Владимир Дмитриевич Цыбин – поэт, исследователь, профессор Литинститута, мой учитель. В этом году исполняется двадцать лет, как его не стало. Наш курс был последним, который он выпустил. Сообщение о его смерти мне пришло в момент, когда мы с моим мужем Юрием Лозой были на гастролях в Израиле. Скажу честно – так, как о Цыбине, я ни о ком в своей жизни не плакала... Я ощутила в душе полный обвал...
Цыбин для меня – огромное небо. Его удивительная способность чувствовать и просвечивать людей насквозь иногда поражала. Он словно сканировал способности конкретного человека, присущие только ему одному, и поэтому не подминал под себя ученика, в отличие от многих других руководителей семинаров, а указывал каждому свою, неповторимую тропинку в поэзии, в творчестве.
Владимир Дмитриевич был мистического склада ума и студентов подбирал себе в основном таких же. Помню, он рассказывал, что когда маленьким ходил с бабушкой смотреть фильм "Александр Невский", то бабушка при всём честном народе в кинотеатре упала на колени и стала молиться Александру Невскому, который на экране. Ему было очень стыдно за бабушку, ведь он не знал тогда Бога. А вот когда внезапно умер его 33-летний сын, монах, от сердечного приступа, Цыбину показалось, что это он сам лежит в гробу – и мир перекроился, было ощущение у Владимира Дмитриевича, что его посетил Бог – и больше не покидал... Отсюда такое глубокое изучение им Библии, житий святых, пророков, "Добротолюбия", трудов святителей... Потом он и сам выпустил труды о пророке Авеле, "Апокалипсис 2000" и многие другие на эту тематику, да и последнюю свою книгу стихов назвал "Крестный путь", как итог всей жизни...
Я училась у Владимира Дмитриевича с 1996 года по 2001-й. Тогда ректором института был ныне покойный писатель Сергей Николаевич Есин, он очень любил Цыбина и называл его ходячей энциклопедией. Есин сам говорил, что по любому вопросу – что касался литературы, авторов или исторической справки, – чтобы не перелистывать тонны страниц, обращался к Цыбину – и всегда получал точный ответ: цитату, имя, год, место и т.п. Думаю, знания Владимира Дмитриевича по отдельным вопросам были точнее, чем сейчас порой выдаёт компьютер. Кроме того, что он обладал феноменальной памятью, он был ещё, как говорят, "книжным червём". Самой большой любовью его жизни были книги. Он рассказывал, как в зарубежных поездках все свои деньги тратил на редкие книги дореволюционных изданий, а также на творения писателей русской эмиграции, запрещённых тогда в СССР. И эти все книги он знал почти наизусть. У него была уникальная библиотека, его коллеги об этом были осведомлены и немного ему завидовали. И нам, как будто предчувствуя, что мы у него последние, щедро дарил их. Одной мне только досталось столько редких изданий от него – и В. Розанова, и В. Соловьёва, и А. Ремизова, и Иоанна Златоуста в трёх томах, и Алексея Толстого, и других раритетов, да и некоторым студентам тоже. И нам, своим ученикам, он говорил: "Не увлекайтесь этой современной печатной ерундой! Мир переполнен шедеврами – их читайте! И словари читайте, ибо у всех современных писателей и поэтов бедный словарный запас!"
Ещё у Цыбина был мощный звучный голос со своей неповторимой окраской. Он мог прочесть твоё стихотворение так, что ты просто обалдевал от услышанного, и посещала мысль – неужели это я так круто написал! И конечно, учил нас работать над текстом, относиться серьёзно к названию произведения, сетуя, что сейчас все ленивые и не хотят работать, оттачивать, доводить до конца, бросают, не окончив. Иногда брал стихотворение и говорил: "Всё выброси, оставь только последнее четверостишие, с него и начни!"
