Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

ИГОРЬ МАЛЫШЕВ


Родился в 1972 году в Приморском крае. Живет в Ногинске Московской области. Работает инженером на атомном предприятии. Автор книг "Лис", "Дом", "Там, откуда облака",
"Корнюшон и Рылейка", "Маяк", "Номах". Дипломант премии "Хрустальная роза Виктора Розова" и фестиваля "Золотой Витязь". Финалист премий "Ясная Поляна", "Большая книга" и "Русский Букер".


ВЕСЕЛЫЕ ПОХОРОНЫ


Максову бабушку хоронили весело. По крайней мере, для нас, еще относительно молодых, это мероприятие отнюдь не было грустным. Нет, мы соблюдали приличия и если и смеялись, то вдали от родственников.
Макс любил бабушку. Больше того, он ухаживал за ней последние несколько лет, когда она впала в немного отстраненное от этого мира состояние. Но он хохотал и хохмил вместе с нами. Он не знал, что в его семье начинается череда смертей, в цепи которых будет и его смерть. И на его похоронах никто из нас смеяться уже не будет.
А тогда мы были молоды и жизнь била в нас с неукротимостью гейзеров.
Пока шло отпевание в церкви, перестроенной из здания ДОСААФ, мы стояли на улице.
- Хорошая колокольня.
- Жаль, невысокая.
- Очень жаль.
- Была б повыше, можно было бы прыгать с нее.
- Привязать резинку к ногам и вниз.
- Аттракцион "Почувствуй себя ангелом".
- Ныряешь вниз, говоришь прихожанке: "Привет".
- Осеняешь ее крестом, целуешь в лоб и уходишь обратно в небо.
Мы стояли в стороне от храма, и звуки наших голосов не были слышны там. Разве что мимика и телодвижения выдавали суть нашего диалога.
Мы вообще тогда много смеялись.
У Макса были усы, как у Махно на известной фотографии, и девушки его обожали.
Поминки прошли тихо.
Впрочем, мы досидели только до половины.
- Сегодня в "Современнике" выступает Сухоруков.
Начало через 15 минут, - сказал кто-то.
Мы попрощались и отправились на Сухорукова.
Полгода назад вышел фильм "Брат-2", побивший все рекорды популярности, и публика забила зал кинотеатра до отказа.
Сухоруков на сцене производил впечатление очень застенчивого человека. В отличие от большинства его киногероев.
В паузах его монолога мы выкрикивали "Вот уроды!" и "Русские не сдаются!". Зал смеялся, Сухоруков стеснялся и даже немного краснел. Вскоре мы решили, что здесь так же скучно, как на поминках, и покинули зал. Выходя из зала, я послал всем оставшимся воздушный поцелуй. Через два дня, зайдя по работе к нашим девушкам-переводчицам, все молодые, до тридцати, я заметил, что они смеются и почти не скрывают это. Я связал это с нашим демаршем на выступлении Сухорукова.
Мы гуляли до самой ночи. Смеялись уже, не смущаясь ничем.
Через год у Макса умерла мама, через два - муж его сестры. Через десять умер сам Макс. Замерз в снегу.
Но мы, оставшиеся, когда встречаемся, все так же много смеемся.


