Дядя Павел,
дядя Павел,
что ж ты сына не оставил —
у меня бы был братан,
мы бы вместе с ним махнули
в те края, где пели пули
над отрядом партизан.
Дядя Павел,
дядя Павел,
о твоей посмертной славе
книга есть и не одна.
А на родине в Пищалье
над сквозной и чистой далью
чаша звёздная видна.
Дядя Павел,
дядя Пава,
с неба звёздочка упала
в белорусский мрак болот,
только шапку с лентой красной
из твоей могилы братской
уж никто не заберёт.
Дядя Павел, дядя Паша,
где былая гордость наша?! —
всё развеяли, как дым...
Эта боль, как от ожога,
не суди, однако, строго —
всё равно мы победим!
Дядя Павел, дядя Па...
Обрывается тропа.
Окружают гады нас.
Дай гранату про запас!..


ДРАКОНЬИ ЗУБЫ

Скалится чушка трёхглавья.
Тянутся руки к мечу.
Юность давно прогулял я,
старым я быть не хочу.
Да и пока не умею,
просто, видать, не дано.
Срублены головы змею.
Налито в кубок вино.
Выпито зелье хмельное.
Весь белый свет, как в дыму.
Очи закрыв под луною,
землю во сне обниму...
Мир отдыхает от бойни.
Тают столетья во мгле.
Только вот зубы драконьи
вновь прорастают в земле.
Под обостряющий чувства
и раздражающий гул
я попытаюсь проснуться
точно таким, как уснул,
чтоб, потянувшись до хруста,
дрёму стряхнув, словно грусть,
снова рубить, как капусту,
скалящих зубы на Русь...
Стая несметная тварья —
с нею не справится мне:
ведь полдержавы проспал я,
силы утратив во сне.
Жаром пылают ладони,
ноги горят от земли,
будто бы зубы драконьи
и сквозь меня проросли.

МНОГАЖДЫ

Родины радостный вид.
Вятка течёт за спиной.
Ранняя осень стоит.
Скоро мне ехать домой.
Листья летят на траву.
И наяву, а не в снах
я на два дома живу,
словно в двух разных мирах.
Легче не станет беда
от пожеланий благих,
и безвозвратна вода,
словно в часах водяных.
Бабьего лета тепло.
Дни эти наперечёт.
Сколько воды утекло...
Сколько ещё утечёт...
Снова я всё о своём.
Мысли об этом легки,
словно вхожу в тот же дом
возле любимой реки:
печку с приезда топлю;
всё, как всегда, — каждый год.
Вечное слово “люблю”
свежей травой прорастёт...


НЕ УЛЕТАЙ!

Замрём на миг от дивной красоты,
и словно наша жизнь пойдёт с начала:
два лебедя, как символ чистоты,
которой нам так часто не хватало.
И ничего, пожалуй, лучше нет
на этом и на том, наверно, свете,
чем тот высокий, тот небесный свет,
что принесли на землю птицы эти.
Они сюда спустились с высоты,
а мы сюда пришли путём недлинным,
но я — не я, и ты — уже не ты,
тебя крылом я глажу лебединым...
Запутавшись, где “это”, а где “то”,
опять местоимения тасую,
зато меня не убедит никто
сменить на небо красоту такую.
Пусть небеса немного подождут
и нас с тобой оставят, бога ради,
хотя бы ненадолго — только тут,
где лебеди скользят по водной глади.
А может, чистота лишь там, где рай,
и чистый свет идёт нам лишь от Бога?
Но я тебя прошу: не улетай!
Крылом к крылу поплаваем немного...


РОДНЯ

Если бы вернуть бы эти дни —
вместе с ними молодость вернётся...
Сколько было у меня родни!
А уже всё меньше остаётся...
Но когда я думаю о них,
то как будто прибывает сила:
боль о мёртвых,
        радость за живых —
всё в себя душа моя вместила.
И, воспоминания храня,
чтобы не пропасть поодиночке,
близкая и дальняя родня
держатся, как звёнышки в цепочке.
Потому который раз на дню
повторяю, словно виновато:
“Вся надежда только на родню —
Господи, да что же за страна-то!..”
Но с почти несбыточной мечтой
не расстанусь, даже умирая,
чтобы самой близкою роднёй
стала мне страна моя родная.


ЧЕРЁМА

Что наша жизнь?!
        Всего лишь только тень,
которую затмят иные тени.
Безумный Врубель рисовал сирень,
но с девушкой, темнеющей в сирени.
Не наводите тени на плетень
по краю деревень у кромки поля:
сирень — она и в городе сирень,
черёмухе нужны простор и воля.
Есть разные оттенки красоты —
из-за одних идут под нож и в омут...
Цветение — как символ чистоты
у наших чуть дичащихся черёмух.
Издалека черёмуха видна,
как свет небесный льётся прямо в очи:
в ней праздничной скатёрки белизна
и простыни для первой брачной ночи.
Хотя бывает красота не та —
уродуют её дурные вести,
что, мол, цветы — ненужная фата
по злой легенде брошенной невесты.
И если вдруг
        с бедой,
             не по-людски
все уезжали насовсем из дома,
то становились ягоды горьки,
и становилась вдовушкой черёма.
Я с детства выбрал истину одну:
для радости она,
            не для печали —
не зря же победивших в ту войну
букетами черёмухи встречали.
У тьмы со светом не закончен счёт,
поскольку вдоль околиц у просёлка
опять у нас черёмуха цветёт,
и белых лепестков так лёгок лёт,
и потому светло душа поёт...
А холода — так это ненадолго...