Я запомнила ее по длинной толстой косе с пушистыми кончиками из-под аптечной резинки. Цвет волос был обычный, мышиный, так часто встречающийся у русских девушек, вытравляющих его желтой, красной и черной красками. Все остальное в ней было унылым, как ее дежурная длинная юбка до пят, заляпанная грязью.
Уместней всего Ольга смотрелась в церкви, когда отсвет от горящих лампад и множества тонких свечей возвращал обычно стертые краски на ее лицо. Она была точно на своем месте, когда бормотала молитвы, подпевала тонким голосом священнику и тихонько шикала на своих детей. Я даже немножко завидовала ей, когда мой взгляд натыкался на ее косу под туго повязанным синим платком, прыгающую всегда чуть раньше, чем священник сказал: Аминь. Я же не знала все эти предусмотренные паузы для поклонов и частенько не угадывала их, пропуская или кланяясь невпопад. Очередь на причастие принимала ее как равную, в то время как я, почувствовав замедление жизни, за которым приходила, уже проталкивалась к выходу без официального отпущения грехов.
Выходя из церкви, я распрямлялась, а Ольга, наоборот, съеживалась. И чем дальше от церкви я ее встречала, тем более маленькой и странной она мне казалось. Наши дети ходили в одну школу, и когда я, опаздывая, вытаскивала хмурую, не выспавшуюся Стешу из машины, то часто видела семенящую уже из школы женщину в нелепой длинной юбке. Она оказывалась Ольгой, когда после копошения в глубоких карманах доставала свой сотовый, и экран начинал светиться, соединяя ее с окружающей реальностью и 2019 годом.
Невозможно было представить ее смеющейся с детьми над роликами из Тик Тока или сидящей в кафе с миндальным рафом и морковным тортом, как это делали почти все мамочки из нашей школы, которые и завели привычку обсуждать ее, всасывая сердечко из кофейной пенки раздутыми от филлеров губами.
Обычно я здоровалась и садилась отдельно, сразу же водружая ноутбук на стол. Помимо того что мне действительно нужно было работать, приятно было противопоставить себя убивающим время праздным блондинкам, одетым с ног до головы во все бежевое, кофейное или оливковое. Ведь сколько бы я ни одевалась, как они, на моем лице никогда не было такого выражения абсолютного превосходства над жизнью, а в образе всегда обнаруживался какой-то изъян — след от шариковой ручки на запястье, грубый отпечаток чужого ботинка на новом сапоге или съехавший набок пучок. Все эти погрешности расстраивали меня только на ту минуту, когда я их замечала и слюнявила палец, еще больше размазывая синее пятно на руке, или распускала волосы, чтобы через секунду закрутить их в идеальную балетную шишку точно на макушке.
Когда я очень уставала и у меня не было сил притворяться, что я работаю, я подсаживалась к остальным. Под слоем контуринга и постоянной утомленности от ничегонеделания они были очень милые и всегда готовы были поделиться кусочком расковыренного торта и сплетней. Как-то речь зашла об Ольге.
— А ты знаешь, что ее бросил муж-священник?
— Ее дети получают какую-то церковную стипендию!
— Знаешь, что они приемные?
Разве священники могут разводиться? Типа любовь до гроба и все такое? — спрашивала я. Точно никто ничего не знал, но говорили, что вроде могут, если в браке не было плотских отношений. Ну, знаешь, ничего такого не было в постели, — громко шептали они все сразу, перебивая друг друга и становясь похожими на восьмиклассниц, обсуждающих роман завучихи с физруком. И что, они даже не целовались? — удивлялась я. Зачем им вообще целоваться, если он священник? Они же и сексом-то занимаются по необходимости, только чтобы дети были, без удовольствия, — авторитетно заявляла мама с подозрительно большой грудью. Тут кто-нибудь смотрел на часы, мы срочно расплачивались и убегали встречать детей, запихивать их в машины и развозить по кружкам, чтобы переместиться в другие кофейни, в компании балетных мамочек (будете в училище в Пермь поступать или в Питер?) или суровых родителей детей из кружка по спортивному ориентированию.
