, что Галя С., её смугло-молочная красота, её мягкость исчезли навсегда. Может, от чувства невосполнимости, от змеиного звука всепоглощающего забвения, от ощущения тупой преходящности бытия я и стал относиться с обострённым вниманием к деталям, пустякам, к абсурдным и нелогичным знакам, особенно если они были связаны с чем-то таинственно-прекрасным".
Утешают ли рассказы Бориса Евсеева? Да, без сомнения. В рассказе "Раб небесный" – это странник-провидец, посланный свыше со словом утешения и правды обнищавшему валторнисту, пытающемуся взять запредельный звук. В "Абхазской новелле" единственно правильный выбор собственной судьбы, который делает девушка по имени Амра, заблудившаяся в хаосе войны, прогрохотавшей над её родной землёй, подсказан самой природой – "путь пчелы", как путь возвращения к миру и дому, успокаивает, оберегает…
Как определить в целом прозу Евсеева? Какая она? Философская? Экзистенциальная? (Перекликающаяся со стихами Заболоцкого, процитированными в повести "Кожа Иова": "А тело бредёт по дороге, / Шагая сквозь тысячи бед, / И горе его, и тревоги / Бегут, как собаки, вослед…") А может, мифопоэтическая?
Прочитавшие другие произведения писателя, возможно, скажут: "Что вы! Это жёсткая социальная проза, часто доходящая до гротеска". Да, это так. У Евсеева просматривается не только традиция Салтыкова-Щедрина, но и влияние картин Босха и Гойи (чего стоит образ людей-нелюдей-террористов-пёсиголовцев всё в той же "Коже Иова").
И в то же время это проза воспитания: не случайно Борис Тимофеевич так много пишет для детей и юношества, а некоторые его рассказы, такие как "Рогатый заяц и звук жизни", "Кончиками пальцев", достойны того, чтобы войти в антологии и хрестоматии для детского чтения, как вошли в список Министерства образования для чтения в школе его книги о Чайковском и русских композиторах.
Сам Евсеев определяет свою прозу как прозу нового зрения или прямовѝдения.
"Так, значит, он успешный писатель?" – нетерпеливо спросят автора этой статьи читатели, привыкшие к тому, что критика постоянно обслуживает и оприходует сочинителей, занося их в клеточки ученических тетрадей. Да, конечно, Борис Евсеев – успешный писатель. Но лучше было бы сказать: он внёс значительный и ощутимый вклад в русскую словесность. Правда, "вклад" – слово слишком академичное, тяжеловесное для этой прозы, где дышит, сияет, дрожит каждый сгусточек таинственной и непредсказуемой мысли.
Для меня Евсеев – талантливейший писатель, а, как известно, талант – самая ошеломляющая новость. Но, заметим, талант его – особого, не часто встречающегося свойства. Лучше всего, на мой взгляд, о такого рода таланте сказал Ходасевич: "Талант без труда есть талант, зарытый в землю. Обработка своего таланта есть для писателя дело порядка религиозного. Искусство есть озарение обработанное, умелое". Не упустить, не проморгать мгновенные вспышки, не исказить, не опошлить их – и есть искусство озарения! Этим бесценным делом – "делом порядка религиозного" – и занимается всю жизнь писатель Борис Евсеев.

Поздравляем Бориса Тимофеевича Евсеева с 70-летием! Крепкого здоровья, творческих сил и благодарных читателей!