Не только детство,
но и взрослая жизнь
этого слова
прошла
в уменьшительно-ласкательных
суффиксах.

В конце концов
само слово забылось,
а суффиксы остались.

Я готов
уважать всех глупцов,
но только до тех пор,
пока они
не поумнеют!

Абсурд
на весах истории...

Кто будет
взвешивать?

Ищет
родственников
в галактике славы
безымянная звезда.

Разделяю
все сущее
на хаос
и космос.

Вот так
и властвую!

Цифра семь страшнее мухи.
Любит бегемотов цифра пять.
Цифру шесть в гостях у старухи
Собираются усыновлять.
Цифра девять — на хозрасчете.
Цифра два — калиф на час.
Цифру три на самолете
Щупает летчик-папуас.
Цифра восемь — профессор медицины:
Лечит от простуды рак.
Цифра четыре собирает малину
Кое-как.
Цифра один философствует лихо:
С Гегеля стаскивает доху,
В Заратустру влюбляется тихо,
И в Канте находит блоху...
И опять на подушках душистых
Развлекается мудрый ноль:
На его губах серебристых
Дон-жуановская мозоль.

Родились
две истины
и такие амбициозные,
что спорить
друг с другом
не хотели.

Хотели
сразу же,
одним махом,
попасть
в философский
словарь.

И попали,
потому что
я, автор,
сам их туда
и определил.

Сам их
туда
и поместил.

Сто пятнадцать
фрагментов
бездействия...

Вообще-то
я себя
не люблю.

Именно так
я пытаюсь
мстить себе —
эгоисту!

Все очень охотно
брали напрокат
ее крепкое
женское тело.

Ну, чтобы оно
коня
на скаку
останавливало

и в горящую избу
входило…

Вдали
от вечного начала
и бесконечного конца —
моя вселенная.

Книги —
корни мирового древа…

Но ведь нет
такого выражения
«пустить корни
в свою любимую книгу»,
а надо,
чтобы было.

Первый в мире
музей для бродяг
и бомжей.

В зимнее время
скульптуры отапливаются,
и бродяги согреваются,
прижимаясь к ним.

Некоторые
даже засыпают,
а во сне
уходят
в мир иной.

Чтобы быть
похожим на людей,
огонь
изобрел пепел.

Под пеплом
он теперь
спит,
не угасая.

Уравнение с тремя неизвестными

Вы плюс Я
Равно Ты!

Когда-нибудь одноногий
разбежится и прыгнет
в воспоминания…

Когда-нибудь заика
вырвет язык
у громкоговорителя…

Когда-нибудь слепой
без посторонней помощи
поднимется на эшафот…

Когда-нибудь глухой
растворится
в шуме леса…

Когда-нибудь и я
перестану чувствовать себя
В Е Л И К А Н О М…

Надо учиться,
плывя по течению
собственных мыслей,
переходить idée-fixe
в самом глубоком месте.

Стремится ли крошка
в созвездие Хлеба
или хочет жить
на Земле?

Меня манит неизвестность
с нерешенными проблемами
и пугает несогласие
с невысказанными фразами.

Меня притягивает немота
несмолкающего внутреннего голоса
и отталкивает нерешительность
с незапятнанной репутацией.

Меня радует немечта,
не ставшая реальностью,
и бесит неложь,
не съедаемая противоречиями.

Выехал
на летний отдых
вместе
с гамлетовским вопросом.

И там,
на лоне природы,
этот вопрос
пустил корни,
зацвел
и заколосился…

Ваше место
под солнцем
уже занято,
а на глобусе
оно еще свободно.

Время движется
по вертикали,
а пространство —
по горизонтали.

Они часто
меняются местами,
но никто
этого
не замечает.

Ты кивнул,
как кивают на прощание
во всех фильмах
со счастливым концом.
И через секунду
твое тело исчезло в вагоне.

