Подношу твой вопрос
ранкой к губам,
опускаюсь как с гирей на дно.
в ста мирах тебя
пустоте не отдам.
речь моя — не кино,
а голос — видишь
бисера нить?
эхолотом измерь свой плен!
время верить
и время тебя любить
вне пределов
и лет, и стен.

- - - - - - -

В этом городе старых детей
Все мечтают поймать
Синюю рыбу. весной ее косяки
нерестятся в тину многоокончатых берегов.
голубой чешуей усыпан двор и кровать,
и сто янтарных подков
в сердце поцокивают — окинь
лишь утренним взглядом
летучие пузырьки…

— …Я пою океану осанну
хордой в твоем хребте.
спят надводные страны
в моем ночном животе.
суши пятипалые весла!
зачем звучание од
воды в сушумнах, чьи сосны
растут не ко мне, а от?


Человеку мало обеда, обуви и огня.
он равняет Платона и Гегеля как бы для
упражнения воли к осмысленности границ,
разгоняя по белому черное стайкой птиц.
— Равновесие, Гамлет, ведет не на трон, а в цирк;
шелестит о плечо молчальника мездра овцы.
— Дальше? — Докторский циркуль чертит круги пентаграмм,
а выходит не lumen coeli — сто программ
в аккуратнейшей рамке — за что, прагматик, отметь,
ты не черный квадрат попираешь — ты прячешь смерть.

— Постой, Алиса,
аbyssus abyssum!
не исследуй кроличью
или птичью:
Филомела прикована к океану
воздуха — кровью, рыба
к зазубринам волн — бездушьем,
к экрану
аксонного комля глыба —
током сommunity и берушами…
говорит Алиса:
— Я — слушаю.
я дышу.
вместо крови, пожалуйста, чашечку чаю.
— Тебя не тошнит, Алиса?
— Здесь разреженный воздух я засыпаю
зерна смысла подводны как поросль риса

Постигающий время несет любовь в лабиринт.
вода вымывает карстовые ходы,
Минотавр привыкает к повадкам еды,
Ариадна из нитей сплетает бинт…
— Пиранези, подвесь цепь своих галерей
изнутри подреберий летучих гор —
Семирамис заглянет в твои сады
под руку с Босхом.
                — Сознаний винт
о резьбу меццо-тинто искрит сильней,
если чувства поддернет жертвы блесна:
между скользких от казней опор и створ
на игле твоей мост из пяти стихий…
— Положись на вестибулярный, на
просвет жаберной щели сна —
даже если под ней Ахав говорит.
даже если гарпун его, как стихи,
в центре всех восьми ладоней горит...

— По промзонам и полигонам неслись и плелись домой.
На всеобщий корабль не осталось ни мышц, ни лет.
Вот и пристань, и стапель, только запах чужой.
Кожух дней истлевает. Сереет века скелет.

— Кто слагал твое тело?
не все ли теперь равно,
в ком созвездиям пело,
а вышло на тьму и дно.
кто дарил тебе слезы? —
просторно — купай глаза! —
в зыбких складках Делёза
все море — одна слеза…

— Немо и «Наутилус»? почему не «Левиафан»?
«Иона»? (трое суток ездил в ките — отсюда
открывается превосходная перспектива…)
— Л. глотает пророков, понимаете, капитан?
….
иллюминатор дневного мозга смотрит свойствами нарратива.
сквозь кубики рыбного заливного просвечивает посуда,
как при штиле — шельф… подлодка — не диво!
а вот рыба-внутри… то ли Мёбиус, то ли Эшер абсурда.

Танцы света,
когда поглядишь из-под
кожи воды —
хор Космической оперы,
пещеры Али-Бабы…
Икар, трогающий лады
Зодиаков, летит камнем под свод
Нерея, в факелах брызг забыв
всех фантазий пиры…
он очнется вновь — Ихтиандром.
круговороты сфер скрепляют родство
с Землей —
зыбким речным меандром.

