Она смотрела на Виктора Степановича с фотографии на гранитном памятнике. Пошёл мелкий, подсекаемый ветром дождь.
Той ночью тоже шёл дождь: шумный, давящий и нагнетающий одиночество. Виктор Степанович несколько раз прикладывался к дивану. Сон, скользнув несколькими секундами, не задерживался. Он вышел из квартиры. На улице слякотно и холодно. Промёрзлые деревья и жёлтый свет фонарей. На автобусной остановке, похожей на сгорбившуюся беседку, он увидел на деревянной скамье сжавшийся шевелящийся комок.
— Автобусов больше не будет, — сказал он комку.
Комок развернулся: девушка лет восемнадцати.
— Пойдём, — бросила она, вставая и пошатываясь.
— Куда?
— Разве ты не за этим пришёл? Здесь не согреемся. Да и мокро. В постельке тепло.
Из-за угла дома рванул хлёсткий ветер, закручиваясь в вихрь и подметая разбросанные окурки.
— Пьяная? Иди домой.
— Куда?
По лицу мелькнула скошенная улыбка, она встала, потом снова рухнула на скамью и сжалась.
— Ты что, спятил? Разве не видно, что у меня нет дома. Вернее, он есть, — тускло протянула она, — но в нём живут беленькие, а я чёрненькая...
Порывистый ветер рвал, нагоняя холод. Она поплотней сжималась в комок. Виктор Степанович хотел снять куртку и накрыть её, а дальше что?
— Ты из этих? — спросил он.
— Да. Закурить найдётся?
Сделав две затяжки, закашлялась.
— Букетная я. Алкоголичка, наркоманка и проститутка, — отбивала она. — А как угадал: ты из этих? У тебя что, свои такие?
— Вот что, — немного подумав, сказал Виктор Степанович, не отрывая взгляд от её мокрого лица, то ли от дождя, то ли от слёз — трудно было понять, спутанных волос. — Пойдём ко мне. Выспишься в сухой постели.
— Один?
— Один.
— Понятно, — насмешливо протянула она. — Погулять с молодой захотелось. Плату за ночлежку чем будешь брать? Натурой? Я и за дозу, и за водку, и таксистам всегда расплачиваюсь ею. Сейчас я на взлёте. Молодая. Не боюсь. Нарасхват. А когда постарею... Говорят: к старости нужно готовиться, чтобы выдержать её и не загреметь раньше. Надеюсь, что много не протяну.
Спокойно. Обыденно. Не раз обдуманно.
Ветер усиливался. Виктор Степанович взял её под руку. Она засмеялась.
— Обычно мужики за другое берутся.
Дома в ванной она выжала мокрые волосы: густые, белокурые, растёрла махровым полотенцем, просушила феном, небрежно перекинула через левое плечо на грудь и потребовала водки.
— Водку не обещал.
— Как так на сухую? Скучно.
— А вот так.
— Тогда пойдём со мной спать, — бросила она, ощупывая внимательным взглядом его лицо и фигуру. — Хоть какое-то удовольствие получу. Да и ты тоже. На халяву. Если хочешь, я и подружку приглашу. — Она помолчала, а потом добавила: — Жизнь должна быть, как бесконечный секс с постоянным оргазмом. Согласен переспать?
— Да, только без подружки. Иди в маленькую комнату, раздевайся, а я сейчас приду. Сполоснись вначале.
Виктор Степанович ушёл на кухню, подождал, а потом направился к комнатке, она лежала раздетая, свернувшись в клубок, как на скамье в автобусной остановке, но, услышав шаги, быстро перевернулась на спину.
— Свет выключи. При свете не люблю.
Виктор Степанович щелкнул выключателем и вышел. Вынув ключ из кармана, защёлкнул дверь.
— Спи. Через окно не вылезешь. Там решётка. Дверь не сломаешь.
— А я возьму сейчас и позвоню в полицию, — закричала она. — Скажу, что ты меня силой затащил и изнасиловать хочешь. Гони бабки. Тогда звонить не буду.
— Звони.
Бешеный стук в двери.
— Придурок!
— Закрой рот, а то выпорю.
— Голой будешь пороть?
— Нет. Вначале одену.
Утром он открыл комнатку.
— Извини за вчерашнее.
— Бывает.
— Не удержался.
Отметил про себя: симпатичная. Она молча прошла в душ, сполоснулась, вышла на кухню. Он хотел поставить чайник, она перехватила.
— Сама. Чай я хорошо завариваю. А в холодильнике можно пошарить?
— Шарь.
Она сделала горку бутербродов.
— Я удивлена. Впервые за несколько лет, правда, их немного, я спала одна без мужчины. И впервые вижу мужчину, который не захотел на халяву переспать со мной.
— Ты не болтай, пей чай и ешь.
— Так не пойдёт.
Она встала, пошла в большую комнату и, притащив вазу с цветами, поставила на стол.
— Хорошо у тебя. Тепло, чай, цветы.
Она дёрнулась лицом.
— Не ныть, — бросила Виктор Степанович. — Я слёзы не умею вытирать.