Больше всего в этой странной ситуации меня волновала невозможность целоваться. Как они проявляли нежность друг к другу? Может, хотя бы обниматься было можно? А гладить друг друга по руке? А спать в одной постели? А целоваться в щечку? Ходить в одной и той же юбке цвета поноса и развестись с мужем — тоска, но вот ни с кем не обниматься годами — это просто сдохнуть. Я погуглила ангельский брак, но ничего не нашла, даже добавляя новые слова — ангельский брак, церковь, без секса. Муж, с которым я поделилась, сказал, что церковь зачищает следы, и поэтому в поисковике ничего нет. У него на каждую странную историю была своя теория заговора. Невозможность целоваться его не очень расстроила, но он практично поинтересовался: Откуда дети?
— Вроде приемные.
— Как они их развели, если у них дети есть? Пусть и приемные?
— Ну, типа они не спали вместе, поэтому брак признали недействительным.
— Зачем?
— Что зачем?
— Зачем это ее мужу?
— Он ушел в монахи.
— А как же любить и содержать? На что они живут теперь?
— Выплаты на детей, и церковь что-то платит. У них, наверно, фонд Ангельский брак — для всех, кто не целуется.
— Тридцать два года, а все мысли только о поцелуях!
— Да меня вообще еще спрашивают — в каком институте я учусь, а ты про тридцать два года!
— В какой ты группе детского сада, тебя не спрашивают? Звездочки там или Снежинки?
— Представляешь, даже не потрогать друг друга!
— То есть если он храпел, то она локтем в бок его не могла пихать?
Я закатывала глаза, и так заканчивалось обсуждение вопроса, в котором мы оба ничего не понимали. Зато каждое ожидание Стеши после уроков в кофейне добавляло подробностей типа того, что уговор о браке без секса был еще до свадьбы, и что выйти замуж за священника ее уговорила очень воцерковленная мама. Но так как никаких новых событий внутри этой истории не происходило, то ближе к Новому году мы уже переключились на бурное обсуждение беременной девятиклассницы и грабительских взносов на ремонт классов. Наверно, со временем я бы вспоминала про этот случай только с друзьями, когда, выпив, мы бы болтали про странных людей.
— Видели, у Кофе и вафли на Малышева дворником работает дядька-неформал, который все время слушает Гребенщикова? У него наушники старые, и музыка орет на всю улицу.
— А та тетка с Уктуса, которая выносит мусор каждый день в шесть утра, — голая, но на каблуках и в шляпе?
— Да, жесть просто, я теперь когда рано на работу ухожу — шарахаюсь мимо мусорки, чтобы ее, не дай бог, не встретить, она же в соседнем доме живет!
— Кошмар! Если увидишь — сними!
— Нет, я не смогу это развидеть! И я боюсь вообще ее!
— А я, а я знаю девушку, которая была замужем, но не могла заниматься сексом и целовать своего мужа! У них был типа ангельский брак!
— Да ты что? Типа секс без проникновения или вообще без всего?
Так бы все и было, если бы мы со Стешей не пошли на балетный просмотр и не встретили там Ольгу с дочкой. Просмотр был в нашей студии, которую оккупировала толпа родителей и детей из всех балетных школ города. Ольга металась по фойе с детскими белыми колготками в руках и спрашивала у всех про списки, в которые нужно было внести имя ребенка. Она бросилась ко мне как к родной, хотя ни в школе, ни в церкви мы даже не здоровались.
— Здравствуйте, вы ведь из двенадцатой гимназии? Я вижу знакомое лицо.
— Да, вы на просмотр? Идите за нами, надо скорее записаться, чтобы в очереди полтора часа не ждать.