Я не жду,
когда завертятся колеса поезда.
Я шагаю по снегу перрона.
Грязь и слякоть.
И мокро под глазами.

Телеграф.
Стол завален листками.
Хочется их расправить,
разгладить
и стопкой сложить:
сотни черновиков
на синих стандартных бланках.

Девушка,
накрашенная почти как кинозвезда,
щелчком длинных пальцев
отфутболивает мне
огрызок карандаша.
Я кручу его вокруг оси,
и это похоже на колдовской ритуал:
ВАГОН… ПОЕЗД… НОМЕР… ПОДПИСЬ…

Дома,
оставшись одна,
я решаю вымыть пол
и сменить занавески,
но руки сами тянутся к томику Сандрара.
Я читаю,
а потом закрываю глаза.

Я иду босиком
по шоколадному берегу
Гвинейского залива.
Волны эпичны,
лиричны
и фантасмагоричны.
А ровный мокрый песок
похож на зализанную рану.

Я прижимаю к уху
темно-зеленую раковину,
только что выброшенную на берег,
как старинное морское письмо,
и отчетливо слышу,
с каким скрежетом и стоном
тот поезд,
в котором уехал ты,
сходит с рельсов
моих износившихся нервов…

Не обращайся
за помощью
к другим.

Возненавидь себя
сам!

В сказках
чудеса происходят
по сказочным законам.

Вера — это тоже
территория сказки.

Но сказочные
законы
там
не действуют.

Всичко наоколо ми е познато:
мысль беспомощна
душа горбата
жизнь — не платина
и не злато...

Пусть хоть
целое тысячелетие
смеются
сквозь слезы
дождь и зонтик.

На костре горит
Джордано Бруно,
а я дую
на горячий суп,
чтобы он побыстрее остыл.

Достоевский падает
в припадке эпилепсии,
а я проглатываю
кусочек
люля-кебаба.

Дымят на полную мощь
трубы освенцимских крематориев,
а я выпиваю
стакан компота
и выкуриваю сигарету.

Деревянный конь
въезжает
в легендарную Трою,
а я проверяю
на весах истории,
насколько я поправился.

Разговор в темноте
и на пороге молчания
яркий свет.

— От кого вы скрываете
свой интеллект?
— От себя.
— Почему, если не секрет?
— Хочу выглядеть глупее,
чем я есть
на самом деле.
— Не боитесь, что и другие
это заметят?
— Нет, моя глупость
видна
только мне!

И тогда
отдохнет
век двадцатый
в энциклопедии новой.

А вдруг мне
или тебе
умирать придется
без соавтора…

Для человека — музыка,
для раба —
симфония кандалов.

Как тебе пишется,
пишущая машинка?

Как тебе лжется
детектор лжи?

Как тебе поется,
меццо-сопрано?

Моим деньгам
счет
не нужен.

Да и моя любовь
им
тоже
не нужна.

Поменяйте местами
суффиксы
и приставки.

Вот вам
и языковая революция.

Как плесень
на маске клоуна —
больная улыбка.

Нужна ли музыка,
чтобы признаться
в любви
к Иоганну Себастьяну Баху?

Перелетная птица:
из маленькой клетки
в большую.

— Вы хотите коллекционировать
порывы моей страсти?
— Хочу, но только
при одном условии.
— При каком?
— Если и вы, в свою очередь,
будете коллекционировать
порывы моей страсти…
— Нет, на это я не могу пойти.
— Почему?
— Потому что все это очень похоже
на перекрестное опыление.
А я ботанику никогда не любил...

Оставьте себе
шапку-невидимку!

Я так часто
мысленно
представлял себя
невидимкой,
что никакая
шапка-невидимка
мне теперь не нужна.

Из новых
риторических вопросов

Как просиять
без
Северного сияния?

Воображению
нужен праздник.
Уму — работа.

Он
пригласил ее
на свидание...
в душевную пустоту.

И она пришла
в количестве
пяти человек.

