Шёл ноябрь сорок пятого. Сойдя с поезда, демобилизованный майор Александр Шерстнёв несколько суток добирался до этой двери в коридоре старого барака. Неутомимо и неистово. И сумел-таки найти свою семью на деревянной окраине большого областного города Сибири, откуда эшелон увозил его лейтенантом на фронт летом сорок первого. Сразу постучать не смог. С минуту стоял, ждал, пока стихнут гулкие удары бешено колотившегося сердца. За дверью было тихо, а потом... громко застрочила швейная машинка. Та же! Сухое обветренное жёсткое лицо майора само собой вдруг растянулось в мягкую легкомысленную довоенную улыбку. Александр, не стучась, толкнул дверь.
Когда мужчина в длинной шинели, образцово сидящей на статной сухощавой фигуре, вошёл в неотапливаемую шестиметровую комнатушку, где его сынишка катал по полу машинку без двух колёс, на глазах боевого офицера выступили слёзы. Жена Зина, строчившая аккуратный шов, не услышала открываемой двери, только тонкое обоняние сразу уловило какой-то новый странный запах. Женщина оторвалась от шитья, посмотрела на вошедшего испуганным взглядом, но тут же ахнула и бросилась на грудь мужа со счастливыми рыданиями.
Шурик никогда не видел маму такой. Нет, плакала она почему-то часто, но таких громких радостных слёз и причитаний малыш ни разу не видел и не слышал. Что бы это значило? И тут Шурика осенило. Худенький мальчик поднялся во весь свой маленький рост и неуверенно, тихо произнёс первый раз в жизни: "Папа?"
Ни мама, ни обнимающий её мужчина его не услышали, тогда Шурик подошёл близко, дёрнул офицера за длинную полу шинели и повторил громче: "Папа?!" Теперь его услышали. Мужчина присел к мальчику, пытался что-то сказать, но из горла вылетали только какие-то странные булькающие звуки. Зато мама с выкриками зачастила:
– Да, сыночка, это папа. Настоящий живой папа!.. Он нашёл нас. он. вернулся!..
И она снова зарыдала громче прежнего. Тогда майор поднял сына, прижал к себе.
– Ну, здравствуй, сынок... Сашка, Сашенька... Да, я твой папа... Родной папа. Я ушёл на войну, когда ты был совсем маленький, тебе был один годик и три месяца.
– Теперь мне пять с половиной годик, я уже больсой! – гордо сообщил Шурик.
– Конечно, большой, – улыбнулся майор, опуская сына на пол.
– Ты теперь будешь жить с нами? – подумав, спросил мальчик.
– Ну, если ты не против, Сан Саныч, я буду жить с вами, – продолжал улыбаться отец.
– Но где ты будешь спать? У нас же только одна кровать. Ты не поместишься.
– Что-нибудь придумаем, – рассмеялся отец.
Шурика ответ устроил. Он почему-то сразу поверил, что такой папа сможет всё придумать и решить любой вопрос.
– А что ты мне привёз в этом большом чемодане? – указал пальчиком Шурик.
– Это не чемодан, – серьёзно ответил папа. – Сейчас увидишь.
Мужчина снял с себя вместительный рюкзак, поставил его на пол около стола.
– Зинуля, разбери, там подарки тебе и Сашке. И кой-чего из еды.
Майор снял шинель, аккуратно повесил её на спинку кровати. Положив футляр на пол, присевший мужчина открыл крышку, и Шурик увидел огромный блестящий огненно-бордовый аккордеон с длинными чёрно-белыми клавишами с одной стороны и чёрными кругленькими кнопочками – с другой. А потом вообще началось чудо. Папа повесил аккордеон на грудь и заиграл. Да как! Такого чистого сильного звука Шурик ещё никогда не слышал.
– Как его звать? – зачарованно спросил мальчик.
– Кого? – не сразу понял папа.
– Этот акал. акар-р-рде-он. У дедушки Гриши совсем маленький, а твой такой большой. У него есть имя?
– Интересная мысль, – задумался папа. – Давай назовём. Людвиг!