— Летучая рыба или рыба Летающая?
-тающая, тающая
там, за пределами легких,
на цыпочках языка
стрекозиным трепетом
плавника —
небосвод омывающая,
как пароль и логин
за экран ускользающая
прочерком спин…

(Кислород набирала на десять строк,
выдохнула — в десять страниц)

— Тятя, тятя, а правда, что кисть и перо
раньше были не только у птиц?
— Кистеперые — наших историй нутро.

— Ростом? да с человека.
возрастом? — на полмиллиарда старше.
литосферные эры не отметились сажей
на коже, глаза остались на стороне лба.
а как всплещется память неба —
среда обитания трескается кракле:
на вертикальном векторе рыба — чека,
дерни хорду — узнаешь, что плыл в стекле.
из осколков, как из воронки камфара,
истекает голос; из черной тьмы —
синий цвет рыбы: сквозную анафору
воли – цитирует эхо тюрьмы.

…пряжу волн подрезая, крылом поводит моллюск.
рядом — змей-Тиамат голубит подбитый «Курск».
соляные растворы хранят белизну костей —
зарастают зеленым узоры земных страстей.
— Но сгущеньями неба плавя линии тел,
мы выводим плавные формы как жизнь систем
на разреженном, белом, а там — в безвоздушном и…
— Это дерево скучное! линии скучныии…

У жизнепаролей — темен уклон:
скажешь «рыба», булькнет в ответ: «Дагон».
в перепонках ли, позвонках
эта линия?
                — В снах
(в черном зонтике Оле Лукойе
отыскалось второе дно
(всего их сорок), называется «хаос»). но
названье не означает дверь:
под рукою
колышется майское полотно…
в разрывы скалится зверь.
светильник притушен,
туши мясо.
— Люблю покушать:
улов, переплясы!

— На мели, на мели окаянные дни.
мы ими спеленуты, всунуты в свалки толп.
нами ли, нами ли пустошь земли саднит?
мы мелеем, нам не за что стать щитом…
на, мели, на, мели — нашей солью они
услаждаются, «завтра» наших тщетой.
намели, намели годы — прахи в родник…
спляшем, Тедди! и ссыплемся в горло ничто…

Время, ставшее вязким,
как сумма тел.
что за разница Кроносу в темноте,
чей суставчик хрустнул о зуб?
но Алиса шепчет:
— Я вырасту и спасу!
Белого Кролика, Снарка,
птенца в остывшем гнезде,
твою бедную голову
на спинном шесте.
я воронкой сверну циферблат,
выцежу трупный яд.
поднимайтесь скорее,
не заглядывайтесь назад!

Звездолетчик для сопряженья сфер
вверяется атому и числу.
Нил и Мардж, каждый на свой манер,
помогли нашей творческой встрече с (лу)-
коморским чудовищем… страшен допотопный отец!
его кости — повсюду, в теле и в языке
(лучше б в недрах Кощеем бросили гнить?
карты времени в человеческой наготе,
коли нету под ними тяги агни —
непристойней свастики на рукаве).

— Вон несет эту рыбу таксидермист.
пусть в витрине хранит, пока не рассыплется, смысл.
Старики-то не спросят: «зачем
четыреста миллионов лет
ты хранил этот цвет?»
«разве в шкуре — с высью родство?»,
«поднималось к чему на хорде-луче,
тяжелея двудольным бутоном,
набухая — серое вещество?» —
архитектор программ
совершенствует ЭВМ,
прославляя киборга рождество.

Детей доктора М магнитит металлом рельс.
капитан Грей, отправляясь в рейс,
говорит:
               — На суше нас непременно с´едят,
раз железные сети нам не указ.
наш удел — океан, водяной ли, воздушный.
нашу деву, таящую парусный взгляд,
мы узнаем по очертаниям плеч на раз:
белой яхте среди пло(а)/тогонов душно.

Уплывай из Великой Сети, Ассоль.
не бери с собой ни айфон, ни буссоль.
наводи окуляры в зенит из подкорки.
а накроют сердце синие плавники —
размыкай и веки, и створки,
зажигай — звезды в помощь! — черные маяки.