РАССКАЗ


Костя Заяц, лысеющий молодой человек лет двадцати семи, страстный любитель литературы, решил написать рассказ. Он вообще-то уже давно хотел что-нибудь написать, но все как-то не представлялся случай. В наличии у себя таланта наш герой не сомневался, а тут еще все так удачно совпало: мама и папа уехали на дачу (Костя, несмотря на возраст, жил с родителями), на столе нашлись три чистых листа бумаги и авторучка. Не написать в такой обстановке что-нибудь короткое и пронзительное казалось невозможным.
- Браться сразу за что-нибудь глобальное, вроде романа, пока не стоит. Сначала надо размять руку на вещах помельче. Двух-трех рассказов будет вполне достаточно, - решил он и задумался. Но задумался отчего-то не о рассказах, а о романе. Ему привиделось, как он напишет мощный, словно бедро американского бройлера, невероятно сложный по смыслу, но легкий в прочтении текст, с закрученной интригой, психологически выверенными характерами героев, многие из которых станут со временем именами нарицательными вроде Плюшкина или Обломова.
- Да, - произнес он вслух. - Это будет масштабное полотно. С легкой постмодернистской игрой, но вместе с тем совершенно реалистичное.
А потом... Слава, деньги, волоокие поклонницы, дружба с первыми людьми литературной России - Быковым, Прилепиным... В голове его пронеслись обрывки речи на вручении большой и очень престижной премии. "В наше время измельчавших душ и крохотных поступков", "видит бог, я не стремился к успеху", "ежедневный каторжный труд", "история России, пропущенная через плоть и кровь, мою плоть и кровь", "беспристрастные глаза потомков".
- Это будет вещь посильнее фаустпатрона, - прикинул он. - Впрочем, не надо отвлекаться.
Он с неохотой вернулся из своего великого будущего в неопределенное настоящее. Лучи софитов погасли, на ухо Косте села моль. Он согнал насекомое, несколько раз безуспешно хлопнул в ладоши, пытаясь убить зловредное существо, и посмотрел на лист бумаги. Тот оставался все так же безукоризненно чист. Костя щелчком сбил с уголка невидимую миру соринку и вздохнул. Мысль не шла.
За стеной послышались спотыкающиеся звуки пианино, по улице с ревом пронесся мотоцикл.
- Новый асфальт положили, вот и гоняют, скоты, - охотно отвлекся он. - Рассказ, рассказ. О чем бы написать? Прежде всего - сюжет. Сюжет - основа, скелет, кости.
Лучше всего было бы описать какое-нибудь реальное событие или происшествие. Не очень значительное само по себе, но способное отразить большие вопросы. На память пришло, как он был на похоронах двоюродной тети.
- Сюжет? Несомненно. Больше того, вечный сюжет!
Он вспомнил, как душно было в церкви, как плакал и хватался за край гроба муж покойной, старик с большими оттопыренными ушами и лицом, похожим на комок смятой оберточной бумаги. С другой стороны, хорошо ли описывать родственников, подумалось ему. Он успокоил себя тем, что Чехов и Гоголь не боялись выставлять своих знакомых в смешном свете, значит, и ему бояться не стоит. Правда превыше всего! Пусть даже для этого придется быть жестоким. Писатель - он ведь тот же хирург. Делает душе больно, чтобы спасти ее. Костя уже занес ручку, и тут возникли первые трудности. А ведь писать-то особо и не о чем, понял он. Ну, поплакал старик, ну, закопали тетю. Выпили на поминках по три рюмки водки и разъехались кто куда. Он сделал над собой волевое усилие и придумал первую фразу: "Похороны - дело неприятное, но необходимое. Как точка в конце предложения". Дальше дело снова застопорилось. Костя долго и яростно чесал авторучкой голову, пока не заметил, что не убрал стержень. "Хорошо хоть, под волосами не видно", - подумал он. Костя обманывал себя, волос у него, несмотря на молодость, было не так уж и много, и следы ручки ярко сияли на его лбу и "тонзуре". "Нет, похороны - тема сильная, благодатная. Есть простор для демонстрации сурового и спокойного отношения к главным вопросам бытия - жизни и смерти". Но разгуляться по этому простору у Кости отчего-то не получалось. Едва ручка приближалась к бумаге, как пространства съеживались до ширины прохода в плацкартном вагоне. В воздухе ощутимо запахло жареными курами, "Дошираком" и несвежими носками.
За окном со звуком, похожим на визг циркулярной пилы, снова пронесся мотоцикл.
- Скоты, какие же скоты... - пробормотал Костя, приподымаясь и с тоской вглядываясь в окно. - Понакупают драндулетов на папенькины деньги и носятся, думают, крутые!..
Он представил, сколько может стоить такой драндулет, и мысли его снова вернулись к премии.
"Интересно, а что Быков или Прилепин со своими премиями делают? Ну уж точно не мотоциклы покупают. Во всяком случае, не Быков. Он разве что на пианино в детстве играть учился. А вот Прилепин мог бы байк купить. Захар такой, ничего себе. Брутальный, в ОМОНе служил. И проза у него тоже. Брутальная, омоновская. Моя же будет не такая..."