– Людвиг, – повторил Шурик. И спросил:
– Почему он Людвиг?
– Знаешь, – объяснил папа, – был такой великий немецкий композитор Людвиг Ван Бетховен. Гениальную музыку писал, я тебе потом сыграю. А это ведь настоящий немецкий аккордеон, пусть будет просто Людвиг. Согласен?
– Согласен, – серьёзно одобрил Шурик. – Людвиг мне очень нла. нр-р-равится.
Папа заиграл вальс "Дунайские волны", потом "На сопках Маньчжурии", которые хорошо умел играть и дед Гриша. А потом из Людвига полилась неизвестная, совершенно волшебная, быстрая и бурливая, как горная речка, мелодия под названием "Рио-Рита", уносящая слушателей в счастливые небесные края. Мама перестала вынимать из рюкзака вещи, застыла у стола, почему-то закрыв глаза, и на лице её появилась непонятная, загадочная улыбка, какой Шурик вообще никогда не видел. И мальчик сразу понял, что теперь у них с мамой начнётся совсем новая, прекрасная жизнь, в которой будет много вкусной еды и всегда будет звучать блестящий папин аккордеон Людвиг.

Новая жизнь действительно началась. Вкусной еды было, правда, не очень много. Папа устроился на работу в школу, где преподавал военное дело и пение. Особенно Шурик любил, когда папа брал его с собой на репетиции школьного хора. Мальчик сидел в первом ряду актового зала, а на сцене выстраивались ряд за рядом школьники. Папа объявлял очередную песню, давал несколько вступительных аккордов на своём чудесном Людвиге, и сначала солисты запевали куплет, а потом припев подхватывал весь огромный хор. Всё шло сказочно-прекрасно, но однажды наступил совсем грустный день. На репетицию папа вышел к хору не со своим большим сияющим Людвигом, а со старым дребезжащим аккордеоном деда Гриши.
– Папа, а где же наш Людвиг? – спросил Шурик, когда они возвращались домой.
– Пришлось продать, – вздохнул папа.
– Как? – Мальчик остановился, осознавая страшную потерю. Из глаз его брызнули слёзы, и он заговорил почему-то как трёхлетний малыш.
– Зачем плодать?.. Как зе мы без него?.. Мама опять будет плакать. Обязательно. И я тозе, – с трудом произнёс, скорее прошептал Шурик.
Отец присел на корточки, обнял сына.
– Не плачь, сынок. Ты же уже большой парень, первого сентября пойдёшь в школу. Знаешь, Сашок, за Людвига мне дали много денег, и я купил целый дом с огородом. Представляешь? Свой дом! И свой огород! Мы будем с тобой выращивать свою картошку, свои вкусные огурцы и свои ароматные помидоры. Ты же любишь помидоры?
– Люблю, – кивнул Шурик. И добавил дрожащим голоском: – Но Людвига я люблю больше.
Повисла тяжёлая пауза.
– А знаешь что, сынок? – наконец нашёлся папа. – Когда ты подрастёшь, мы вместе с тобой заработаем много денег и выкупим Людвига обратно. Ладно? Договорились?
– Да, папа, – справился с детскими слезами Шурик. – Мы обязательно. Я выр-расту, я буду р-р-работать. мы обязательно. Людвига обратно.
Вскоре папа купил себе новый, отечественный аккордеон отличного звучания. Но когда он играл на нём старинные вальсы или "Рио-Риту", у Шурика в ушах всё равно звучали волшебные звуки Людвига.
После школы Шурик решил стать актёром, поступать в театральное училище. Отец сначала отнёсся к этому благосклонно, понимая, откуда у сынка творческие гены. Но когда Шурик объявил о своём "актёрском" решении, Шерстнёв-старший неожиданно для выпускника резко выступил против.
– Ты знаешь, Сан Саныч, сколько получают советские артисты? – насмешливо хмыкнув, спросил отец.
– Нет, – честно признался Шурик.