— Да, — она говорит, — Капитан, я готова.
как Ганга и та девушка Мэри.
мое тело — Твои двери.
человекорыбы живей,
чем машино-звери.

Ты во сне,
золотая икринка,
речной тростник,
ресничками щупаешь
красное облако,
сиянье не отличишь от тела.
в дыру Брамы вплывает
Земное яблоко,
Солнечная система,
космоса амниотическая вода —
из нее вырастают глаза и солнца,
ветвясь в межзвездные ниши,
сгущаются города,
сплетаются в ДНК-спирали…
— Мама, я —
растущая музыка!
я вращаю ластами корни и дали!
скажи, отец меня слышит?
— Едва ли.
Он — сквозь тебя — дышит…

Океан жизни слоист,
точно «наполеон»,
и кишит кротовыми норами.
в каждом сцепленье взглядов —
спит эмбрион.
не смущаясь повторами,
открывай новый простор, свисти
в кулак, если старый гобой-бассон
стал слишком корректен.
остальное сделает ветер —

абсолютным ничто разговляясь, небесный огонь
вяжет ярость в гроздья черных камней.
затем
тяжесть брюха вспарывает грозой:
агон!
горизонтальных и вертикальных стен!
эти игры знал еще мезозой —
хохоча лаем свор между вскрывшихся
вен,
Рудра сушу срезал жалами бури.
миллионы зеленых губ шептали: анкор!
и вода расплетала тугие кудри,
светоточа, захлебываясь в тандуре
сердца новорожденного Сурьи,
истекая озоном из розовеющих пор —

…и когда на земле сгущается небо —
родится море.
дрожь любви, радость дружества —
новых галактик пряжа…
сквозь такие очки —
аж в ресницах звон —
и пустыня красива.
Ихтиос входит в зенит
долькой синего апельсина.
на песке чертят Его значки.
вслух не скажут.

Есть имена, что на кончике языка — соль.
Набежала волна, ушла… остались Алиса, Ассоль.
Ассоль и Алиса, та, что ждала, и та, что искала.
любопытство и верность — странные сестры.
что Игре? нас она сочинит сначала.
а они — сохранят обитаемый остров.

— Видишь Великую рыбу? —
шепчет Она во сне.
Он уточняет:
                — Золотого мекре?
Он — отыщет! пока эти глаза
вплывают в ночь афганской лазурью
и в матке ее — Золотая ветвь
поет, качая планету-дитя
в магнитную и в февральскую бурю,
и драконоголовые стражи-
хранители всех порогов
славят зов приносящую
падшему в клетку жизни

— Как во рту раскаленная галька
перекатами —
                це-ла-кант!
— в три подскока — слетевшая гайка…
— отделяются целла и кант
окоема — с кромки оттай-ка,
глыбы неба непроливайка!
— разверните же целлофан
темных смыслов, месье Лакан!
далеко ль заведет угадайка?
— це-лакант!
цель ланцетом, щелчками нагайки
море плещется! носятся чайки…
— це-ла-кант — точно ложечкой о стакан…
— звук поцелуя —
                чувственный квант
телокасанья разума вант.
знак априорной свободы как айкон
рыбы —
              и в вашем скелете, герр Кант!
— взлетов зародыш!
                пернатый акант-
небохранитель —
                подводный сектант!
сгиб запятой в эволюции —
                дай-ка
силу твою распрямить,
                арестант
времени,
                вылущить память Клондайком
в завтра,
                где Хаббла и Хаблика стан —
первые ласточки радости стай —…


…Рыбы не умирают. убитые рыбы спят.
в нашей памяти лежбище, и уже не смердит.
нашу жалость мы топим, точно слепых котят.
слезы нежности нам заменяют дожди.
только между лопаток, в сырые ночи
тихо-тихо под полосками скотча
приоткрываются жабры наидревнейшей рыбы…
Dolorosa и Отче, и мы смогли бы.