Границы ненависти,
границы любви —
это сфера прозы.

Безграничная ненависть
и безграничная любовь —
это уже поэзия.

С кем
ваш гнев,
мастера культуры?

Вполне возможно,
что он
сам по себе.
И к вам
не имеет
никакого отношения.

Правописание,
только правописание
и ничего,
кроме правописания.

Передо мной
стояла
очень
красивая девушка.
И чтобы ее
не видеть,
я просто
закрыл глаза.
Когда
вновь
их открыл,
то она
мне уже
не показалась
красивой.

Я могу
выиграть сражение
у всех
непрочитанных книг,
но войну
с прочитанными томами
я уже
проиграл.

Воздушный замок Сатиры…
Неужели и в нем
живут романтики?

Не согнать мне веса на телеэкране...
Не влюбиться меж газетных строк...
Не философствовать о самообмане...
И не встретить на овощебазе рок...

Не отыскать мне рифмы к кружке пива...
Для батона не найти стеллажа...
Не убежать мне от коллектива...
И не дождаться мятежа...

Не избавиться мне от неверия...
Не расплакаться под дождем...
Не покончить мне с лицемерием...
Не отложить свою жизнь на потом...

Хоронить
весеннюю улыбку
в осенней роще —
НЕ ВОЗБРАНЯЕТСЯ!

Зачем
вы подсовываете мне
роман
длиной
в тысячу страниц?
Да,
я хочу быть
долгожителем,
но ведь
не долгочитателем!

Если у человека
есть выбор,
значит,
нет судьбы.

Если нет выбора,
значит,
это судьба.

До чего же
это смешно:
полкоролевства —
шуту.

Бог из машины
и Бог
из трансцендентного бытия...

Они когда-нибудь
встречаются?

На черном рынке поэзии
он торговал самым дорогим,
что у него было —
вдохновением.

Кто-то
живет в эмиграции,
а кто-то —
в словаре
иностранных слов.

Мысль,
оторвавшаяся
от мозга,
встретилась
с душой,
покидающей тело.

Можно было бы
назвать
это событие
экстраординарным.

Но язык
не поворачивается.

Небытию быть? —
самый опасный
риторический вопрос.

Небытию не быть? —
вопрос тоже
риторический,
но уже
не такой
опасный.

Он обожал пейзажи,
но отдыхать любил
в натюрмортах.

В тайне
от древних греков
ты стал
сердитым
и слабым.

Жизнь — это
два пишем,
три в уме,
четыре в воображении,
пять — в грезах...

Поэты
делятся на тех,
кто играет в слова,
и на тех,
кто играет словами.

Какие лучше?

Зависит от таланта!

Болезни
уснувшего тела
мешают душе
путешествовать.

Как умер
этот интеллектуал?
Очень красиво:
его смыло
потоком сознания...

Испуг
и поцелуй —
родные братья
и враги.

— Эй, миф,
ты когда-нибудь
умрешь?

— Не знаю,
но этот вопрос
я задаю себе
каждый день.

Улыбнись
и усни
на самом дне океана
с Атлантидою рядом.

Не родиться —
самый
распространенный способ
предательства
своей родины.

Когда тянули за веревку,
то еще были слышны
отдельные смешки.

Но когда открыли
памятник
чувству юмора —
не смеялся уже никто.

Не оказался бы я
в пустыне —
не ожили бы
миражи.

Старость —
это когда
год
и час
длятся
одинаково...

О, сколько нам
незамеченных опечаток
готовит
долгая
читательская жизнь!

Эгоист-минималист
любит себя
очень маленького,
особенно
на детских фотографиях,
где он
с соской во рту.

Я потратил
целую пустыню
на починку
песочных часов.

Вышла замуж
счастливая девушка
за инспектора морщин.

На каком вокзале
встречает
утреннюю росу
бессонница?

Несговорчивую тьму
луч целует
в бессонные губы.