Метафора (как универсальный троп, применяемый и в поэзии, и в прозе, и в повседневной речи) является предметом исследования на протяжении столетий. Одну из первых дефиниций дал Аристотель, который считал, что метафора "есть перенесение имени или с рода на вид, или с вида на род, или с вида на вид, или по аналогии... Слагать хорошие метафоры — значит подмечать сходство (в природе)" [1]. В. Жирмунский, развивая точку зрения Аристотеля, видел смысл метафоры в дифференциации семантики: "С тропами мы встречаемся и в обыденном языке. Изменения смысла слов происходит в языке по тем же категориям, по каким оно происходит в поэзии. Слова в определенном контексте могут менять в языке свое значение. Из этого окказионального (на данный случай) изменения слова в конце концов происходит и заменение значение слова узуальное, т. е. устанавливается узус, обыкновение, по которому слово может употребляться в другом значении, уже связанном с языковым обычаем" [2].
Р. Якобсон отмечал, что "метафора устанавливает продуктивную ассоциацию путем аналогии или контраста" [3].
В целом русская филологическая наука основательно изучила и продолжает изучать различные аспекты метафоры.
Наша дефиниция предельно проста и основана на точке зрения В. Жирмунского: метафора — это замена окказионального значения слова на узуальное; прием, служащий определенной художественной задаче.
Исходя из вышеприведенного постулата, мы и будем в дальнейшем анализировать поэтику Геннадия Айги, Виктора Сосноры и Валерия Прокошина.
Речь метафорична по своей природе, именно метафора раздвигает границы сознания и познания, обогащая язык (иначе он просто не смог бы существовать и развиваться!) и рацио. Метафора может быть выражена существительным, прилагательным, глаголом — это подвижная и универсальная лингвистическая структура, которая объединяет язык поэзии и прозы, делает верлибр верлибром, а язык практический и прозаический — языком поэтическим.
Метафора — повсеместна. Предельно лаконично и убедительно по этому поводу высказался А. Квятковский: "Наша бытовая речь пестрит м.: идет дождь, он потерял голову, кружится голова, торговая сеть, горячее сердце, убит горем, встает солнце, пришла весна, железная воля, у нее кровь с молоком, горящие глаза, тонкий голос, тяжелый характер и т. д." [4].
Однако метафоры подобны нарядам — рано или поздно устаревают. То, что вчера казалось новым, сегодня оказывается штампом. Об этом много лет назад точно заметил Р. Якобсон [5].
В. Жирмунский употреблял термин "поблекшие метафоры", то есть "м., которые не оказывают в обычной прозаической речи никакого особого эмоционального художественного воздействия" [6].
Поблекших метафор в отечественной изящной словесности накопилось множество. И, конечно, в современной поэтической речи они выглядят не всегда уместно. Между тем роль поблекших метафор амбивалентна, и рассматривать их только с отрицательной точки зрения нельзя, именно на их фоне появляются новые имагинативные системы. Появляются, соответственно, и новые термины. Р. Якобсон: "Когда в какой-то метафорической системе метафорическая функция сильно акцентирована, традиционные классификации рушатся, и предметы вовлекаются в новые конфигурации, подчиненные новым классификационным признакам" [7]. Константин Кедров в 1986 году предложил термин "метаметафора" и сформулировал квинтэссенцию "метафоры, где каждая вещь — вселенная" [8]. "Такой метафоры, — пишет К. Кедров, — раньше не было. Раньше все сравнивали. Поэт как солнце, или как река, или как трамвай. У Парщикова (поэт Алексей Парщиков. — Е. С.) не сравнение, не уподобление. Он и есть все то, о чем пишет. Здесь нет дерева отдельно от земли, земли отдельно от неба, неба отдельно от космоса, космоса отдельно от человека. Это зрение человека вселенной. Это метаметафора" [9]. Михаил Эпштейн создал термин "метабола".
"Метафора или сравнение — это вспышка, более или менее яркая, но неизбежно гаснущая, ибо привносится в реальность откуда-то извне, чтобы на миг осветить ее и запечатлеть. Новая поэзия ищет источник света в самом освещаемом предмете, раздвигая изнутри границы его реальности, раскрывая его одновременную и безусловную принадлежность разным мирам. Такой поэтический образ, в котором нет разделения на „реальное” и „иллюзорное”, „прямое” и „переносное”, но есть непрерывность перехода от одного к другому, их подлинная взаимопричастность, мы, в отличие от метафоры, назовем метаболой (древнегреческое „перемещение", „превращение", „поворот")" [10]. "Метабола — это образ, не делимый надвое, на прямое и переносное значение, на описанный предмет и привлеченное подобие, это образ двоящейся и вме сте с тем единой реальности. Природа и завод превращаются друг в друга через лесообразные постройки, которые растут по собственным непостижимым законам, — техника имеет свою органику, и вместе они составляют одну реальность, в которой узнаваемо и жутко переплелись растительные и металлургические черты" [11].