– Смешные деньги, – презрительно отчеканил музыкант. – Даже известные и заслуженные. А рядовые вообще копейки. Ты, конечно, смешной на сцене, зрители тебя любят, но: "Не довольно ль играть и смеяться. Не пора ли мужчиною стать?" Смеяться хорошо на досуге, а на деле мужчина должен кормить семью, детей одевать-обувать. Так что выбери настоящую мужскую профессию, Александр Александрович, инженеры и железнодорожники, скажем, всегда нужны.
Мама безропотно поддержала мужа, и Шурик сник, безропотно подал документы в железнодорожный институт. Поступил. Прилежно учился, прилично сдавал сессии. С увлечением играл в студенческой самодеятельности. Курс за курсом дело шло к диплому. Однажды Александр шёл мимо главного театра их областного центра и увидел объявление о наборе в театральное училище. Тормознул. Подошёл. Прочитал. Ни слова не сказав дома, пошёл поступать. Ростом Шурик пошёл в миниатюрную маму, а рыжие кудри, смешной нос и озорные глаза делали его ровней с толпами мальчишек, желающих стать актёрами. Все три тура несостоявшийся инженер легко преодолел в каком-то счастливом состоянии свободного полёта. Александр Шерстнёв весело и азартно читал любимые стихи, уморительно показывал "Волка и ягнёнка", заставив громко смеяться утомлённых членов жюри. Вскоре в городской "Вечёрке" появилась заметка "Сорок счастливцев" с фамилиями первокурсников театрального училища. Когда родители случайно углядели в ней свою фамилию, разразился скандал.
– Значит, ты решил наплевать на моё мнение, дорогой сынок? – с могильным спокойствием поинтересовался отец.
– Нет, папа, но...
– Никаких но! – добавил звука родитель. – Кормить тебя ещё четыре года я не собираюсь. Или получаешь диплом инженера-железнодорожника, или. живи как знаешь.
Утром, оставшись один, Шурик достал старенький чемодан, с которым ездил ежегодно в пионерлагерь. Положив в него несколько рубашек, смену белья и пять любимых книжек, парень ушёл из дома в новую жизнь. Директор театрального училища – бывшая актриса главного театра – узнала неожиданного гостя с чемоданом. Она сидела в комиссии на последнем туре, смеялась до слёз и активно голосовала за приём двадцатидвухлетнего Шерстнёва в училище. После первого семестра его обычная стипендия стала повышенной, а со второго курса он стал звездой училища, на его показах актовый зал забивался до аншлага. Директор всегда сидела в первом ряду.
Профессиональная жизнь молодого актёра началась в Театре юного зрителя. Играл Саша Шерстнёв много, с неизменным успехом, порой и триумфальным. Седой отец, посмотрев его спектакли, признал правоту сына, и мужчины стали общаться на прежних родных началах. В тридцать три года Александру Шерстнёву присвоили звание заслуженного артиста РСФСР. Вскоре его пригласили в труппу главного областного драмтеатра, где за ним закрепилась кличка Наш Пьер Ришар. Русский лицедей Саша Шерстнёв был похож на гениального французского комика не только внешне, но и моцартовской игрой на подмостках. Семейная жизнь складывалась счастливо. С красавицей-женой Аллой они родили и вырастили двух сыновей. Но вдруг коварная онкология унесла любимую подругу, и к этому страшному удару русский Пьер Ришар оказался совсем не готов. Блистательный Сан Саныч превратился в молчаливого грустного старика. После закрытия сезона он всё лето сидел на даче, никого не желая видеть. Однажды утром вдруг зазвонил мобильный телефон, молчавший три недели.
– Сан Саныч, привет! – зазвучал в трубке голос Верочки, сотрудницы областного отделения Союза театральных деятелей. – Слушайте внимательно, великий мастер! Вчера появилась горящая путёвка в "Лесную сказку". Какой воздух! Как птички поют! Поедете на две недели? Я вам первому.
– Нет, Верочка, не поеду, – чужим равнодушным голосом отозвался Шерстнёв. – На даче тоже воздух чудесный и птички поют.
