Книголюб-экслибрист Николай Петрович Трунин после инсульта, перенесённого в Мурманске, где он жил более полувека, сказал себе и близким, что он проживёт ещё года два — не больше. После этого заторопился с переездом в родную Елатьму, где завещал похоронить себя рядом с родителями. Перед отъездом, как всегда, щедро раздарил своё книжное богатство. Прожил в Елатьме до кончины два с половиной года. Когда за месяц до ухода в мир иной почувствовал себя плохо, высказал пожелание: “Хорошо бы умереть в дни кончины Пушкина...”. И покинул грешную землю нашу в дни, когда Россия отмечала печальную дату: 170-летие со дня гибели своего великого поэта, того, кто “памятник себе воздвиг нерукотворный”.
В минувшем 2020 году Николаю Трунину исполнилось бы 100 лет.
Одни называли его чудаком, другие наверняка считали, что ему деньги девать некуда. Третьи... Такие, как, например, профессор Киселёв из Мурманска, называют его бессребреником и нынешним мурманским святым, героем нашего смутного времени, выделяя особо качество Трунина — “дар божий — редчайшее свойство души: для него подарить не менее важно, чем приобрести”. Это мнение поддерживает и мурманский поэт Вл. Сорокажердьев: “Есть две категории книголюбов — собиратели и дарители. Первых мы прекрасно знаем, их миллионы. Кто нынче не собирает книги для своих домашних библиотек! А вот дарителей — единицы”.
Журналист Валерий Яковлев из Рязани писал Трунину в одном из писем: “Ты, наверное, ещё не чувствуешь, что сам становишься музейной редкостью. Ведь таких, как ты, найти труднее, чем иголку в стоге сена...”.
Газетные и журнальные публикации о Трунине, выходившие в разных городах и весях нашей страны (в Москве и Мурманске, в Крыму и Семипалатинске, на Рязанщине и т. д.), привлекают необычностью и выразительностью своих названий: “Последний романтик века”, “Время чтить чудаков”, “Не каждый может позволить себе сделать подарок Эрмитажу”, “Всё остаётся людям”...
Недаром ещё при жизни он стал легендой.

Сын за отца отвечает

Родительский дом Трунина и поныне стоит на одной из старых тихих елатомских улиц перед прудом, называемым в народе Киселюхой. Сюда, в свою “яблочную” (по Паустовскому) Елатьму, Николай Петрович приезжал каждое лето.
Помнится, как-то осенью, когда яблок в Елатьме уродилось видимо-невидимо и все стонали “девать некуда”, и золотистая антоновка, как ненужный балласт, валялась под ногами, он всё охал и ахал, сокрушённо качал головой, болезненно морщился и без конца повторял, что мы “ходим по золоту”... И, конечно, доказывал, каким именно образом “ходим” мы “по золоту”: в Мурманске в это время килограмм яблок стоил раз в двадцать дороже, чем в Елатьме...
— Елатьма зовёт, а Мурманск не отпускает, — любил шутить он.
Как он попал в Мурманск? Дорога туда, пожалуй, длиннее, чем сама жизнь. И, наверное, началась она, эта его нелёгкая стезя, с самого рождения Николая. Крестил его родной батюшка — священник одного из тогдашних четырнадцати православных храмов Елатьмы. Однако вскоре, в результате гонений на церковь, отец остался без прихода, а маленький Коля вынужден был перебраться в деревню к тётке, сестре матери. Иначе бы его, поповского сына, в школу не приняли.
Только после четвёртого класса вернулся он домой к родителям. Но по окончании седьмого директор елатомской школы вызвал его к себе и строго предупредил: в восьмом классе ему не учиться. И выдал справку, где значилось: “Отчислен из школы как сын служителя священного культа”. Шёл 1935 год.
Помог родственник — дядя. Жил он в Воронежской области. Большим начальником был. И Коля поехал учиться в Борисоглебск. В 1937 году услышал Коля глас “отца народов”: “Сын за отца не отвечает!” И вновь вернулся в родную Елатьму.