В результате мы ждали часа три. Мне было жалко Ольгу и ее худенькую беленькую дочку с точно таким же зализанным пучком, как у Стеши. Они совсем растерялись и не понимали, что делать, что куда писать и где раздеваться. Я познакомила девочек, расчистила им место в раздевалке, внесла наши фамилии в список и заняла Ольге место на тайном диване в закутке, о существовании которого знали только местные. Так странно было видеть ее вблизи — как она волнуется за дочку и с придыханием смотрит на педагога, проводившего просмотр.
— Он похож на принца из балетной сказки, да?
— Да, я тоже про это подумала! Такая осанка!
— Мне казалось, что вблизи они все страшные, а он реально красивый!
— Очень, как в кино!
— Вашей дочке можно банан? Я взяла целую связку на всякий случай.
Мы покормили Стешу с Аней и близлежащих девочек бананами и Барни и попоили чаем из нашего термоса. Они очень устали ждать и лежали на шпагатах в коридоре, уныло пережевывая бананы, как грустные обезьянки. Я отдала им телефон, чтобы они взбодрились, спросив перед этим у Ольги: Вашей дочке можно смотреть ролики на телефоне? Ютуб там, Тик Ток?. Она обиженно посмотрела на меня:
— Конечно, можно. Почему-то люди думают, что если я хожу в церковь и ношу длинную юбку, то мы все вечера проводим при свечах и в телефоне кроме звонков пользуемся только приложением Батюшка. Онлайн.
— Реально есть такое приложение?
— Нет, я его только что придумала!
— А было бы прикольно — исповедуйся церковному боту. Принимаем все виды карт.
Мы засмеялись и так разошлись, что сердитый балетный принц пришел из зала шикать на нас, чтобы мы не мешали просмотру. Стеша с Аней зашли в зал, и мы пытались принять серьезный вид и начать переживать, но у нас не получалось. В чувство мы пришли только тогда, когда всех пригласили в зал и наш сказочный красавец стал зачитывать обратную связь про каждого ребенка.
— Лордоз, очень плотные ляжки, слабые мышцы живота, низкорослая. Кто мама? Выходите, посмотрю на вас. Да, вы тоже низенькая, не рекомендую поступать.
Чем ближе подходила наша очередь, тем белее становилась Ольга. Она подносила руку ко рту, чтобы погрызть ногти, но все время отдергивала ее в последний момент. Мне стало ее очень жалко, хотя я сама нервничала так, что вся вспотела. Я взяла ее под руку, и она перестала дергаться.
Когда мы вышли из студии, то у меня было ощущение, что я сходила в трехдневный поход, где несла самый тяжелый рюкзак с врезающимся в спину котелком. Падал снег, и Стеша с Аней стали прыгать в сугробы, падать и изображать снежных ангелов. Я пыталась изъять у них бумажки с рекомендацией поступать в хореографическое училище, чтобы они не промокли или не потерялись, но они закричали, стали бросаться снегом и не отдали. После такого нельзя было расходиться. Я предложила сходить в пекарню в соседнем доме, и девочки, не дождавшись разрешения от Ольги, побежали туда, специально разгоняясь на самых скользких местах. Я так переживала, что он попросит меня выйти, чтобы посмотреть на мою фигуру, — сказала она.
— Да, это не очень приятно, когда тебя, как лошадь на ярмарке, рассматривают.
— Да нет, не из-за этого. Просто Аня же приемная, я боялась, что я выйду, и кто-нибудь про это прямо при всех скажет. Ты же знала, да?
— Да, мне кто-то говорил. Но на самом деле вы так похожи, даже удивительно!
Мы дошли до пекарни, где у витрины уже стояли раскрасневшиеся девочки и тыкали пальцами в стекло. В пекарне был небольшой детский уголок с игрушками и принадлежностями для рисования, поэтому, обсудив разницу в хлюпанье от какао и чая и взяв с собой по огромной булке с орехами, Стеша с Аней переместились туда. Ольга пила чай и казалась совершенно обычной мамой. Не было видно ее длинной юбки, а черты лица вблизи как будто стали четче, прояснились. Я поняла, что до сегодняшнего дня никогда не видела, чтобы она улыбалась. Надо позвонить Николаю, рассказать про Анечку, — она посмотрела на телефон. — У него служба сейчас, потом позвоню. Я поняла, что она говорит про своего бывшего мужа, и не знала, что сказать. Видимо почувствовав мою неловкость, она улыбнулась: На самом деле, мне стало легче,
— Мне тоже стало легче, а то три часа мурыжили детей. Еще и наговорили потом всего. Ладно нашим только про выворотность сказали и растяжку на левую сторону подтянуть. Ане же тоже на левую?