Цыбин, что редко встречается среди пишущей братии, очень любил талантливых людей. Яркий пример тому: в бытность его заведующим отделом поэзии "Молодой гвардии" опубликовал стихотворение Юнны Мориц "Кулачный бой" (несмотря на запрет), после чего был уволен. Он не был лицеприятным, и если видел, что человек одарён, он тратил своё свободное время, чтобы помочь ему, направить в нужное русло, снять лишнюю шелуху. Иногда на наших посиделках после семинаров, которых было немало, некоторые студенты в общении допускали эдакое панибратство к Цыбину, но он не напрягался, не обижался, а как-то смирялся перед наглостью молодой даровитости. Меня сильно удивило, что когда я попросила подарить мне сборник его стихов, где было его известное стихотворение "Глаза", то он принёс его, выдрал страницу с этим стихотворением и дал её мне. Я воскликнула: "Владимир Дмитриевич, зачем так – жалко рвать книгу, отдали бы целиком!" На что он спокойно ответил: "Да не надо тебе читать всю остальную муть, что в этом моём сборнике!" Знаете, я среди поэтов почти не встречала такого отношения к своим творениям. Как правило, все относятся к ими написанному как к чему-то святому, порой даже такое трепетное отношение авторов к своим вымученным строчкам вызывает у меня, мягко говоря, улыбку. Потому как Цыбин нас учил не дрожать над своими виршами, а смотреть на них немного отстранённо и с лёгкостью выбрасывать ненужное, всякие там стихотворные упражнения, всё лишнее, что тормозит мысль, или то, что вредно для души читателя и даже самого автора. Владимир Дмитриевич призывал ответственно относиться к написанному, ибо, как он говорил, слово начинает действовать, оно даже может изменить вашу судьбу или судьбу другого человека. О! Сколько рукописей я тогда повыкидывала!
Я как-то спросила у Цыбина, хитро улыбаясь: "А как так получилось, что среди тринадцати человек на нашем семинаре четыре Светланы? Прямо Светланизм какой-то!" Цыбин ответил: "У меня была очень сильная любовь к девушке по имени Светлана, я её так любил, что падал в обморок! Ответа с её стороны не последовало... Но имя это всегда со мной!" Владимир Дмитриевич даже показывал мне свою рукопись об этом имени – его личные исследования, наблюдения, чувствования. Он эту работу собирался издать, но не успел... Его вообще интересовали имена, их энергетика. Он говорил, что когда произносишь чьё-то имя – это как вулканический взрыв! А когда произносишь имя Бога – содрогается вся вселенная, поэтому и нельзя произносить имя Его всуе...
Много ещё можно рассказать о Владимире Дмитриевиче... Напутствуя нас, Цыбин говорил: "Пишите только тогда, когда не можете не писать!" Все слова учителя я складывала в своём сердце, да и сейчас пишу, следуя его заповедям...
На похоронах мне не удалось проститься с моим учителем, поскольку мы были далеко от России, но свечу от Гроба Господня я привезла и зажгла на его могилке... Накануне сорока дней после упокоения мне приснился Цыбин, вот такой был сон. Я увидела его здорового, живого, но он стоял за чертой, что разделяла нас, и я обрадованно воскликнула: "Так вы живы, Владимир Дмитриевич?!" На что он ответил: "Меня Господь воскресил, дабы я свидетельствовал о жизни вечной..." И из меня полились строчки: Слава Богу, Вы живы, Вы живы! / Но теперь между нами – черта. / Вы укрылись от прелестей лживых / Заповеданной сенью креста. / Знаю, чувствую – рядом Вы, рядом! / Но не смею взрывать Ваш покой. / Пустоту заливаю тоской / И молюсь достучаться до взгляда. / Вы ушли – без прощаний, до срока – / В незапятнанный свет тишины... / День куражится голубооко, / А в душе – точно после войны. Потом были сорок дней, в ЦДЛ пришли коллеги, соратники и ученики помянуть Владимира Дмитриевича. Каждый произносил какие-то тёплые слова в его адрес, делился воспоминаниями, дошла очередь до меня, вот мои слова: "Я любимая ученица Цыбина!" За столом все как-то притихли от моего самоуверенного заявления. Я продолжила: "Но каждый из его учеников может назвать себя любимым – и это чистая правда! Ибо Владимир Дмитриевич относился к нам как к своим детям, вкладывал в нас, в наше развитие душу и поддерживал в каждом индивидуальность и неповторимость..." За столом сразу потеплело, посветлело, и все как-то стали искреннее и роднее.
Выпуская нас в светлый путь, после диплома, Цыбин дал нам такое предостережение: "Запомните, вам всё простят – ложь, подлость, предательство, пошлость, пьянство, глупость, хамство и многое другое, если таковое случится. Но вам никогда не простят одно – ТАЛАНТ. Будьте к этому готовы". "И, в гроб сходя, благословил..." – через месяц, 25 июля, его не стало. Но тот свет, которым он поделился со мной, как и со всеми своими учениками, озаряет мой путь и множится. Эти строки я посвятила ему:

Может, кто-то из его учеников или друзей найдёт время и посетит могилку Владимира Дмитриевича на Троекуровском кладбище (4-й участок) или хотя бы помолится о его упокоении. Светлая ему память...