Интересный факт: Константин Кедров и Михаил Эпштейн, предлагая новые филологические термины, рассматривают творчество о д н о г о круга поэтов: Александра Ерёменко, Алексея Парщикова, Ивана Жданова, Ильи Кутика и других. Очевидно, что потребность в новой терминологии в 80-е годы прошлого века активно назревала, возникали новые имена, новые течения. Однако возникали они не на пустом месте, и необходимая рецепция распространилась, как это часто бывает в литературоведении, на предмет, безусловно, интересный, но тем не менее в т о р и ч н ы й.
Кедров и Эпштейн точно выразили возникшее явление, сформулировали потребность его зафиксировать и осмыслить. Они развили тезу В. Жирмунского о поблекших метафорах, показав, что любая троповая система, если не самообновляется, с течением времени устаревает и тогда проявляет (во многом!) дисфункциональную антиэстетическую и антивыразительную доминанту.
Между тем новые выразительные конфигурации, новая метафорическая система (метаметафора или метабола), в которой (упрощая!) каждое слово и явление самоценны и несравнимы, возникли задолго до появления знаменитой тройки (Ерёменко — Парщиков — Жданов). Как минимум — поколением раньше. Авангардного принципа построения метафоры поэты-метаметафористы не создали, они развили уже с у щ е с т в о в а в ш и е традиции. В связи с этим нельзя не вспомнить двух ярких поэтов, пришедших в литературу в середине ХХ века и раскрывших свои дарования в конце ХХ — начале ХХ! века. Речь о Геннадие Айги (1934—2006) и Викторе Сосноре (1937—2018). Именно эти поэты создали н о в ы й тип р у с с к о г о стихотворения. Стихотворение-метафору/мегаметафору (термин мой. — Е. С.). Они опирались на традицию западной поэзии, прежде всего Целана и французских сюрреалистов (Бретон, Супо, Тцара). Вольно или невольно Айги и Соснора (блестящие знатоки и популяризаторы иностранной поэзии) абсорбировали западные литературные нанотехнологии, пойдя в этом смысле проторенной тропой национального гения — Пушкина. О сложных метафорических поэтиках Айги и Сосноры создана обширная научная литература. Достаточно вспомнить статьи В. Новикова, С. Бирюкова, Ю. Орлицкого, Д. Бака, А. Мирзаева, Д. Голынко-Вольфсона, Л. Робеля, Ю. Милорава, Т. Грауз, В. Амурского, Н. Азаровой, Л. Зубовой, А. Арьева и многих других исследователей. Любопытный факт: Айги и Соснора, будучи абсолютно разными по литературному темпераменту авторами, отдают предпочтение в известной мере статичным (по сравнению с глагольными!) метафорам — метафорам-существительным.
Айги: мама-синица, бого-костер; Жизнесмерть; Россия-река; Опять — шорохи-и-шуршания. Это — брат мой; Зимы-Отклоненья; о Матери-Древе...
Соснора: толпа — протоплазма; Наше сердце — север-сфинкс; море-цепь, море-гать; Страдальцы спермы; Солнце-Дамокл; Свеча-сердечко; Ласточка-луна; Рай-бал...
Глагольные метафоры чаще использует Соснора, поэт, несомненно, более экспрессивный и ритмизованный. Он, например, мастерски "оживляет" ставшую бытовой идиому "идет дождь", добавляя в структуру предложения сравнение: дождь идет по улицам, как лошадь. Поблекшая метафора в руках мастера обретает второе рождение. Нередко в качестве развернутой метафоры и Айги, и Соснора употребляют стихотворение и даже целую книгу [12].

Полисемантический образ птицы ("судьба стаи", "ничья клятва", "мои крылья" и т. п.) пронизывает все стихотворение. Сумма метафор создает единую, сложную и развернутую мегаметафору, работает на сокреативную рецепцию читателя.