— Да, тоже. Я про другое. Мне стало легче, когда он ушел. Я же знаю, что все знают. У детей одноклассники спрашивают — целовался ли твой папа с твоей мамой?
— Ну, просто такая тема необычная. Как будто история из другого мира, понимаешь? Люди не со зла.
— Да, я все понимаю, что не со зла. Просто тяжело все это было. Ведь это все не один день длилось. Сначала он принял решение, мне сказал, потом мы ждали, когда церковное начальство окончательно одобрит.
— А вообще так можно?
— Да, в исключительных случаях. И это все длилось и длилось, дети переживали. Федя снова стал писять в кровать. Поэтому мне стало гораздо легче, когда он ушел. И хотя был пост — на следующий день я повела детей в Макдональдс и купила им эти коробочки с игрушками.
— Хэппи Милз?
— Да, Хэппи Милз и себе тоже — гамбургер и жареную картошку. Она такая вкусная у них, я совсем забыла. Николай не разрешал нам есть фастфуд. Типа гамбургеры — это все от лукавого.
— Зато теперь можно спокойно ходить.
— Да! Мы раз в месяц теперь обязательно едим в какой-нибудь новой точке. Мне больше всего нравится Крошка-картошка.
— Ооо, я тоже фанат, всегда в командировках там ем.
— Точно, ты же работаешь!
— Да, в фармкомпании, IT-директором.
— С ума сойти! А я по специальности — учитель английского.
— Это же классно!
— Да, но Николай был против того, чтобы я работала, и дети еще. Когда мы их только взяли, они привыкали тяжело и болели. У меня ощущение, что я несколько лет только по больницам таскалась.
— Да ты вообще героиня, серьезно! С одним своим ребенком не знаешь, как справиться, а тут еще приемные.
— Вот я не знала тоже, как они отреагируют. Ладно меня бросить, а дети? Получается, что они без отца остались.
— И как они пережили?
— Они плакали, конечно, когда он ушел. Но в их жизни ничего не изменилось. Он ими особо не занимался, нотации только читал или проверял, как они Библию знают. У него же своя комната была, он запирался там и сидел. Не любил, когда дети к нему приставали.
— Но теперь зато вы можете ходить в Макдональдс, да?
— Да! Еще можно купить джинсы. Я так привыкла к этой ужасной юбке, что все никак ее снять не могу.
— Хочешь, я помогу тебе выбрать? У меня скидочные карты есть.
— Было бы классно!
— А в церковь ты будешь продолжать ходить?
— Да, я же верю в бога. Ты же тоже ходишь?
— Да, иногда, для себя.
— Вот и я для себя, для детей. Детям обязательно нужно верить.
— Это правильно, и ты верь. У вас все будет хорошо. Аня со Стешей поступят в хореографическое училище, ты снова начнешь работать, познакомишься с каким-нибудь иностранцем и уедешь в Англию или лучше — в Италию. Там так красиво!
— Да какие иностранцы, ты что?
— А что такого? Ты же английский знаешь! Фигура у тебя хорошая. Может, он тоже будет верующий! Будете целоваться с ним под веточкой омелы под Рождество!
Я договорила и поняла, что ляпнула глупость. Я уже набрала воздуха, чтобы извиниться, но не стала. Ольга сидела с мечтательным видом и улыбалась. За окном падал снег, и все было как в рождественской истории в глупом женском журнале: счастливые будущие балерины, испачканные какао с ног до головы, и девушка, которая много лет не целовалась, но очень верит в бога и в то, что все будет хорошо.