– Нет-нет, Сан Саныч, не отказывайтесь! – не дала флажку упасть опытная "шахматистка". – Вы просто не имеете права сдаваться, слышите? Вы всем нужны, вы – волшебник сцены, чудесный человек и редкий мужчина. Вы! Всем! Нужны!
Пауза висела бесконечно. Верочка затаила дыхание.
– Вы думаете? – отреагировал наконец дачный затворник с живинкой интереса.
– Знаю! – уцепилась за живинку Вера. – Знаете что, мой любимый чародей?! Я всё равно выписываю путёвку на Александра Шерстнёва. Уже пишу. Пропадёт – заплачу из своего кармана, и всё. Вы меня слышите?
– Слышу, милая кудесница, – уже ришаровским тоном отозвался дачник. – Перед такой бескорыстной женской заботой невозможно устоять. Оформляйте.
Пансионат "Лесная сказка" встретил обещанными звонкими трелями-посвистами пичуг всех калибров. За обеденным столом заслуженный артист оказался с двумя миловидными дамами с Алтая. Познакомились. Впрочем, женщины заявили, что давно знают великолепного Александра Шерстнёва.
– Как вы играли старика Базарова! Я обрыдалась, – поделилась молодая Люба.
– А я вас совсем молодым помню, – сообщила старшая дама, назвавшаяся Надеждой Сергеевной. – Смотрела все ваши спектакли с ТЮЗа.
– А вы чем занимаетесь, Надежда Сергеевна? – спросил артист.
– Да так, на аккордеоне играю, – беспечно махнула рукой с улыбкой обаятельная дама.
– На аккордеоне? – голос Сан Саныча вдруг предательски осип. – Мне бы очень хоте
лось вас послушать.
– Так приезжайте в Барнаул, я там часто выступаю. А Люба поёт романсы.
– Спасибо, Надежда Сергеевна, вряд ли выберусь.
Через неделю у алтайских артисток закончился срок путёвок, и они уехали из "Лесной сказки". Ещё через неделю Сан Саныч вернулся домой в пустую квартиру. На следующее утро в дверь раздался звонок. Хозяин в домашнем халате открыл дверь, не глядя в глазок. На лестничной площадке стояла Надежда Сергеевна. У её ног стоял большой футляр.
– Как вы узнали мой адрес, Надежда Сергеевна? И без звонка.
– Я же с Верочкой из вашего СТД давно знакома. Вы хотели меня послушать? Вот и получайте – прикатила с музыкой. Не прогоните?
Аккордеон оказался очень похож на Людвига, той же самой марки. И, кажется, издавал тот же волшебный звук. Или не совсем тот? Столько лет пролетело. Он или не он?
– Вы "Рио-Риту" играете? – спросил после второй мелодии Сан Саныч.
– Нет проблем, я всё играю, – улыбнулась гостья.
И полилась искромётная, мажорная, заводная музыка, с каждой минутой возвращающая слушателя к куражному мужскому настроению.
Когда прозвучал последний аккорд, у Сан Саныча вырвалось:
– Как чудесно, милая Наденька. Сердечное спасибо. Откуда у вас этот аккордеон?
– От папы. Мой папа был лучшим музыкантом Алтая.
– Вы не можете мне его продать, Надежда Сергеевна?
– Ну что вы, Александр Александрович, это же всё, что у меня осталось от папы.
– Да, извините, ляпнул глупость. Теперь уж всё равно: Людвиг – не Людвиг.
– Что, простите? Какой Людвиг?
– Неважно, – он улыбнулся чуть смущённо, – мне просто очень хотелось бы слушать вашу игру на этом аккордеоне каждый день.
– Ой, как замечательно вы улыбаетесь. Если вы правда серьёзно хотите. Я готова играть для вас каждый день.
Женщина смотрела хозяину прямо в глаза, ожидая ответ. И он прозвучал:
– Да, Наденька, хочу. Очень серьёзно. Очень хочу.
С того дня они живут вместе.

"ЛГ" поздравляет автора с 75-летием и желает крепкого здоровья, духовной бодрости и новых книг!