В стихотворении-метафоре Айги (фактически это одно предложение) нет точки. Метаметафора (термин Кедрова здесь определенно уместен) создана из метафорической россыпи: "окна Духа"; "зренью души"; "целомудрия чувств" и т. п.). Красота избегает красивостей. Новую (непоблекшую) метафору следует искать, на мой взгляд, там, где ее никто не ищет. Нередко она находится в прозе или в предельно прозаизированных поэтических текстах.
Кстати говоря, мастером метафоры в прозе был Лев Толстой. Его метафоры, как правило, развернутые. Одна влечет за собой другую, метафорический ряд проясняет не только позицию героев произведения, но и выражает взгляд писателя на описываемые события. Характерны в этом смысле рассказы (повести) писателя: "Смерть Ивана Ильича", "Отец Сергий" и даже романы. Не случайно В. Брюсов считал произведения автора "Анны Карениной" и "Войны и мира" поэзией [15]. Вспомним рассказ "Смерть Ивана Ильича": "Тотчас же (Иван Ильич. — Е. С.) уходил в свой отдельный, выгороженный им мир службы и в нем находил приятности"; "Мертвец лежал, как всегда лежат мертвецы, особенно тяжело, по-мертвецки, утонувши окоченевшими членами в подстилке гроба..." [16 ]. Ключевое слово в метафорической системе Толстого — мир. Мир как мироздание и как индивидуальный космос. Поэты и прозаики иногда меняются местами. В современной России немало поэтов, работающих в жанре "зарифмованный рассказ". Они, опираясь на лучшие российские (советские) стихотворные традиции середины и конца прошлого века (Борис Слуцкий, Александр Межиров, Аркадий Кутилов, Александр Ханьжов, Олег Григорьев), ужесточили черты современной просодии, рифмованный текст стал еще более прозаизирован, в стихах появились максимально густая плотность, усиленная аллитерационными возможностями языка, максимум просторечной, бытовой и даже обсценной лексики. Это поэзия жесткая, нелицеприятная, зачастую граничащая с физиологическим очерком. И вот на этом фоне, в рамках непоэтического контекста особенно ярко и суггестивно выглядит метафора, развернутая метафора, метаметафора и мегаметафора как часть поэтического языка. Именно контекст в данном случае подчеркивает текстовое своеобразие. Характерна в этом смысле поэма выдающегося русского национального поэта Валерия Прокошина (1959— 2009) "Выпускной-77", построенная как большая и единая развернутая метафора.
Суть этой поэмы-метафоры (думаю, уместен и такой окказиональный термин), о которой уже много написано, заключается в том, что автор рассказывает о судьбах выпускников одного класса обычной провинциальной школы. И эти трагические судьбы (один спился, второй повесился, третья умерла от малокровия и т. п.) вырастают в одну страшную, гибельную суицидальную метафору, говорящую о современной (нестоличной) России больше, чем любые статистические отчеты. Развернутая метафора в поэме Прокошина существует не ради самой себя, а выполняет важную смыс лообразующую, выразительную суггестивную роль, становится образом, еще точнее — аллегорией.

Финал этой поэмы безрадостен. На встречу выпускников приходит только автор (которого в настоящий момент тоже нет в живых). Точка поставлена. Окказиональное становится узуальным. Метафора. Жизнь.
Стихотворцы пишут стихи. Поэты создают (или воскрешают!) миры, цивилизации. Об этом одно из ярчайших стихотворений-метафор Виктора Сосноры.

Да, все в сумме — БЫТИЕ. Бытие, где смерть и жизнь едины.
Что сказать в финале этих посильных заметок?
Первые подступы к постижению метафорики русской поэзии ХХ—ХХ! веков автор сделал довольно давно, см., в частности, статью 2011 года "Метафора. Метаметафора. Метабола" [19]. Метафорический ряд современной поэзии постепенно усложняется, новые интересные авторы появляются на страницах литературных изданий. Забывать об их верификационных достижениях никто не собирается. Но важно помнить и о тех, кто был (и остается!) в авангарде отечественной поэзии. Стихотворение-метафора/мегаметафора появилось в русской литературе с появлением двух имен — Геннадия Айги и Виктора Сосноры. Именно эти два поэта, нарушая синтаксис и грамматику (точнее — создавая новые!), выстраивая монолитное стихотворное пространство, смогли создать ранее не существующее направление в русской поэзии, предвосхитить появление другого литературного поколения. Достойными продолжателями традиций выдающихся поэтов стали поэты-метаметафористы и Валерий Прокошин, которые также вошли в историю русской литературы.