— По тебе видно, что не умеешь. — Она помолчала. — Возьми меня замуж. Я и наркоту брошу, и водку, и проституцию. — Она помолчала. — Тебе легче. У тебя, наверное, и пистолет есть. Не захотел жить — приложил к виску... А мне? Повеситься? Как представлю, что вишу с высунутым языком и чёрным лицом, так дрожь берёт. Под машину броситься или с этажа выкинуться — калекой могу стать. Я часто представляла, как бросаюсь с высокого этажа. Секунды полёта, но в эти секунды я бы кричала? Жить, жить...
В глазах появились слёзы.
— Как вырваться? Бросить наркоту не получается.
— Получится, если захочешь. Главное — желание.
— Да где же его взять, — тихо ответила она. — У нас в городе почти всё такие. — Слушай. Ночью я обшарила твой гардероб. У меня привычка такая. Нужно утянуть что-нибудь, чтобы продать и купить соль. Это наркотики так мы называем. Ты бывший военный? По мундиру определила.
— Тебе не по гардеробам нужно шарить, а лечиться.
Она насмешливо улыбнулась.
— Родители пробовали. Напрасно бабки потратили. Может, ты сторонник пристегнуть меня наручниками к батарее? Давай. Я после освобожусь и заяву в полицию кину. — Она засмеялась. — Закон на нашей стороне. И полиция с нами. И...
— Знаю, — перебил Виктор Степанович. — А ты на какой стороне?
— На той, на которую такие, как ты, поставили, — зло сказала она. — Пока вы в свои войны играли и за долларами гонялись, мы свою империю создавали взамен старой.
Виктор Степанович промолчал.
— Понимаешь, — начала она. — Нам нужна кайфовая, а не кайловая жизнь, а вы её сделать не можете. Раньше — от родителей слышала — были пионеры, комсомольцы. Кайфовали выше макушки. “А я еду, а я еду за туманом, — запела она, — за туманом и за запахом тайги...”
Её молчание продержалось недолго.
— У меня есть идея, как вылечить меня. Ты — бывший военный и воевал, наверное. Страшно было?
— Дуракам только не страшно.
— Я по фильмам знаю, что страшно. На войне только и думаешь, как бы выжить. Другие мысли в башку не лезут. У тебя и друзья, и связи остались, наверное. Направь меня, как там говорят, в горячую точку. Там я точно излечусь. Мне некогда будет думать о наркоте. Убьют. Ну и что? На одну наркоманку, алкоголичку и проститутку меньше станет. Доброе дело сделаешь. А то когда-нибудь я и подохну неразвернувшимся клубочком под сухим дождём.
— Сухих дождей не бывает.
— Это у таких, как ты, не бывает. Поможешь? Я серьёзно. Если сейчас не можешь ответить, то потом позвони.
Она нацарапала на салфетке номер мобильного телефона.
— Позвонишь?
— Ты что, действительно хочешь, чтоб я тебя отправил?
— Да. Позвонишь?
— Позвоню.
— А чтоб ты не забыл обо мне, давай сделаем перестановку в маленькой комнате, в которой я спала.
Она направилась в комнату. Виктор Степанович за ней. Он таскал кресла, диван, столы под её одобрение: хорошо, чудесно, а диванчик косо стоит, а кресла...
Виктор Степанович не мог сам себе объяснить, почему он так поступает, но ему нравилось выполнять её команды. Порой у него мелькала мысль, что она врёт о себе. Никакая она не алкоголичка, наркоманка, проститутка. С блестящими глазами. Улыбкой на лице, задорным голосом, рассыпчатым смехом, извинениями за неловкость... Она словно летала по комнатке, переставляя цветы с вазами, перевешивая картины... Живая, и Виктору Степановичу казалось, что всё, к чему она прикасалась, как бы дышало, светлело... В комнату будто ворвалось солнце, но его лучи, падая на неё, отражались тенями на полу, на стенах...
Запыхавшись, она присела на диван и, глядя на Виктора Степановича блестящими глазами, сказала:
— Представь себе, что это загс. На полу красная дорожка. Я в белом, красивом подвенечном платье, а ты при параде. Мы идём расписываться. Цветы. Музыка. И я твоя жена. — Она замолкла и внимательно посмотрела на него. — Возьми меня замуж, — тихо сказала она. — Брошу наркоту, проституцию, водку. Я так хочу счастья. Счастья, — повторила она, поднялась и направилась к двери. — Держи эту картинку в памяти, а я буду ждать. Позвони.
Хлопнула дверь. Ушла.
Виктор Степанович походил по комнате. Побормотал: чушь, ерунда, секундная вспышка. Забыть. И он забыл.
Виктор Степанович ещё раз посмотрел на фотографию, ему показалось, что она улыбнулась и прошептала: что ж ты не позвонил? Эх ты!
Встав с лавочки, направился к машине за оградой кладбища. Он чувствовал свою причастность к её смерти.
С тех пор у него появилась привычка каждый месяц приезжать на кладбище к её памятнику. Особенно в дождливую, ветреную погоду. Он словно наяву видел её блестящие глаза, слышал задорный голос, рассыпчатый смех, который подхватывали дожди и ветры и разносили по всей округе.