Костя представил себе нечто невероятно глубокое и мудрое, как священные тексты, и даже засмеялся от удовольствия.
- Именно! Как священные тексты исчезнувшей цивилизации! Что-то вроде Павича.
Он радостно потер ручки и взбрыкнул под столом ногами.
- Однако внимательный и интеллектуальный читатель найдет там невероятно смешные конструкции. Хорошие критики, а их будет немного, хороших критиков всегда немного, назовут это "отстраненным юмором Демиурга".
Эта фраза так ему понравилась, что он решил ее записать, но тут за стеной с такой силой ударили по клавишам, что от обоев отклеился угол плаката игры "Max Pain 3" и повис зачахшим лопухом.
- Свиненок! - крикнул, подскочив от неожиданности, Костя. - Руки бы тебе оторвать!
Ответом ему была новая серия ударов, от которой отклеились еще два угла, и плакат стал похожим на подвешенного за ногу человека. Костя с минуту смотрел на стену немигающими глазами, потом заткнул уши и вернулся к рассказу.
Определенно, все складывалось как-то неправильно. Костя был уверен, что стоит ему взяться за перо, как строки сами потекут на бумагу, только успевай записывать. Пока же "потный вал вдохновения" отчего-то избегал его, словно зачумленного.
- Ну, правильно, у Быкова с Прилепиным всякие свинята над ухом фашистские марши не разучивают, - пробурчал он.
Ему представился пентхаус на последнем этаже элитной московской башни, стоящий у высокого полукруглого окна Быков, взирающий в полной тишине на широкий, как Волга, проспект. По проспекту несутся разноцветные иномарки, чиновники с мигалками вылетают на встречки и вдребезги разбивают машины простых смертных, кавказцы устраивают перестрелки, ОМОН набивает автозаки протестным электоратом... Писатель хмурит лоб, в его пентхаусе все та же мягкая обволакивающая тишина.
- Конечно, еще бы ему не писать! - фыркнул он. - Умеют некоторые устроиться в этой жизни.
Прямо под Костиным окном остановилась машина с гулко ухающими басами. Косте показалось, что кто-то с размаху принялся колотить его по лбу надутым резиновым шаром.
- Невозможно работать, быдло кругом!
Он походил по комнате, раздраженно потер изрисованную макушку.
- Рассказ, рассказ, черт бы его побрал.
Костя вспомнил, как в институте качал из интернета курсовые работы.
- Хорошо бы и рассказы также с нета качать, - размечтался он. - Чуть подправил, чтобы не очень похоже было - и, пожалуйста, премия Юрия Казакова в кармане. Нда... Шутки шутками, а работа стоит.
Он вспомнил, что Хемингуэй писал свои рассказы, сидя в парижском кафе и попивая коньяк. Бутылки коньяка хватало на один рассказ. Опыт - великая вещь. Опыт великих - вещь великая вдвойне. Бутылка коньяка у Кости была. Он прятал ее за диваном, мама не любила пьянства.
На этикетке могучий орел широко раскинул крылья и раскрыл рот, словно обещая одним махом перенести Костю в страну неиссякаемого вдохновения и огромных, как Эльбрус, премий.
Костя налил рюмку, выпил, поморщился и закусил шоколадкой.
- Интересно, Хемингуэй морщился от коньяка? Вряд ли. У него все-таки французский был, а не дагестанский за триста рублей.
Он снова оглядел чистый лист. Посередине белого поля темнела капля продукта кавказского происхождения.
- Это. Хороший знак. Все великие русские писатели были связаны с Кавказом. Пушкин, Лермонтов, Толстой. Даже Прилепин там вроде побывал. Определенно хороший знак.
Подобные мысли добавили ему бодрости, и он выпил еще рюмку. Оказалось, коньяк действительно оживляет воображение. Костя в пять минут сочинил в голове речь на случай вручения премии и даже придумал несколько изумительно остроумных ответов на каверзные вопросы недоброжелательных журналистов. И речь, и ответы стояли перед его мысленным взором реальные, будто отлитые в гра
ните. Поздравив себя со столь масштабной творческой удачей, он выпил еще, потом еще.
На краешке погрузившегося в эйфорию Костиного сознания мелькнула мысль о ненаписанном рассказе, но она показалась столь мелкой и ничтожной, что он не удостоил ее вниманием. В голове его проносились потрясающие образы и невероятные сюжеты. Костя упивался их созерцанием и коньяком.
Он проснулся на бледном рассвете. Голова болела невыносимо. Во рту было скверно, как в старом бомжатнике. Немного подташнивало и очень хотелось сползти под стол. Перед Костей лежал заляпанный шоколадными отпечатками пальцев и залитый коньяком лист бумаги. К углу его прилипла дохлая моль. Посередине, неровными буквами, похожими на хоровод тараканов-инвалидов, было написано "ГДЕ МОЙ УСПЕХ???????!!!!!!!".
От напряжения, вызванного разглядыванием надписи, Костю замутило, и пока он, шатаясь, трусил к туалету, в голове его несвежим утопленничком всплыла фраза: "Это уже не рассказ. Это инсталляция какая-то получается. А с инсталляциями к Гельману надо".
В туалете Костю стошнило.