После окончания десятилетки он поступает в Казанский государственный университет. В Казани жила ещё одна мамина сестра, приютившая Николая. Поэтому всех своих тётушек и дядю вспоминал он всегда с непреходящей теплотой. Выбрал Коля физико-математический факультет: хотел быть похожим на своего любимого школьного учителя математики Ивана Ивановича Лихолетова. Вопреки желанию родителей видеть своего старшего сына врачом.
В один из последних дней перед экзаменом по электротехнике бросил третьекурсник Трунин надоевший учебник и пошёл в библиотеку читать “Двенадцать стульев”. Вдруг в “читалку” входит его однокурсник и говорит: “Ребята, война началась”. И запомнилась Трунину на всю жизнь эта картина: читальный зал, взволнованные лица студентов и его растерянный однокурсник.
Экзамены за третий курс в 1941 году были скомканы: торопились на рытьё окопов.
В первые же дни войны студентов отправили на сельхозработы в Башкирию. В университет вернулись только в сентябре и вскоре вновь уехали в один из колхозов под Казанью. Обратно возвращались пешком, не было транспорта.
Уже в университете узнали, что немцы — на подступах к Орлу. Учёба, конечно, прервалась: весь декабрь рыли окопы.
Стояли сорокаградусные морозы. В сутки давали по 600 граммов хлеба на брата. Страдая от голода, Николай Трунин пошёл сдавать кровь для раненых солдат. Донорам полагалась дополнительная хлебная карточка...
В январе сорок второго занятия в университете возобновились. Но суточной нормы хлеба катастрофически не хватало. Многие студенты устроились на работу и учились урывками. Устроился на Казанскую кондитерскую фабрику имени Микояна и Николай Трунин. Стал работать на разгрузке канадского сахарного песка. Песок нередко сыпался из огромных мешков, и Трунин собирал его в рукавички, а потом продавал на базаре. На денежки, которые стали у него водиться, накупил целое море книг. Они стоили там копейки, а стакан сахарного песку стоил триста рублей (месячная зарплата Трунина). Книги были его давнишней страстью.
Однажды Николай Петрович пооткровенничал о своем библиофильстве: “У меня было в жизни три книжных “склада”. Во-первых, дед по отцу служил управляющим у потомственных дворян Воейковых. Революция выгнала хозяев из дома, и во время пожара в барской усадьбе дед — заядлый книголюб — спас большую часть хозяйской библиотеки, да так книги у него и остались... Можно сказать, присвоил. А можно сказать — и спас. Как хотите... Сюда же и отцовские книги попали: он постоянно выписывал “Ниву” с приложениями.
Когда в 1928 году начались гонения, книги прятали по соседям...”
Отец, умирая, завещал старшему сыну Николаю позаботиться о книгах, передать их в надёжные добрые руки, тем, кому они нужнее всего.
Второй “склад” создал Николай сам у тёти в Казани, а третий — уже в Мурманске...
19 января 1943 года (на Крещенье) стал студент Трунин курсантом Московского пулемётного училища, эвакуированного в Можгу. И уже из Можги командиром стрелкового взвода в составе тридцать девятого отдельного полка в сентябре 1944 года попал на фронт — в Румынию.
— Что ты, свой первый бой забыть невозможно, — невесело улыбался он. — Старшина дал стакан водки, сказал: “До линии фронта — два километра. С Богом!” Помню, перебегали мы из окопа в окоп... И вдруг — вжик! — что-то свистнуло над ухом. Присел я от неожиданности. “Да ты, парень, ещё не обстрелянный, — раздался голос. — Пуля — она, как муха, — вжикнула, и нет её. Так что бояться её не надо”.
“Потом шли семь или восемь суток в трансильванском направлении... Редкие привалы на еду и сон были не больше часа. Вот тут-то я понял, что самое страшное — не голод и холод, а мучительное желание выспаться. Потом был приказ форсировать реку Тиссу и занять противоположный берег. А переправившись через Тиссу, тут же попали в окружение. Стрельба... Крики... Взрывы... Танки давили людей. Меня контузило взрывной волной, и я потерял сознание... Очнулся, когда немецкий офицер снимал с меня ремень. В голове пронеслось: “Всё. Конец”.